Путь ко спасению (СИ) - Денисова Ольга. Страница 2

Как же Шуйга ошибся!

— Мне видение было… — то ли вдохнул, то ли всхлипнул брат Павел. — Мама пришла во сне и велела бежать из монастыря.

— И ты поэтому убежал?! — не удержался Шуйга.

— Не. Я отцу Алексию все рассказал. Все-все видение, честно. Сначала красиво было, а потом страшно. Мама на руки меня взяла, как будто я маленький еще, и мы полетели над землей, все выше и выше. Небо сначала голубое было, а потом стало все черное, как ночью. Со звездами. И на небе были сразу и луна, и солнце. Мы к солнцу и летели. А оно… не как обычно, а… круглое такое, как мяч, без лучей совсем. А вместо лучей — как пламя. Языки то поднимаются, то опускаются.

— Эти языки называются протуберанцы, — вставил Десницкий — видимо, машинально. Ведь если подумать, то и понятием протуберанца оскорбить верующего ничего не стоит… Одно дело, когда видение опровергает существование небесной тверди, и совсем другое — научное знание.

— Ну да… — попёнок не рискнул повторить незнакомое слово. — И вот мы все ближе к нему, и мне горячо стало. И мама мне говорит: смотри. И я вижу людей, ну, не совсем людей — я думаю, это были души. Их много, они летят рядом с нами, только быстрей. И они счастливые все, улыбаются так… Сначала. А потом… раскрывается страшная пасть, как у кита, они ее видят и пугаются очень. Кричат очень. Руками и ногами так смешно машут, вот так, — брат Павел попытался что-то изобразить руками и ногами, но Шуйга в зеркальце ничего не разглядел. — Только все это зря, потому что как пасть раскрывается, они еще быстрей летят. Прямо в эту пасть. Прямо-прямо… Она закрывается потом и жует. И хохочет потом еще. А я маму спрашиваю: это ад? А она смотрит на меня так долго, а потом говорит: это рай.

Потрясенный собственным рассказом, брат Павел замолчал.

— Тебя за это наказали? — спросил Десницкий, выдержав тактичную паузу.

— Не, это за то, что я сигареты украл, — безо всякого раскаянья ответил пацан.

Шуйга расхохотался — так Десницкому и надо: хотя тот и не поморщился, в глазах его было не разочарование даже, а что-то вроде легкого ступора.

— Ты не злодей, но ты и не жертва, — сквозь смех пробормотал Шуйга. Хотелось спросить, откуда в монастыре сигареты…

— И что было дальше? Почему ты решил бежать? — продолжил расспросы Десницкий, не изменяя теплым отеческим интонациям.

— Отец Алексий сначала сказал, что это мне приснилась полная чушь, и хотел наложить на меня епитимью. А у нас в это время проездом был один очень важный архиерей, владыко Иаков, из Петербурга вроде бы как… Ну, говорили, что из Петербурга. Он меня долго спрашивал про это видение, а потом звонил по мобильному телефону. Там ему что-то сказали, и он опять начал спрашивать. Много чего разного, не про видение уже. Про Андрея Первозванного спрашивал, знаю ли я, кто он такой и почему его зовут Первозванным. И еще спросил, не хочу ли я стать таким же, как апостолы. Я спросил: это батюшкой? А он засмеялся и сказал: бери выше. Он сказал: «Ты такой же, как мы». Он хотел меня с собой взять, а я… убежал.

Последние слова пацан буквально прошептал, и стало очевидно, что он о чем-то умолчал — с тяжелым вздохом.

— А ты что ж, батюшкой быть не хочешь? — поинтересовался Шуйга.

— Глупых вопросов не задавай, — проворчал Десницкий.

— Что ж глупого-то? По-моему, стандартное начало карьеры. Так ты убежал, потому что мама так велела?

— Этот архиерей не опроверг его видения.

Шуйге захотелось сказать, что бога нет. Десницкому напомнить, если тот забыл. И это утверждение — самая надежная психотерапия, излечивающая от религиозных страхов. Впрочем, вряд ли страхи мальчишки имели отношение к религии.

— Ага, когнитивный диссонанс, — кивнул Шуйга. — Тебе не кажется, что это слишком сложный мотив для ребенка?

— Когнитивный диссонанс существует объективно, независимо от знания субъекта о его природе. Ребенку просто страшно, он не понимает причин этого страха.

Только такой наивный дуралей, как Десницкий, мог поверить в когнитивный диссонанс как в причину побега. Ну и хорошо. Пусть лучше так.

— Дядя Тор… — Шуйга кашлянул. — Я очень надеюсь, что это не повод нарушать закон. Это их внутреннее церковное дело, они разберутся без нас. И, кстати, психотерапия — богопротивная вещь, так что не вздумай где-нибудь что-нибудь ляпнуть о когнитивном диссонансе. Дави на побои — тут еще можно чего-то добиться. Вроде у них тоже сиротку обидеть западло. Хотя… для смирения там…

Он чувствовал себя негодяем и завидовал наивному Десницкому с его чистой совестью и непреходящей правотой.

Впереди на небе забрезжило зарево — приближался солидный населенный пункт с уличным освещением. Десницкий зарева не заметил и продолжал расспросы — его заинтересовало описание выхода в космос. Интернет в монастыре, может, и был, но не про приютских детишек, журналов и книг с подобными фотографиями там наверняка не держали, в приют брат Павел попал, как выяснилось, в возрасте трех лет — откуда бы ему знать, как выглядит солнце из космоса? В коллективное бессознательное Шуйга верил не более, чем в бога, хотя…

Пацан помялся немного, а потом тихо, почти шепотом, задал вопрос, который привел бы в ступор любого:

— Скажи, а ты… случайно не мой папа?

На лице Десницкого не дрогнул ни один мускул, он ответил спокойно, с отеческой теплотой и материнским терпением:

— Нет, брат Павел. Прости.

И перешел к расспросам о петербургском архиерее отце Иакове, когда фары высветили на обочине не жалкий указатель, а добротный монумент, обозначивший въезд в город. Шуйга сбросил скорость, заодно посматривая по сторонам в поисках прохожих, — надо было немедленно найти ближайший участок, пока их никто не остановил для проверки документов. Видимо, семь часов пополудни здесь считалось глубокой полночью, потому что улицы были пусты.

Навстречу, печатая шаг, протопал строй местных хоругвеносцев — без хоругвей, правда, но в форме, неуловимо напоминавшей эсесовскую. Не сбросишь скорость — скажут, что не проявил должного уважения, сбросишь — спросят, куда крадешься. Не просигналишь — решат, что не захотел поприветствовать, просигналишь — обвинят в нарушении спокойствия. Скучно быть победителями, бороться не с кем — приходится искать.

— Ночной дозор, — с уважением заметил Шуйга, но остановиться не решился.

На лице Десницкого при виде хоругвеносцев в который раз не дрогнул ни один мускул.

Про участок и гостиницу спросили на заправке и долго крутили по широким улицам с деревянными домами. Гаденыш плакал тихо и трогательно, даже Шуйга едва его не пожалел, что уж говорить о когнитивном диссонансе Десницкого.

— Я где-то читал, что психика у детей гибкая, вопреки расхожему мнению, — остановившись напротив участка, заметил Шуйга — только чтобы поддержать морально дядю Тора.

— Дело не в психике, — холодно ответил тот.

— Мы не можем помочь всем, прими это как данность.

— Это не значит, что не нужно помогать никому. — Десницкий умел быть правым, и эта его правота противоречила самой себе. — Документы не забудь. Пошли, брат Павел. И не реви, мужчины не плачут.

Шуйга обиженно подумал, что не собирается забывать документы, — файлик с «подорожными» давно лежал на сиденье.

На бетонном крыльце гаденыш повернулся к Десницкому и обхватил его за пояс, прижавшись лицом к животу:

— Не отдавай меня, ну пожалуйста, не отдавай! Возьми меня с собой!

Десницкий снова присел на корточки, потрепал попёнка по рыжим волосам и твердо сказал:

— Я не могу. Мне нельзя забирать детей из приюта. Прости.

В участке на одного полицейского в форме приходилось по пять хоругвеносцев и примерно по три казака.

— Что они здесь делают? — тихо спросил Десницкий. Не удивленно, нет — в самом деле хотел узнать.

— Тусят, — пожал плечами Шуйга и добавил, оглядываясь: — Я хотел сказать: несут дозор. «У меня в душе Жар-птица и тоска по государю»…

Видимо, в их лицах было что-то такое, чужеродное здесь, потому что документы потребовали сразу же, на входе, из будки дежурного. Шуйга сунул в окошко синие паспорта и долго пропихивал туда файлик с «подорожными». Господин полицейский предпенсионного возраста внимательно просмотрел разрешение на выезд, а потом спросил: