Ты родишь мне ребенка (СИ) - Колесникова Вероника. Страница 15

Санчасть!

Так и есть. Хилый встал на стреме, а Бык, помучавшись вместе с белобрысым с соседней койки над дверью, через какое-то время проникли внутрь.

Я смотрел со своего наблюдательного пункта из кустов и дрожал. Во мне боролись два чувства: одно кричало мне о том, что я не должен прятаться как трус, а должен пойти и закричать, позвать на помощь, но другое…

В общем, я так никого и не позвал. Сидел, и смотрел, и ждал, и мучился муками совести.

Они вынесли спирт – это я понял по звону мелких бутылочек и злобному, радостному гоготу, когда те пробегали мимо меня к лесу, где, я знал, есть маленькая хижина, где обычно проходили попойки в тайне от воспитателей.

Но вдруг Хилый свистнул и вернулся бегом обратно. Он засунул в одну бутылку кусок ткани, поджег конец и кинул этот коктейль Молотова внутрь хибары.

Через мгновение она загорелась.

Я сидел в этих кустах жалким, плачущим ребенком и как никогда ощущал свою незначительность в этом мире. Даже когда на меня нападали, всегда пускал в ход ноги, руки, но сейчас отчего-то не мог пошевелиться, будто паралич сковал.

А после, когда послышался шум и кто-то поднял тревогу, выскочил из кустов, вернулся в комнату и накрылся с головой одеялом, чтобы спрятать свое заплаканное лицо ото всех.

Три дня директор опрашивал персонал – не видел ли кто поджигателей? Нюра плакала в приемной, и секретарь ее отпаивала сладким чаем – она как материально- ответственное лицо боялась, что ей сейчас придется расплачиваться за все, что сгорело. Кто-то знал, кто-то догадывался о том, кто это сделал, но все молчали – никто не хотел попасть в руки Быка, потому что иначе не было шанса, что уйдешь живым.

И все эти три дня я не спал. Лежал, смотрел в потолок, но не спал – сон не шел, перед глазами стояло заплаканное лицо Нюры и кулаки Быка и Хилого. И вдруг мне показалось, что откуда-то с улицы доносится колыбельная, тонкая песня татарской женщины, которую всегда пела мне мать.

Это напоминание о том, каким я должен быть, меня подкосило.

Наутро я пошел к директору и все ему рассказал.

И не успел выйти из класса после первого урока, как эта весть стала достоянием всего дома. Меня тут же завели в темную каморку, где хранились лопаты и прочий инвентарь и долго, самозабвенно били. Били так, что я буквально слышал, как лопаются капилляры на моих глазах, растягиваются сухожилия, трещат кости, крошатся зубы.

Одного – единственного волчонка били человек пятнадцать. За друга, за справедливость, за то, что стукачей не любят.

И только потом вытолкнули из дверей в светлый страшный день. Солнце резануло по глазам, и я упал в обморок – тело не выдержало издевательств.

Я очнулся в больнице, и уже там каким-то образом узнал, что всех наказали. Меня перевели в другой город, другой детский дом, а перед самым отъездом из больницы кто-то проговорился, что Нюра уволилась: кто-то отомстил и ей. Поджог квартиру, и ее старшая дочь сильно пострадала, когда спасала младшую…

Огонь всегда был рядом со мной. Всегда. И когда я увидел Оксану, девушку, отмеченную огнем, в круге света из окна своего собственного одинокого дома, понял: это знак.

Что-то должно случиться.

Она или убьет меня, или вознесет на вершину.

Другого не дано.

И теперь мои демоны умирали, рвали жилы и психовали от того, что вкусили лакомый кусочек запретного плода, но этого им было мало, мало. Они требовали еще и еще, и теперь я понимал, что так просто не могу оставить свою жар-птицу.

Она нужна мне вся. Полностью. Без остатка.

Довольствоваться крохами одной ночи бесполезно.

Глава 16

После той ночи, которую я каким-то образом случайно вырвала у судьбы, что-то изменилось. Причем внешне изменений произошло в несколько раз больше, чем внутри меня.

Игорь получил практически в свои руки фирму, с которой когда-то начинал Камал, и я была крайне удивлена: за какие такие заслуги был сделан царский и щедрый подарок? Однако муж уходил от ответа, приобнимал за плечи, целовал в висок, как обычно, и отшучивался.

— Ты что, забыла, что я могу быть финансовым гением? Вот увидишь: скоро окажусь в списке Форбс.

— Я бы хотела, чтобы ты был спокоен и счастлив. В этой гонке…не знаю, мне кажется, ты себя сжигаешь заживо.

— Ой, опять ты начинаешь! — отмахнулся от меня муж. — Прихожу поздно – плохо, не прихожу вообще – плохо. Зато я работаю на перспективу. Однажды мы станем такими богатыми, что и Камал мне слова сказать не сможет. Никто. Понимаешь?

Я же только вздохнула. Игорь действительно пропадал на работе, но это и понятно: ему нужно было вникнуть в новое дело, прижиться там и сделать все так, как ему нужно, чтобы было комфортно и удобно находиться в стенах офиса.

— Ни о чем не волнуйся. Пока я завишу от Камала, но между нами есть одно различие: я учился тому, что он еще только постигает. Однажды я оборву с ним связь, и надеюсь, что это будет скорее, чем он успеет опомниться!

Я качала головой.

Камал – хищник, зверь, он сам сделал себя, сам построил свою империю, и я не думаю, что он не обходил таких, как Игорь, на поворотах.

Но молчала.

Мне становилось все хуже и хуже.

Факт того, что я изменила мужу, висел надо мной дамокловым мечом. Все мы знаем: за все нужно платить, и я думала, что за то, что мое сокровенное, самое страшное желание каким-то чудом исполнилось, я должна отплатить сполна.

Иногда я думала: расскажу все Игорю, признаюсь, что попала в номер к Камалу, вместо его номера, где он меня ждал и случайно уснул на всю ночь.

А после брала себя в руки: ну узнает он, и что? Что изменится? Ему будет обидно и больно, стыдно за меня, за себя.

Или вдруг потеряет самообладание и наговорит все то, что должен говорить в таких случаях обманутый муж?

Но самое главное, что все это время внутри меня приятным солнышком, котенком, грелось воспоминание о его нежных ласках, о том, что он, в отличие, к примеру, от Игоря, не отпрянул в самом начале, когда коснулся рукой обожженной кожи, а вел себя так, будто бы все так и должно быть, и женщина, что лежит под ним – самая прекрасная и желанная на свете.

Однако сертификат, который мне подарил Камал, я не взяла. Попросила мужа вернуть, на что он сделал большие глаза и принялся заверять, что сделал этот подарок сам. Глядя в его глаза, мне хотелось верить, но факт – подпись, хоть и едва заметная, - говорил за себя.

Тогда я просто убрала конверт в шкаф, припрятала его хорошо под постельным бельем, и решила, что однажды, может быть, наберусь смелости, и верну ему эту бумагу, сказав, что не нуждаюсь в подачках и таких подарках от других мужчин.

Сама себя уверяла, и сама тонула, тонула в своем чувстве вины, страха, боли.

Мне нужно было взять себя в руки. Занять мозг, и я начала готовиться: обзвонила репетиторов, чтобы попробовать вернуться к своим занятиям.

Но…

В течение недели все те, кто давал согласие, вдруг отменяли встречи. Один раз, второй, пятый.

Я недоумевала. Как такое может быть?

И через неделю же Игорь начал нервничать. Я догадалась: у него тоже что-то не ладится.

— Что случилось? — в воскресенье он вернулся из офиса вечером, и резко закрыл за собой дверь. Так, что задрожала стена на кухне.

Он только фыркнул в ответ. Сбросил ботинки, и прямо в костюме прошел в ванную комнату. Долго мыл руки, споласкивал лицо. Смотрелся в зеркало и снова, снова намыливал ладони и пальцы.

— Что происходит? — спросила я тихо, стоя в дверях. Он только мазнул по мне взглядом, темным и не читаемым.

Прошел мимо в спальную, грубо задев плечом.

— Ты можешь со мной нормально поговорить?

Он молча стягивал брюки, пиджак, рубашку, бросил одежду на кровать. Достал полотенце из шкафа. И все также молча мимо меня прошествовал в ванную, но на этот раз закрыл дверь на задвижку, чтобы я не нарушила его уединение, видимо.