Моя борьба - Медведева Наталия Георгиевна. Страница 25

Маша спела свою песню — лениво и еле-еле, думая, что вот как человек может возненавидеть свое любимое занятие, музыку… Когда она превращена в обязанность, в необходимость. И что она, как Еленка когда-то, думает все-таки, что на самом деле она ведь будет петь рок, пишет она тексты для рока, мелодии для рока… «Это как болото — кабак. Он тебя затягивает, как трясина — удобная. Чего тут? Спел четыре песни, получил двести восемьдесят франков, получил от клиента пятьсот, пошел домой…» — Машка выпила шампанское, глядя на Еленку, хохочущую, подергивающую грудями в декольте, подергивающую лицом… и видны были плохо загримированные морщинки и круги под глазами Еленки. И она вспомнила, как летом поливала цветы в горшках, оставленные ей в наследство пэдэ из Бразилии и тихонько пела:

Every day I stay at home

Watching my flowers grow

Unfortunately they grow much faster

Than my way to rock’n roll

^[70]

,

потому что летом, рок ли, что-либо другое — надо ехать в отпуск! Отдыхать!

* * *

Русские женщины, выходящие замуж за иностранцев, жили по принципу буржуазии XIX века. Для них — ничего в мире не происходило. Ни феминистских движений, ни легализации абортов, ни цветочных революций, ни войн, ни свободного появления противозачаточных средств, ни 10 миллионов рефьюджи, из которых 50 % были, наверняка, женщины. Мужчина зарабатывает и содержит дом — и все, что в нем, то есть жену — а жена дом ведет, то есть тратит все, мужем заработанное. В основном на себя. Это называлось ведением дома. Собой ведь они дом тоже украшали…

Самым ярким их проявлением было умение вести себя за столом. Они прекрасно знали, что какой вилкой кушать, что каким ножом резать. Салфетками они не вытирали резко губы, а нежно промокали, держа наманикюренными пальчиками, с отведенным мизинцем. Красота рук для них была предельно важна.

Даже не столько красота, а ухоженность. Чтобы, не дай бог, не подумали, что они стирают или готовят. Неухоженность рук значила материальную необеспеченность! Показаться бедной значило падение, жизненную неудачу. Потому что целью жизни было быть на содержании у обеспеченного мужа.

Сами они в основном были из довольно средних советских семей, где часто воспитывались одной матерью — работающей с угра до вечера, женщиной без образования, старающейся все дать своей дочурке, которая на славу удалась. «Вся в этого кобеля характером? — поминали они супругов. — А мордашкой в Соньку» — и вспоминалась сестра Соня (Вера, Таня, Шура), у которой жизнь не удалась. Но эти девчонки не собирались мотать и прогуливать свою красоту! Они уже с 17 лет начинали устройство жизни. Многие из них приезжали в Москву из пригородов. Но не для поступления в техникум или кулинарное училище. Они подучивали английский язык и совершали свои первые забеги на «Интурист». Надо сказать, что по природе своей они были довольно смышлеными и способными девками, и желание ни в коем случае не походить на мать толкало их на подвиги. Они буквально на лету хватали всяческие жизненно необходимые знания и быстро овладевали иностранными языками — «липстик, шопинг, презент, куанто коста, пассо проваре, хандред долларз, этсетера»^[71]. Самым же главным знанием в жизни было правило — мужчина дает. Это вовсе не касалось только интимных отношений. Всего в жизни. А у многих вообще перерастало в «мужчина должен дать!»

«Мужик должен работать! Зарабатывать»» — слушала Машка их девичьи беседы, сидя у подружки-пьянчужки на кухне. Они лопали фрукты — «для кожи надо. Я ехала с одной бабой в Москву, так она всю дорогу мазалась авокадо, огурцом, клубникой. Сидела как монстр, из купе не выходила». А Машка представляла себе мужиков, которые должны работать, и в ее воображении они почему-то представлялись какими-то гориллами. Что-то делающими, прыгающими. «У-у, для моей лилипуточки, метр семьдесят восемь! У-у!» — пот струится по горильей шерсти, а он что-то строит, строит (в воображении у Маши это что-то всегда было из кубиков — под влиянием телепередач о дрессировке горилл, видимо), и Машке было… неловко. Может, и не напрасно ее называли трансвеститом. Во время таких вот девичников она себя ощущала неполноценной женщиной. Ее очень смущало, что вот за эту разницу между ног ей должны что-то дать. А девки очень нагло об этом заявляли и просто требовали. Надо сказать, что они, конечно, были привлекательными женщинами и с хорошим вкусом. Все относительно, конечно, — Машке их вкус казался мещанско-буржуазным. Зимой они всегда ходили в сапогах. Это, видимо, были пережитки советской жизни — там сапоги очень трудно было купить, а уж модные-то… Так что первым делом за границей они обзаводились кучей пар сапог. Кучей шелковых блузок. Эти девки знали про магазины все — где когда распродажа, где без бирок, где закрывают и ликвидация, про все эти «Ключи к распродажам», «Овцы о пяти ногах», «Распродажа в Моде». У них у всех были норковые шубы. Обязательно. Без шубы не было жизни. И кольца с брюликами — так ласково и пренебрежительно они называли бриллианты.

Умение хватать на лету помогало им в знакомствах со всякими ПэДэЖэ, зам. директорами, президентами и все такое прочее. Эти мужчины очаровывались русскими Настасьями Филипповнами, блистающими иногда именами Мишеля Фуко или Сартра. Да, они могли так вот, запросто, сидя в «Бофинжер», сказать — о, какой череп, прямо Фуко! — или он такой слепой, ну вылитый Сартр! Это не значило, что они читали Сартра или Фуко — это значило, что они днем не работают и что телевизор у них никогда не выключается. А так как мы живем в эпоху постоянного внедрения культуры в массы, в широкие ее слои, любая домохозяйка, пока она варит-парит-стирает, может узнать кучу всего — и о детстве Лоренса, и о том, как лучше хранить варенье, и о смысле — по Фрейду — сна про веревку и палку, и про то, что Жорж Санд любила готовить. Приблизительно как вот в рассказах Виктории Токаревой, открытой Западом в перестройку — в одном абзаце целая энциклопедия умещается. И эти западные мужчины очень всегда реагировали на такие вот блестки интеллекта. «О, она не глупа!» — говорили ПэДэЖэ и зам. директоров. От французских своих подружек эти русские девки отличались типично русской чертой — порывами. Несмотря на все свои «Моды Фризоны», «Шарль Журданы» и «Лакруа», они могли напиться как свиньи и «уснуть мордой в салат», как говорила Надюшка. Это тоже принималось иностранными мужчинами за национальное достояние, шарм, изюминку и прочее.

Сама Надюшка отличалась от своих компатрио-ток тем, что очень дорожила свободой. Она поэтому часто пускала побоку богатых ухажеров и заваливалась на свой матрасик лакать пиво под русские пластинки. Кругом валялись разбросанные по стульям и креслам «Шантали Томас» и «Фокалы» — трусы и чулки, флаконы «Фёрст» и «Герлан», а Надюшка лежала в ситцевом халате из Москвы, в обнимку с литровой клошарской бутылью пива под аккомпанемент Высоцкого. «Хули эти французы понимают? Они мелкие! У них нет размаха!» или «Чего ты дергаешься со своим писателем? Куда он денется? Как будто он найдет лучше тебя… Таких французских мочалок не бывает… С нами никто не может соревноваться!»

Машу, надо сказать, слегка раздражала такая поддержка духа. Она хоть и плохо относилась к себе, разницу все-таки делала между собой и Надюшкиными знакомыми. Она вообще считала этих девок бездарными паразитками и иждивенками, не только каких-то мужиков, но общества, всего мира. В ней не было гадкой зависти по поводу всех их шуб и брюликов — ну, иногда она могла вздохнуть, что, мол, вот бы мне такую — но им, она считала, все эти вещи достаются незаслуженно. За то, что они смазливые и между ног у них есть дырка?! Но сама Маша была очень красивой. А фигура так вообще — «сложена она была божественно», написала… Врагиня! К тому же Маша была певицей! Маша писала стихи. Маша написала классный роман о юношестве в Ленинграде. Маша писала песни по-английски. Маша придумывала музыку к своим текстам! И вот у Маши не было шуб и брюликов, нет! И она даже как-то не ценила то, что ей досталось от природы, то есть от родителей — внешность. Наоборот! Она порой будто боролась с этой природой, желая унизить ее Будто в ней борьба происходила между тем, что досталось ей от природы, и тем, что она сама должна навязать ей, то есть талант, амбиции. Она как будто ненавидела свою красоту и хотела ее уничтожить. И уничтожала. Не только тем, что писала, а тем, что напивалась с Надюшкой.