Замок Менфрея - Холт Виктория. Страница 52

Я пообещала на следующий день прийти к ним с Бенедиктом в детскую и выпить чаю, но, явившись, обнаружила, что Бенедикт стоит на стуле посреди комнаты в полном одиночестве.

— Я — обезьянка, — сообщил он мне. — Обезьянки карабкаются, ты ведь знаешь?

Я отвечала, что да, мне об этом известно.

— Хочешь, я буду слоном? У них хобот, и они ходят вот так… — Он слез со стула, стал на четвереньки и двинулся по комнате. — Хочешь, теперь я стану львом? — спросил он.

Я сказала, что предпочла бы, чтобы он некоторое время побыл самим собой, и это заявление его изумило.

Вошла Джессика, и я, в очередной раз убедившись, как мальчик к ней привязан, устыдилась своей ревности. Мне следовало радоваться, что мы нашли хорошую гувернантку; Джессика, без сомнения, умела обращаться с детьми, а то, что она так быстро завоевала сердце Бенедикта, говорило в ее пользу. «Но она заняла мое место… — подумалось мне, — везде… во всем доме».

В тот же миг мне стало стыдно, и я торопливо заговорила о том, как хорошо выглядит Бенедикт и как мы все благодарны ей за заботу о нем.

— Это — моя работа, — отвечала она. — Хотя в тот день, когда Гвеннан принесли к нам в дом, я и подумать не могла, что буду воспитывать ее ребенка.

— Бедная Гвеннан. Бенедикт так похож на нее. Каждый раз, как смотрю на него, вспоминаю о ней.

Я села, и Бенедикт, подойдя, положил руки мне на колени и заглянул в глаза.

— На кого я похож? — спросил он.

— Ты только что был похож на слоника, но теперь превратился в самого себя.

Он рассмеялся.

Джессика налила чай в детскую коричневую глиняную чашку.

— Чай всегда намного вкуснее в этих старых глиняных кружках, — заметила она. — Это — потому, что мы помним их с самого детства.

Она заговорила о тех днях, когда ее мать была жива. Джессика была единственным ребенком и с самого первого дня обещала стать красавицей; они очень на это рассчитывали. Как отличалось ее детство от моего?

— Обычно я сидела в высоком стульчике, — рассказывала она, — и смотрела, как отец делает лекарства. Он всегда говорил: «Это — от инфлюэнцы» или «Сегодня меня навестит госпожа Язва». Он помнил всех своих пациентов и их болезни. Мама всегда говорила, что мне вредно так много слушать о всяких недугах, но отец возражал, что для дочери врача это нормально.

Джессика была очень мила. Может быть, она старалась успокоить меня, как я старалась успокоить соседей?

— Вам с сахаром? — спросила она.

Я кивнула:

— Да, пожалуйста. Я люблю сладкое. У меня, как говорят, сахарный зубок.

Бенедикт уставился на меня.

— Покажи! — закричал он. — Покажи мне сахарный зубок!

Я объяснила ему, что это просто значит, что я люблю класть в чай много сахару, и он задумался.

— Если бы это было возможно, — продолжала Джессика, — я бы стала врачом.

— Благородное занятие, — согласилась я.

— Иметь власть… хоть до какой-то степени… над жизнью и смертью… — Ее глаза сияли.

Меня поразило, как она это сказала. Власть?

Но не успела ни о чем подумать, потому что Бенедикт схватил ложку и раньше, чем мы успели заметить, что он делает, высыпал полсахарницы мне в чай.

— Это — для твоего сахарного зубка, — заявил он.

Мы рассмеялись.

Мы сидели за обедом, обсуждая бал, который собирались давать в Менфрее. Бал-маскарад, как мы сообщили Хэрри Леверету прошлым вечером, когда он с матерью приходил к нам на вист. После примирения Левереты бывали у нас часто; а благодаря Уильяму и Джессике мы могли играть на два стола.

— Я никогда не забуду, — сказал Хэрри, — тот маскарад, который ваш отец устраивал в «Вороньих башнях».

Я тоже помнила его во всех подробностях. Он стал поворотной точкой в моей жизни. В ту ночь я осознала, что могу быть привлекательна; топазовое платье, которое я надела тогда, выявило во мне ту необычность, которую я с тех пор всегда стремилась подчеркнуть.

Платье по-прежнему висело у меня в шкафу. Я часто смотрела на него и мечтала, что могу когда-нибудь снова его надеть, хотя сетку с топазами я носила и просто так.

Поэтому я обрадовалась подходящему случаю нарядиться в него опять, хотя знала, что не смогу сделать этого, не пробудив болезненных воспоминаний о Гвеннан: как она сидела на галерее вместе со мной, как мы прокрались вниз — две девочки, мечтающие о чуде! Интересно, подумала я, помнит ли об этом и Хэрри.

— Да, вечера моего отца были великолепны, — улыбнулась я. Перед моим мысленным взором предстал лондонский дом, взбудораженный сложными приготовлениями, и девочка, перегнувшаяся через перила, которая подслушивала и не услышала о себе ничего хорошего.

— Ох уж эти воспоминания, — проговорил Бевил. Со времени приключения на острове он всячески старался выказать мне свою привязанность, и я наконец почувствовала себя лучше. Наверное, если бы не Джессика, я бы совсем успокоилась.

Но она сидела здесь, скромно улыбаясь, и внимательно слушала; сама непринужденность нашей беседы показывала, что она принята на правах члена семьи.

— В таких случаях всегда возникает проблема с костюмами, — сказал Уильям. — Но я знаю отличную фирму, где можно взять их напрокат. — он улыбнулся мне: — Я пользовался ее услугами еще во времена вашего отца.

— У меня — свой костюм, — твердо ответила я. — Я как-то надевала его на один из отцовских вечеров.

Джессика чуть наклонилась вперед:

— Какой же? Из какой эпохи?

— Просто старинное платье. Видимо, оно принадлежало одной из леди Менфрей, потому что существует портрет, где изображена дама, в него одетая… даже если это и не то же самое платье, то оно так похоже, что я не могу заметить разницы.

— Восхитительно. Надеюсь, вы мне его покажете.

— Конечно.

— Полагаю, — продолжал Уильям, — проще всего заняться костюмами мне. Только скажите, кем вы хотите быть.

— Я попробую придумать что-то свое, — сказала Джессика. Она выглядела немного смущенпой, но я тут же поняла, что это только игра: она, как всегда, была полностью уверена в себе. — Если, конечно… меня пригласят.

— Разумеется! — воскликнул сэр Энделион.

Она улыбнулась, словно извиняясь:

— В конце концов, я — только гувернантка.

— О, перестаньте, перестаньте, моя дорогая. — Сэр Энделион одарил ее своим пронзительным взглядом, делавшим его похожим на старого козла. — Вы для нас — друг семьи.

— Тогда, — произнесла Джессика, — раз миссис Менфрей сама готовит себе костюм, я сделаю то же самое.

Я вытащила платье и приложила его к себе. Да, определенно, мои глаза сияли ярче, а кожа приобретала особый оттенок. Я выпустила платье, и оно упало на пол, пока я надевала на голову сетку с топазами. Затем я подняла его и снова приложила платье к себе.

Но даже теперь, улыбаясь самой себе, я не могла избавиться от горьких воспоминаний. Гвеннан.

— Гвеннан, — прошептала я своему отражению. — Если бы ты не сбежала, если бы ты осталась жива и вышла замуж за Хэрри, переехала в «Вороньи башни» и завела там детишек, это было бы так… так чудесно! Ты бы стала мне сестрой, и Джессике Треларкен никогда не пришлось бы нянчить твоего сына.

Но оставалось только смириться.

Мне захотелось снова взглянуть на ту круглую комнату, в которой, как говорили, жил дух печальной гувернантки, и на портрет женщины, которая носила платье, так похожее на мое, что вполне могло оказаться тем же самым.

Кроме того, я намеревалась поговорить с Бевилом о доме, ибо мне казалось неправильным, что большая часть его не используется по назначению. Надо открыть старые комнаты и обновить их, так чтобы мы могли зазывать гостей не хуже, чем Хэрри в «Вороньи башни».

Через несколько дней я выкроила время, чтобы взглянуть на портрет. Пробираясь в нежилое крыло, я убеждала себя, что не отличаюсь особой нервозностью и не верю во всякую чертовщину, но, когда я толкнула дверь и шагнула в заброшенные комнаты Менфреи, я уже не была в этом так уверена. Возможно, всему виной был резкий протестующий скрип, который издала дверь. Я совсем позабыла о нем и испугалась. Придя немного в себя и посмеявшись над собственными страхами, я двинулась по коридору, по которому однажды вела меня Гвеннан. Здесь царил полумрак, ибо единственное окно располагалось высоко в стене, да к тому же было очень грязным. Это просто нелепо. Надо привести эту часть дома в порядок. Я ясно видела, как сэр Энделион пожимает плечами, не желая входить в расходы, а леди Менфрей, конечно, с ним соглашается.