(не)хорошая девочка (СИ) - Шэй Джина "Pippilotta". Страница 17

Ну как сказать, классный… Вообще — ну, разумеется да. Я не стану спорить с тем, что Дягилев — на редкость привлекательный мужчина. Не смазливый, в отличии от моего недомуженька, брутальный настолько, насколько это вообще возможно. Вот только почему мне сейчас вспоминалось не его лицо…

В первую очередь — взгляд глаза в глаза, заставляющий замереть и не дышать, и спокойный голос, от которого хотелось вытянуться в струнку.

“Очень жаль, что ты не из наших. Иначе отсюда ты бы вышла моей по-настоящему…”

И до сих пор — странная горечь на языке. Причем сейчас — еще сильнее.

Соня — дура! И без комментариев.

Не может быть и речи об этом, я это знаю.

Я могу развестись с Бариновым, судя по тому, что меня выпустили из дома, а не в компании телохранителей отвезли к «Сереже». Видимо, эту форму бунта отец мне позволил, хоть и покарал без особой жалости.

Но попробуй я хоть где-нибудь появиться в компании Дягилева — и мой отец повторит сцену из картины “Иван Грозный убивает своего сына”, только вместо сына буду я.

Дягилев — персона нон грата в нашем доме. Его упоминать нельзя, желательно — вообще не знать о его существовании. Больше, чем Дягилева, мой отец не выносит только мою мать, которая от него ушла. Но все-таки там была мать. И отец хотя бы как-то понимал, что я имею право на общение с ней, и хоть и стискивал зубы, и не разговаривал со мной в те вечера, в которые я должна была уехать к матери, но не убивал.

У Дягилева такого оправдания нет. И у меня — тоже нет. Я должна держаться от него как можно дальше. Екает у меня или не екает.

Хотя екало…

Он был ужасно странный, кажется, сдвинутый на сексе более чем полностью, он был бесцеремонный и на редкость наглый, но… При этом он практически за просто так помог дочери своего врага. Дважды.

Но да, и речи быть о том, чтобы продолжать так замирать при воспоминании о Дягилеве, не могло. Мне не позволят. Даже если я никогда в жизни больше не увижусь с отцом — Дягилев для меня под запретом. Даже у Джульетты с Ромео было больше шансов на примирение своих семей, чем у меня и Дягилева.

— Ладно, запала и хрен с ним, — милосердно замечает Маринка. — Что ты дальше делать будешь, Сонь?

— Не знаю. — Усталость наваливается практически сразу, как я начинаю думать вот об этом. — У меня ни документов, ни денег, ни шмоток… Лягу на коврике под твоей дверью и помру.

— Ну, вот давай не надо, — протестует Маринка, и только я успеваю обрадоваться, что это она от любви ко мне, как подруженька тут же меня немилосердно обламывает. — Это ж мне потом с ментами разбираться. Объясняй еще, почему ты умерла именно под моей дверью.

— Ну вот. И это все, о чем ты думаешь, — вздохнула я.

— Ну, шмотки у меня возьмешь, это не проблема, — замечает Маринка. — Свои же и возьмешь, я реально не все ношу. На коврике умирать не надо, из дома я тебя, так и быть, не выгоню. Но вот с деньгами, Сонь… Ты, конечно, жрешь мало, но долго я двоих не вытяну. Сама знаешь, у меня гребаный кредит за машину жрет все мои гребаные пособия.

Я и вправду отдавала Маринке часть своих шмоток — этот процесс у нас был налажен очень давно, потому что иногда мне казалось, что одежды мне покупается больше, чем я вообще ношу.

Да, я кстати не сама покупала это все. Стилист, да. Ну, просто папочку моего, видимо, бесила

мой одежный пофигизм, нужно было красиво заворачивать меня, чтобы выгодно передать из рук в руки. А стилист у меня был тем еще шопоголиком. Как поставит меня к зеркалу, как давай вертеть и совать мне в руки одну тряпку за другой…

«Ах, Софи, ну как вы можете носить это вот так, это же натуральный шелк, его же нужно носить с достоинством истинной леди…»

А я серьезно вот эту вот Маринкину футболку, в которой спала, любила больше, чем то платье из натурального шелка.

Потому что футболка эта — вещь с историей, память о том, что Маринка сдала два стакана собственной крови, чтобы спасти кому-то жизнь. А что платье? Так, просто тряпочка на один выход. Красивая — да. Но без особого дополнительного значения.

Двигаюсь к Маринке, обнимаю её, уткнувшись носом в плечо.

— Спасибо, — произношу тихонько.

— Дура ты, Афанасьева, — ворчит Маринка, гладит меня по спине. — Ты еще расплачься тут.

Вообще от Маринкиного заявления мне и вправду хочется прослезиться. Я к ней переночевать попросилась, а она тут уже решила проблему с отсутствием у меня шмотья, разрешает перекантоваться у неё подольше и даже кормить готова за свой счет. Недолго правда, но даже если бы и один раз она мне супчика налила — это бы уже был подвиг. Она не была обязана мне помогать.

Да, мы подруги, и вроде как по канонам помощь — это нормально, но когда от полгода обхаживающего тебя кавалера и родного отца ты за вечер получаешь по лицу аж дважды — в добрых людей верится не очень. Да и в принципе… Я часто видела, еще работая в ресторане, что добрых, честных, платежеспособных не так уж много. Все больше хитрожопых, прожженных халявщиков, которые сами себе в суп пластикового таракана подкинут, чтобы по счету не платить.



— Чисто теоретически, самая основная проблема — отсутствие паспорта, — произношу я задумчиво. — Потому что с ним я смогу восстановить и карточки.

— А отец не прикроет тебе их?

— Он прикроет кредитку, это да. — Я насмешливо морщу нос. — Но я вообще и не собиралась её использовать. У меня с лета маются деньги на зарплатной карте, и со стипендиальной я уже два семестра ничего не снимала. На некоторое время мне этих денег должно хватить. А там… Там придумаю что-нибудь.

— Мне б так жить, чтобы не снимать стипендию, — с легкой завистью ворчит Маринка, а я смущенно утыкаюсь носом в чашку. Да, стартовые условия… Они всегда такие разные…

Хотя нужно сказать, что быть дочкой моего отца и учиться на бюджетном месте юрфака мне было непросто. Но папа был категоричен — если я хочу сама решать, куда мне идти учиться — хорошо. Решай, Сонечка. Но никакого внебюджета. Смотри на вещи реально, если тебе не дано — ты в профессии не преуспеешь. И для того чтобы доказать, что мне оно дано, мне приходилось пахать по-конски. Потому что только попадания на бюджет папе было мало. Я должна была учиться на одни пятерки. А на меня еще и смотрели подозрительно, и драли по три шкуры, от обиды, что сдаю экзамены без подкатов, “при таком-то папе”. Легко? А вот нифига не легко! Да и стипендия та была не великая, на самом деле. У Маринки была больше за счет её социальных выплат.

Деньги с меня отец не спрашивал, наверняка предполагал, что я трачу их на какие-то свои нужды, а какие, блин, у меня были нужды, при том, что я к косметике очень равнодушна. Духи и те появлялись только потому, что их дарил мне папа.

— А паспорт-то где? У отца?

— Хуже. У Баринова.

Маринка округляет глаза, типа: "Вот ты попала".

Не поспоришь. Но, оставляя сумку с паспортом и другими моими вещами в номере, я же не собиралась убегать из гостинницы. И подавать на развод сразу же после свадьбы — не собиралась. Тогда — не собиралась.

— Марин, ты мне телефон не дашь позвонить? — Мне на самом деле стремновато делать то, что я собиралась сделать. И все-таки… Оставлять паспорт в заложниках у ситуации мне, наверное, не стоило.



12. Знай своего врага

Номер Баринова я помню наизусть. Увы. Некоторые номера я помню, а иные и не знаю. Интересно, если бы я знала номер Дягилева — осмелилась бы я ему позвонить? Зачем? Да ни зачем. Извиняться за свой побег я бы не стала. Но “спасибо” сказать бы, наверное, не помешало. Он не был обязан мне помогать, но помог.

О том, что я сбежала от Вадима, я жалею, той самой частью души, которой Дягилев пришелся по вкусу. Не знаю, что со мной не так. Душу неясно тревожит смутная тоска на тему “а что было бы, если бы я осталась”?

Я могу представить, как бы оно было, на самом деле. Он бы трахнул меня в своей же машине, и я бы сгорела от стыда, но уже после, только после. А потом это безумие бы наверное продолжилось, если бы Дягилеву оказалось недостаточно одного раза. Нет, это было бы неправильно. Он — враг моего отца. В первую очередь. Во вторую — такой исход был бы слишком поспешным. Мне не свойственно настолько забываться в отношениях с мужчинами. Уважать себя после такого вот легкого согласия я смогла бы вряд ли. И да, он — враг моего отца.