Поднятые до абсолюта (СИ) - Денисова Ольга. Страница 14

Неужели?

Важан заставил замолчать тонкую скрипичную струну внутри себя. На интуицию в таких вопросах опираться нельзя, только логика, только безупречные доказательства. Слишком легко перепутать наитие с голосом, который подает надежда.

Никто не удивился, когда Ничта взял в канцелярии личное дело Йелена.

Он вернулся домой около восьми — после преподавательского совета оставались кой-какие дела в университете. Шофер поглядывал на него с удивлением, но спросить так и не решился, хотя Важан давно приберег объяснение своему вдруг изменившемуся настроению: весна.

Его загородный дом находился примерно в четырех лигах от края города, на землях, когда-то отвоеванных Ватрой Вторым у Беспросветного леса и отданных его приближенным. Важан частенько задумывался об этом парадоксе: почему аристократия не спешит покинуть эти мрачные места? Во времена Ватры Второго Завоевателя у них не было выбора, но что держит их потомков здесь до сих пор? Неужели привычка? Когда солнечные камни горели ярко только возле Беспросветного леса, эти земли на самом деле стоили дороже остальных, но теперь, когда освещен весь Обитаемый мир, что мешает состоятельным людям убраться куда-нибудь подальше? Впрочем, привычки, традиции, могилы предков… и близость к Тайничной башне тоже… Как бы там ни было, Важана устраивало существующее положение дел.

Речушка Сажица, бежавшая из глубины Беспросветного леса в полноводную Лудону, украшала парк фонтанами, водопадами, рукотворными прудами и ручьями — Ничта, как и его предки, любил воду. Особенно бегущую воду. Авто мягко перекатилось через каменный горбатый мост, обогнуло усадьбу и остановилось перед воротами.

— Я пройду по парку, Луба, — сказал Важан шоферу, не желая дожидаться, пока откроют ворота, — мой портфель оставь в библиотеке.

— Хорошо, господин Важан.

Солнце, еще высокое и яркое, как-то особенно весело играло рябью на воде, и вода журчала удивительно мелодично, не успокаивая вовсе. Ничта сделал глубокий вдох и обвел глазами кроны деревьев. Наитие и надежду спутать легко.

Садовник с мальчиком-помощником мыли мраморные статуи на центральной аллее. Мальчику было пятнадцать, он приходился садовнику то ли племянником, то ли племянником жены. Как его зовут, Ничта узнать не потрудился и теперь укорил себя за это.

Вместо того чтобы дать покой и ясные мысли, прогулка по парку только разбередила умолкнувшую было струну: Важан смотрел на мир, и мир радовал его, словно распахивал закрытые наглухо двери, нашептывая: «Все еще будет! Ничто не кончено!»

Профессор закрыл глаза на ничем не обоснованную радость мира, опустил голову и ускорил шаги. В библиотеку! Он не заглянул в личное дело Йелена ни в университете, ни по дороге домой. Почему? Казалось бы, открыть первую страницу и убедиться сразу: надежда напрасна! Зачем он оттягивал время? Можно было сделать это еще в канцелярии, с тем чтобы сразу отложить дело и не таскать его с собой.

Внутренний голос нашептывал: «Ерунда! Чудотворы могли написать в метрике любую дату! Любую! Какая им больше понравится!»

Скептицизм отвечал: «Чудотворы не знали, кто перед ними! Если это были чудотворы. В метрике очень трудно написать неправду, когда ребенок мал».

Важан поднялся по ступенькам на широкое крыльцо и в дверях столкнулся с экономом.

— Добрый вечер, профессор Важан, — то ли игриво, то ли почтительно кивнул тот.

— Что тебе?

— Сегодня нам телеграфировали из городского особняка, какие-то проблемы с уплатой налога на недвижимость.

— Постарайся выяснить это без моего участия, — хмуро ответил Важан и прошел внутрь — после солнечного света дом показался сумрачным, полным теней.

— Я об этом и хотел сказать, — крикнул вдогонку эконом, — я завтра уеду в город и вернусь только к вечеру.

Как будто это кого-то интересует! Важан скинул плащ на руки подбежавшей горничной, передал ей шляпу, переоделся в мягкие домашние туфли и широкими шагами направился в библиотеку. Но, подумав, опять отложил решительную минуту и свернул в гардероб: сначала — бархатный халат и теплые чулки.

Он снова самому себе напомнил студента, который боится подойти к списку сдавших экзамены, мнется и чего-то ждет, надеясь, что за несколько минут отсрочки в списке волшебным образом что-нибудь изменится.

Не изменится. Но кто же об этом знает? И никто не крикнет на этот раз: «Важан! У тебя отлично! Что ты там стоишь?»

В библиотеке царила благородная полутьма — солнечные лучи вредят книгам, так же как сырость или чрезмерная сушь. Ничта почувствовал внутреннюю дрожь, когда сел за стол и зажег солнечный камень в настольной лампе с синим абажуром. Портфель! Куда Луба поставил портфель? Важан испугался, похолодел, даже ощутил пот на лбу, словно портфель мог безвозвратно пропасть здесь, в его доме, в его собственной библиотеке!

Портфель стоял слева от кресла, на пуфе, а не справа на полу, как обычно его ставил сам Важан.

Темнота вокруг показалась неожиданно беспросветной бесконечностью, словно письменный стол стоял посреди бездны, посреди пустого космоса. Ну же, Ничта! Чего ты боишься больше? Неужели тебе страшно потерять эту надежду, которую еще и надеждой-то считать нельзя? Или ты боишься поверить, укрепить ее?

Ничта сглотнул и опустил глаза на дату рождения: тринадцатое апреля четыреста тринадцатого года.

Кто? Кто записал в метрику эту дату? Кто-нибудь понял, что это за дата? Четыре четверки! Мальчик действительно родился в этот день, или злая ирония судьбы сыграла с Важаном такую шутку? Или это шутка чудотворов и судьба тут ни при чем? Важан прикрыл глаза и опустил голову — за грудиной коркой расползалось оцепенение, при малейшем движении готовое обратиться болью. Это чья-то шутка, чей-то далеко идущий замысел. Мальчик лишь приманка врагов.

На фотографии в личном деле глаза Йелена чуть прищурились — от магниевой вспышки, надо полагать. Темноволосый кареглазый парень с вызовом смотрел на своего учителя, а прищур добавлял его лицу заносчивости. Одинокая тонкая струна умолкла на миг, и ей на смену грянул симфонический оркестр — сотни смычков разом ударили по струнам, оглушая и лишая разума, и минорный грохот виолончелей уступал дорогу яростным скрипкам, поющим в мажоре. Корка в груди шевельнулась, тупой болью поднимаясь к горлу.

Ничта застонал, поднимая руку к груди, словно надеялся загнать боль обратно внутрь. Не сейчас! Сейчас надо все обдумать! Сейчас нужна ясность мысли как никогда! В глазах темнело, страница личного дела расплывалась, цифры переползали одна на другую, единицы и тройки складывались, превращаясь в четверки [20]. Глаза дерзкого мальчишки сверкали, рот искажался гримасой злобы — звериным оскалом. И две охристые полосы густой шерсти сходились на лбу светлым пятном. Широкая пятипалая лапа протянулась вперед, царапая Важану щеку, но отшатнулся он не из-за этого. Он увидел другое лицо за фотографией мальчишки. И сходства этого нельзя было не увидеть. Важан подался назад, привстал и не удержал равновесия, падая на пол рядом с креслом.

В библиотеку сначала вбежала горничная, а в ответ на ее крик над Ничтой тут же собрались остальные домочадцы: кухарка, эконом, шофер и дворецкий.

Важана уложили на диван и приоткрыли окно — солнце желтыми лучами шарило в изголовье.

— Сердце, — испуганно шепнула горничная.

— Молчи, — дернула ее за платье кухарка, — что ты понимаешь?

— Сердце, сердце, — подтвердил эконом, подозрительно осматриваясь вокруг, словно пес в поисках чужака на своей территории.

Дворецкий распахнул халат на груди хозяина — Ничта ощутил тонкие биотоки, проникающие сквозь грудину: Черута лечил не только наложением рук, но, казалось, и взглядом. Боль стала чуть сильней, но это была другая боль.

— Это просто спазм, грудная жаба, — прошептал дворецкий, — это не страшно, Ничта.

Важан кивнул ему одними глазами.

— Принесите мятные пилюли! — зашипел шофер на женщин.

— Ого! — вдруг крикнул эконом. Слишком громко: все вздрогнули и оглянулись. — Есть от чего свалиться с кресла!