Путь ко спасению (СИ) - Денисова Ольга. Страница 5

— Разумеется, — ответила темнота.

— Тор — это геометрическая фигура такая, бублик… — попытался отболтаться Шуйга.

— Конечно. И Локи геометрическая фигура?

Понятно, не хоругвеносец с тремя классами церковно-приходской…

— Прекрати, — тихо сказал Десницкий. Его лицо было освещено даже слишком хорошо. И… он, похоже, увидел достойного противника. Верней, пока что не увидел.

— Так как? В протоколе записано: «Пропаганда язычества несовершеннолетнему», которая законодательно запрещена.

Ага. Запрещена любая религиозная пропаганда, и не просто законодательно, а конституционно. Шуйга не мог вспомнить, есть ли на этот счет уголовная статья, и перед выездом из резервации стоило перечитать УК, а не «чертово Евангелие»…

— Нужно доказать, что это пропаганда, — сказал Десницкий. — Тор и Локи — герои эпоса, эти имена — часть мировой культуры, а не только религии.

— Доказать это будет нетрудно, — ответил один из Девяти. — И мировая культура — понятие сомнительное, чтобы вбивать ее в голову невинного ребенка.

Наверное, он был маленьким, лысым и толстым. Именно такие прячутся за темнотой. Но, как ни старался Шуйга представить себе Гудвина, Великого и Ужасного, воображение все равно рисовало черного всадника. Или черного монаха-инквизитора, что было гораздо ближе к истине.

— Однако нет закона, запрещающего пропаганду мировой культуры, — пожал плечами Десницкий.

— Отчего же? Как говорится, был бы человек, а статья найдется… Но бог с ней, с этой пропагандой. У меня есть материал и похуже. Мужеложство, предположим, статья номинальная, это так, повеселить общественность. Педофилия гораздо серьезней. Замечу: в отличие от резерваций, все тюрьмы у нас православные. Впрочем, с такой статьей на любой зоне жить несладко.

— Это обвинение тоже требует доказательств, — холодно и спокойно заметил Десницкий.

— А они у меня есть. И анализ ДНК, и заключение экспертизы, и свидетельские показания потерпевшего. О том, как вы оба по очереди надругались над десятилетним приютским мальчиком.

— Ему уже десять? — не удержался Шуйга, но темнота проигнорировала его реплику. Она-то отлично разглядела Десницкого, приняла его за главного своего противника и ждала ответа именно от него.

Десницкий выдержал драматическую паузу, прежде чем спросить:

— Что вы хотите?

— Пока — точных и максимально откровенных ответов на вопросы.

— Спрашивайте, — усмехнулся Десницкий. Он, наверное, думал, что у него хотят выведать какие-нибудь несуществующие тайны резервации.

Нет, один из Девяти спрашивал о рассказах брата Павла. И Шуйга почему-то сразу понял, что от ответов зависит их жизнь. Не от ответов даже, а от их реакций на уровне подкорки. От их умения из предпосылок делать правильные выводы — чем выше умение, тем больше вероятность умереть. Темнота хотела знать не только то, что они услышали, но и то, что они предположили, и даже то, что они могли предположить.

Десницкий совершенно не умел притворяться. Даже если бы он и понял, что к чему (а он ничего так и не понял), то все равно не мог правильно и красиво соврать. А напротив, спрятавшись за темнотой, сидел живой полиграф, ловивший любое движение бровью. Он наверняка чувствовал и малейшее изменение в запахе пота, и слышал чужой пульс, и даже мог на глаз определить концентрацию адреналина в крови. Так Шуйге почему-то казалось. До слез было больно глазам.

Десницкий превзошел самого себя, изображая упертого атеиста. Он был спокоен и расслаблен. На его лице шевелились мускулы! Он не побоялся сказать о когнитивном диссонансе и о своей жалости к ребенку. Он умолчал только о гипотезах, способных поколебать веру, и умолчал хорошо, правильно, отвечая на вопросы так, как от него ждали. Впрочем, если бы он рассказал о своих гипотезах, темнота поверила бы в его наивность еще надежней. Может, и к лучшему, что Десницкий ничего так и не понял…

Шуйгу допрос тоже не обошел стороной, но он-то умел врать без угрызений совести, без потоотделения, повышения температуры тела и без выбросов адреналина в кровь. Жить захочешь — научишься.

Они вышли из участка утром, с началом рабочего дня, хотя до рассвета было далеко. Хоругвеносцы подрассосались — двое дрыхли на банкетках возле дежурки, а других поблизости не наблюдалось. Шуйга еще не совсем поверил в свободу, в паспорта и «подорожные» в руках и наслаждался мелким дождиком и сырым промозглым ветром, остановившись на бетонном крылечке участка.

— Любиимыый, — гнусаво протянул он и кокетливо покосился на Десницкого, подняв плечико.

Тот отшатнулся так, что едва не покатился со ступенек. И Шуйга вдруг подумал, что шутка получилась дурацкая, и вообще — не нужно играть с огнем. Во-первых, можно схлопотать по зубам, потому что дядя Тор на взводе, а во-вторых, им еще ехать и ехать — стоит поберечь его терпелку.

— Нас убьют, — вдруг сказал Десницкий негромко. Неужели догадался? У него слезились глаза, покрасневшие, с припухшими веками, — от света настольной лампы. Судя по ощущениям, Шуйга выглядел не лучше.

— Уверен?

В контексте шутка показалась еще более дурацкой.

— Иначе бы нас не отпустили. Я думаю, они решали вопрос, что с нами делать: отправить в лагерь или убить. И приняли решение убить.

— Тебе эта мысль не кажется… параноидной? — кашлянул Шуйга.

— Кажется. Но от этого ничего не меняется. Там что-то еще было, в рассказе мальчишки. Чего мы не поняли, но что нам знать не следовало.

Десницкий, безусловно, был очень умным, он даже догадался, что в рассказе брата Павла было что-то, чего он не понял. Но ум и наивность вполне друг с другом совместимы…

— Ага, — осклабился Шуйга, поражаясь наивности Десницкого. — Убить дешевле, не надо признания выбивать.

— Я серьезно. Они ошиблись, прокололись. Если бы нас отправили в лагерь, это можно было бы объяснить чем угодно: экзистенциальным конфликтом, пропагандой, желанием очернить нас, просто их ненавистью к таким, как мы. А если нас убьют — я прав, в рассказе Павлика что-то было.

— А может, они просто решили, что мы для них не опасны?

— Мы — может, и не опасны. Но кто же знает, станем мы рассказывать об этом направо и налево или нет? — Десницкий был совершенно серьезен и абсолютно холоден.

— Ага. Ты — направо, а я — налево. Брось. Это же ерунда. Не будут же они убивать всякого богоборца, который только и ищет подтверждения своим идеям, и не в реальности, замечу, а в детских сновидениях. — Шуйга надеялся, что Десницкий заметит издевку в его словах. Нет, издевки тот не заметил.

— Дело не в богоборчестве. Иначе им вообще не стоило устраивать этот допрос. Они допросом этим себя выдали, показали, что для них это важно. Экспертизы, показания…

— Ты чё, поверил? — воззрился на него Шуйга. — Не было у них никаких экспертиз и показаний, незачем. Если бы потребовалось — сделали бы, а сегодня еще не было. Так, на пушку брали.

— Правда? А я поверил… — Он виновато улыбнулся.

Шуйга очень хотел усомниться в его предположении. Трезво рассудил, что теперь, когда их отпустили, никто их убивать не будет. И повод мал. Да, под светом настольной лампы, говоря с темнотой, он искренне верил, что опасность смертельна. А теперь — нет. Нет. Но почему-то чудилось, что он жив ровно до того момента, пока не сошел с крыльца. Логика не помогала отбросить этот неправдоподобный прогноз.

И они постояли на крыльце еще немного, обсудив дальнейшие действия. Нет, Десницкий не был параноиком, потому что параноик будет действовать на основании своих бредовых идей — в данном случае бежать из города, бросив «козлик» и рюкзаки. Глупый параноик начнет метаться в бесплодных попытках связаться с резервацией, используя не только почту и телеграф, но также Интернет (в тотальной зоне ограниченных узлов), мобильный телефон операторов местного значения и средства массовой информации (путем их вооруженного захвата).

Но Десницкий и здесь проявил истинно научный подход, взвесив все «за» и «против» в рамках каждого предположения, и вывел оптимальное решение: следовать по маршруту, указанному в «подорожных», будто ничего не произошло. Если он неправ, это само собой разумеется, а если прав — пусть один из Девяти думает, что они ничего не заподозрили.