Табу (СИ) - Майер Жасмин. Страница 15

— На что надеюсь? — переспрашиваю, обходя внушительную бабу Зину в переднике. — Как минимум, на тарелку борща, а как максимум еще на порцию котлет за помощь!

Повариха хмыкает, качая головой. Сеанс доморощенного психоанализа повторяется не в первый раз, но у меня, как не было, так и нет ответов на ее вопросы.

Что же мне делать и на что я надеюсь? А хер его знает.

Мои поступки все отчаяннее напоминают судьбу Колобка- самоубийцы. Я от бабушки ушел и от дедушки ушел, но, кажется, интернат и станет той лисой, которая меня проглотит. Я в тупике. Еще в большем, чем был в отцовском доме.

У меня нет денег и нет работы. К детям меня не пустят. А моих сбережений на счету не хватит надолго, поэтому я пока их даже не трогаю. Я живу в одной из комнат в трехэтажном облупившемся здании для педагогического состава, но, поскольку не являюсь преподавателем, скоро мне придется съехать и оттуда.

Что будет тогда?

Я не знаю.

С отремонтированного стадиона до кухни и теперь доносятся детские крики. Седой директор, Тимофей Палыч, ведет тренировку. На его месте мог быть я, но в интернат нагрянули чинуши с проверкой.

Я знал, откуда уши растут. Сами эти чиновники из министерства не явились бы мою душу так быстро, но вслух ничего не сказал. Правда, Палыч сделал собственные выводы.

Думал, Палыч меня тут же вышвырнет на улицу. Поскольку чиновник явно требовал больше, чем просто показать ему диплом о моем педагогическом образовании, но Палыч, на удивление, вдруг встал на мою сторону. И чиновник ушел ни с чем.

— Знаю, кто их прислал, — сказал он мне, когда чиновник ушел. — Наверняка это Буйнов из районной детской спортивной школы прознал о том, что у нас появился молодой тренер в штате. Конечно, они были здесь, на стадионе, в тот момент, когда ты этот спектакль устроил. Эх, надо было тебе, Тимур, скомороха из себя строить! Пришел бы ко мне тихо на следующий день, я бы тебе и слова кривого не сказал!

Я не стал переубеждать Тимофея Палыча, что директор районной спортивной школы, узнай он обо мне всю правду, скорее перекрестился, обрадовавшись, что я навострил лыжи не в их сторону. Может, и зря. Палыч — мужик хороший, может, лучше было рассказать, кому он собирался противостоять.

Но мне очень не хотелось объяснять, кое-какие детали своей биографии. Да и что греха таить, нравилось быть в глазах директора старой закалки эдаким смутьяном, который следовал своему призванию. Почему он вообще меня взял?: Я рассказал, что работал и играл в Лондонском клубе до того, как получил травму, и в глазах Палыча этот опыт перекрыл все возможные дипломы, полученные на родине, но бюрократия была неумолима.

Оказалось, что нельзя просто прийти с порога и заявить, что ты тренер от Бога. Нужны были документы, подтверждающие это.

И это я еще ни черта не понял после слова «санкнижка» и списка других обязательных требований для кандидата при приеме на работу.

В кои-то веки мне повезло, что мама сразу записала меня под свою фамилию, и теперь хотя бы никто не задавал лишних вопросов о том, почему у меня с очень известным в стране политиком одна фамилия. Понятия не имею, были ли мы с отцом схожи внешне, но, наверное, нет. На телевизоре бабы Зины он мелькал даже чаще, чем я со своей помощью, но сходства прозорливая повариха не замечала.

Когда с коробками было покончено и опустевшая «девятка» умчалась по своим делам, баба Зина вскрыла одну из коробок ножом, выудила покрытый инеем вафельный стаканчик и протянула мне.

— Котлет не обещаю, — сказала она. — Мясо под строгим отчетом, но за тарелкой борща приходи. Заработал.

13-1

Перерыв был окончен. Повариха кликнула помощницу, а я ушел восвояси. Мороженого не хотелось. Но не выкидывать же.

Так и вышел со стаканчиком, который холодил пальцы. Глянул на стадион и с удивлением заметил, что дети предоставлены сами себе. А Тимофей Палыч чуть ли ни пританцовывает перед очередной чиновницей. Ее мне было видно плохо из-за ограждений, но по тому, как заламывал перед ней руки директор, понял, дело плохо.

Не оставят меня в покое. Понятно, что отец так просто меня не отпустит. Всю мою жизнь я слышал, что футбол это не работа и уж тем более не профессия для настоящего мужика. Даже чертова травма и та сыграла ему на руку.

Тимофей Палыч заметил меня и вдруг радостно замахал, словно подзывая. Я пересек заросшую аллею, миновав покрытый ржавчиной памятник юному футболисту, и так и замер на входе перед красавцем-стадионом.

Только не ему я удивлялся.

Перед директором стояла Божья Коровка.

Подтянутая, стройная, на своих вечных каблуках. В узкой юбке до колен, что округляла ее бедра до болезненного спазма в моей груди. Снова эта невралгия совсем не к месту. Темные волосы были собраны на затылке в строгую ракушку, а грудь скрывал плотный пиджак. Из нас двоих именно она подходила больше на роль учительницы, но почему-то в Макаренко заделался именно я.

— А вот и Тимур! — радостно возвестил Палыч.

Ага, это я. И она тоже знает, что это я. Только кто мне объяснит, что она здесь делает?

— Иди, сюда, бедовый! — звал меня директор. — Танцуй, хорошие новости тебе Ксения Васильевна привезла. Курсы для тебя нашла, поможет хотя бы первую корочку получить.

Она покраснела и закусила губу, но быстро взяла себя в руки. Холодно улыбнулась, как будто только из вежливости. И снова сосредоточила свой взгляд на директоре, пока я продолжал жадно ловить ее взгляд.

Ну посмотри на меня, Снежная ты королева. Ну посмотри. Какие курсы? Какую корочку?

Какого хрена? Это уловка? Подстава?

— У тебя мороженое тает… — бросила она мне и снова улыбнулась Палычу. — Может быть, я сама Тимуру обо всем расскажу?

— Конечно! — обрадовался тот. — Тем более, я и сам не совсем понял, о чем вы. А мне детей пора в школу загнать. А ну, сорванцы, стройсь! Не рви сетку, Данилов! Не тебе за нее платить! Спасибо, Ксения Васильевна, за ваше участие. Видишь, бедовый, все-таки не прошел даром твой спектакль. Тронул ты Ксению Васильевну своей самоотверженностью. Ну давай, не заставляй меня краснеть.

Я кивал, пока Тимофей Палыч говорил. И как только он ушел, перевел внимательный взгляд на Божью Коровку.

— Может, объяснишь мне, что здесь происходит?

Она кивнула. Скривилась от гвалта и махнула рукой в сторону аллеи, которая вилась вокруг памятника. Очевидно, там было спокойнее.

— После вас, Ксения Васильевна.

Она закатила глаза и прошла вперед. Казалось бы, всего лишь переступая ногами, ведь именно это действие нужно совершить, чтобы ходить… Но эта ее походка… Эти движения бедер в узкой юбке…

Какая же она, должно быть, маленькая без своих каблуков.

И как же я, проклятье, по ней соскучился.

Она оглянулась, чтобы проверить, иду ли я за ней. И бросила:

— Как дела?

— Сама знаешь, раз пришла.

— А ты сама вежливость, Тимур.

— Конечно. Хочешь мороженое? Ты так на него смотришь.

Она перевела удивленный взгляд на стаканчик с пломбиром в моих руках.

— Ты его уже ел? — спросила с прищуром.

— Нет. Бери.

Поколебавшись, она протянула руку и сомкнула пальцы выше моих. Не думать ни о чем таком.

Не думать.

— Отвернись, — сказала, как только взяла стаканчик себе.

— Что?!

Да ни за что на свете!

— Отвернись! Я не хочу, чтобы ты смотрел, как я… Как я буду…

— Лизать его, — закончил я. — Давай. Оближи его.

— Я скорее выкину этот рожок, чем сделаю это у тебя на глазах.

— Не выкинешь. Я добыл его непосильным трудом. Моя первая в жизни работа, Ксень. Так что лизни его. Пожалуйста. Это же просто мороженое.

Это не просто мороженое, конечно. Это моя ожившая сексуальная фантазия, но я ни за что не скажу ей об этом.

И тут она вдруг поднимает его выше и, аккуратно обхватив губами, медленно посасывает кончик.

Блядь. Я в раю.

13-2

Время замерло. Птицы заткнулись. Мир перестал вращаться. И мое сердце ухнуло куда-то в пятки, когда она, все-таки решившись, приоткрыла рот. Мелькнул розовый язычок, собирая белый подтаявший пломбир.