Яма (СИ) - Тодорова Елена. Страница 44

Мысленно сосчитал до пяти.

Вздохнул, когда Зинаида Викторовна, едва он двинулся вбок, чтобы как-то по-джентльменски все-таки прорваться, будто специально, не разгибаясь, шарахнула прямо перед ним ведром.

— Так ты это, уж извини, царевич, большей частью времени не дотягиваешь, чтобы я тебе величала, — бухтела женщина, продолжая возиться. Даже в лицо ему не смотрела. Перед взором Града мельтешили только длинные юбки и толстый зад управительницы. — Без обид.

Последнее с пренебрежением пальнула и глянула с выраженным презрением. Его спародировала. Выкупил, конечно.

— А то тебе не пофигу, обижусь ли я?

Старая карга хмыкнула, упирая в бока руки.

— Я больше скажу: ср*ть я на вас, Сергей Николаевич, хотела, — произнесла тихо, с расстановками.

— Это очень грубо с вашей стороны, — вежливо отозвался царевич. — Мне очень неприятно. Спасибо.

— Пожалуйста, — убираясь с прохода, отвесила издевательский поклон.

— Хорошо дня, Зинаида Викторовна.

— Хорошего дня, царевич.

И едва он прошел, в спину прилетело ее гнусавое пение:

— Золотится роза чайная, как бокал вина. Между нами дверь стеклянная, между нами тишина[5]…

Оглянулся чисто на механике. Впрочем, управительница на него внимания не обратила. С безмятежным видом натирала стекла, словно выбор песни не нес посыл к его ночному сейшен-пати.

Мелкобуржуазная террористка. Всегда догадывался, что она его презирает.

[1] "Единственная моя", Ф. Киркоров.

[2] "1000 свечей", Ф. Киркоров.

[3] Команда КВН "Уездный город".

[4] "Ты, ты, ты", Ф. Киркоров.

[5] "Роза чайная", Ф. Киркоров & М. Распутина

19.2

Заявился к Доминике с первыми лучами солнца. Она, еще сонная, разомлевшая после ночи, не открывая глаз, прелестно улыбнулась, когда Градский, скользнув губами по шее, разбудил ее холодным прикосновением.

— Эй, мадам, просыпайся.

— Се-рёжа… — вот, что он всю ночь хотел услышать.

— Подъем, Кузя.

Она чуть выгнулась, потягиваясь и сладко зевая.

— Кто тебя впустил?

— Ты на мои смс-сигналы не отреагировала. Пришлось настрочить твоей жестокой старшей сестре.

Сереге в затылок прилетела Алинина крохотная подушка.

— Еще немного, Градский, и я покажу тебе не только жестокую старшую сестру, но и Кузькину мать! Разбудил в такую рань.

— Тихо вы уже, — раздалось приглушенно из-под одеяла на третьей кровати.

— Глянь, что я принес, — прошептал Серега Доминике.

Его голос был тихим, но вместе с тем глубоким и хрипловатым. Ощущая, как по спине сбегает нервная дрожь, с улыбкой вслушивалась в слова, а усвоив посыл сказанного, и вовсе разволновалась. Приняла сидячее положение и, выжидающе взирая на Градского, с видом довольного ребенка потерла в предвкушении ладони.

Он положил на ее колени охапку не до конца открывшихся нежно-розовых пионов.

— Ого! Ничего себе! Пионы! — пискнула возбужденно. — А я думаю, что за аромат цветочный ты с собой притащил?

— Хотел розы, — слегка улыбаясь, пояснил Градский. И даже зачем-то уточнил: — Белые. Но магазины еще закрыты. Пришлось ободрать клумбу в парке.

— Ты с ума сошел! — эмоционально ужаснулась Кузя, не переставая улыбаться. — А если бы тебя поймали, дурачок?

— Ну и что, — беспечно пожал плечами дурачок. — Подумаешь, проблемы.

Рассмеялись одновременно и, ринувшись друг к другу, не прекращая смеяться, соприкоснулись лбами.

Град вдруг поймал себя на ощущении: бывают моменты, когда даже поцелуи не значат столь много, как сумасшедшее желание непрерывно смотреть друг другу в глаза.

— Если бы мне не хотелось так сильно спать, Градский, твою мать, я бы от умиления расплакалась, — практически растроганно прошептала Алина.

— Эй, проваливайте уже, — снова подала голос Руслана. — Там в парке не только воровать цветы можно, еще гулять. Проветритесь, а то в вашем углу градус напряжения зашкаливает.

— В такое время в парке только собачники гуляют, — весело отмазалась Ника.

— А еще ворующий цветы Градский, — парировала Аля.

А Руся добавила:

— В двести тридцатой живет какой-то там терьер. Выгуляйте его. Пацаны будут только благодарны.

Отправились к морю. Основная масса автомобилей ехала из окраин и пригородов в центр, поэтому добрались до пляжа относительно быстро. В восьмом часу утра на Ланжероне[1] было практически безлюдно. Вода после холодной июньской ночи еще не прогрелась, но Ника с Серегой все равно бродили босиком по прохладной кромке берега, ловя ступнями и лодыжками бурные пенные волны. Даже подвернутые джинсы Градского пропитались соленой водой.

— В котором часу у тебя экзамен?

— В одиннадцать.

— Классно, — ухмыльнулся, поймав ее ладонь.

— Что? — ответно улыбнулась, не отрывая от него взгляда.

— Еще долго гулять, — просто ответил Серега.

Казалось бы, ничего особенного. А сердце в груди Ники запрыгало, словно сумасшедшее. Жарко стало так, что чувствовала — щеки точно зарделись.

— Ты счастлив? — спросила, задерживая дыхание.

— Счастлив.

— Я тоже, Сережа, выше неба!

Вскинув к яркому утреннему солнцу свободную руку, вытянулась на носочках. Когда подскочила, Градский поймал ее в объятия.

— Что ты делаешь? — вперемешку со смехом завизжала, когда горячие ладони пробежались под кромкой юбки по отзывчивой к его прикосновениям коже.

— Держу, чтобы не улетела, — обхватывая под ягодицами, приподнял.

Кружа ее, Серега широко улыбался и таким красивым казался — дух захватывало! Хотела бы бесконечно смотреть в его пронзительные глаза, перехватывать губами тяжелеющее и учащающееся дыхание, касаться ладонями лица, обводить пальцами каждую суровую черточку, мелкие шрамы и отметины.

Отпуская всякую стеснительность, целовала Градского, самозабвенно льня к нему всем телом. Запускала руки под футболку. С восторгом прощупывала твердые мышцы, ловила на его теплой коже мелкую дрожь чувственного волнения. И у самой в груди что-то вздрагивало, сладко замирало и разливалось щемящим томлением.

— Ой, мамочки! Двадцать минут одиннадцатого! — воскликнула Доминика чуть позже, вскакивая с деревянного пирса.

Градский тоже поднялся. Поймал ее за руку, удерживая от хаотичных движений. Глянул… И сердце вдруг совершило губительную остановку. Болезненно сжалось в бесформенную тугую груду. Сам не понял, что именно вызвало внутри настолько сильную реакцию. Объяснял себе странные ощущения последствиями бессонной ночи. Но и это почему-то принесло минимальное облегчение. Навязчивый гул неясного беспокойства допекал Градского до глубокого вечера.

Позже выяснил, что банально поймал первый передоз от своей ненаглядной Плюшки. В его запущенном случае и хорошего может быть много.

[1] Название пляжа в Одессе.

Глава 20

Моё солнце в глазах твоих,

мое сердце с тобою пополам…

Время близилось к полудню. Город, минуя стадию приятного и очаровательного тепла, рухнул в эпицентр адского солнцепека. Цельсии стремительно набегали, и, казалось, с каждым повышением градуса внутри Градского соответственно возрастала температура. Регуляция, как будто невзначай, скоропостижно полетела. Сердце заныло, а дальше и вовсе расходилось стучать, словно замкнуло рубильник. И он, не в силах этому помешать, старался лишь ровно дышать и не грузиться всякой хиромантией в присутствии Доминики.

Она же раздавала напряжение, как электричество. Бесперебойными и ударными дозами. В тот день, странным образом, немилосердно выглядела исключительно прекрасно. В коротких джинсовых шортах и топе с открытыми плечами. Без лифчика, благослови, Господь, чудесные Плюшкины сиськи.

Мелкая косичка собирала волосы ото лба и висков и в паре с голубой лентой тянулась между светлыми прядями.