Сердце ангела - Хортсберг Вильям. Страница 46

Регистраторша посмотрела на меня, как на пустое место, когда я шел через устланную коврами приемную, минуя модели танкеров в застекленных кубах и гравюры с парусниками. Я подмигнул ей, и она повернулась ко мне спиной на своем крутящемся стуле. Вместо ручек на матовых дверях внутреннего “святилища” находились бронзовые якоря, и я толкнул двери, тихонько бормоча старую морскую песенку: “Ой-хо, сбей парнишку пулей…”

Передо мной открылся длинный коридор, по обе стороны которого располагались двери контор. Я вперевалку зашагал по нему, помахивая ведром и читая вывески на дверях. Нужной среди них не было. В конце коридора находилась большая комната с парой грохочущих, словно роботы, телетайпов. У одной стены стоял деревянный корабельный руль, а на остальных стенах опять-таки висели гравюры с парусниками. В комнате было несколько удобных стульев, столик со стеклянной крышкой, на котором лежали журналы, и еще строгая блондинка, разбиравшая почту за массивным Г-образным столом. Сбоку находилась полированная дверь красного дерева. Выпуклые бронзовые буквы на уровне глаз гласили: “ЭТАН КРУЗЕМАРК”.

Блондинка держала в руке нож для разрезания бумаги. Она подняла на меня глаза и улыбнулась, пронзая письмо с ловкостью леди Д’Артаньян. Стопка почты рядом с ней высотой достигла фута. Мои надежды на уединение с контактным микрофоном рассыпались прахом.

Блондинка не обращала на меня внимания, занятая свои простым делом. Пристегнув ведро к своему снаряжению, я открыл окно и закрыл глаза. Зубы у меня застучали, но отнюдь не от холодного ветра.

— Эй! Пожалуйста, поторопитесь, — попросила блондинка. — Мои бумаги разлетаются по всей комнате.

Вцепившись в нижнюю перекладину рамы, я сел спиной вперед на подоконник, все еще удерживая ноги в уюте и безопасности помещения. Потянувшись вверх, прицепил один из ремней своей упряжи к наружному ограждению. Нас с блондинкой разделяло лишь стекло, но с тем же успехом она могла быть и за миллион миль от меня. Я перехватил руки и защелкнул второй ремень.

Чтобы встать, мне пришлось собрать в кулак всю свою волю. Я пытался припомнить боевых друзей, не получивших ни царапины после сотни парашютных прыжков, но это не помогло. Мысль о парашютах только ухудшила положение.

На узком карнизе едва нашлось место для пальцев ног. Я толкнул раму вниз, и утешительный стук телетайпов исчез. Я приказал себе не смотреть вниз. Но в первую очередь посмотрел именно туда.

Подо мной зиял темный каньон Сорок второй улицы с пешеходами и машинами, уменьшенными до размера муравьев. Я взглянул на восток, где за бело-коричневыми вертикальными полосами Дэйли-Ньюс-Билдинг и блестящим зеленым обелиском здания Секретариата ООН виднелась река. Там пыхтел игрушечный буксир, в серебристом фарватере которого ползла цепочка барж.

Порывистый ледяной ветер обжигал мое лицо и руки и рвал комбинезон, отчего широкие манжеты рукавов хлопали будто боевые знамена. Ветру хотелось оторвать меня от фасада здания и швырнуть в парящий полет над крышами, мимо кружащих голубей и извергающих клубы дыма труб. Ноги дрожали от холода и страха. Если меня не сдует ветер, то я запросто могу слететь вниз, побежденный этой дрожью, от которой уже, наверно, побелели костяшки пальцев. Блондинка внутри, за окном, беззаботно вскрыла очередной конверт. По-видимому, она уже считала, что со мной все кончено.

И вдруг меня разобрал смех: Гарри Энджел — “Человек-муха”. Мне вспомнилось громогласное “оп-ля!” инспектора манеха объявляющего “смертельный номер необычайно смелого ангела…”. [27] Не выдержав, я расхохотался и, откинувшись назад на страховочных ремнях, с радостью обнаружил, что они меня держат. Дела не так уж плохи. В конце концов, мойщики окон занимаются этим ежедневно.

Я ощутил себя альпинистом на первом подъеме в горы. Надо мной из углов небоскреба торчали, как гаргульи, выходы отопительной системы, а еще выше вздымался к солнечному свету шпиль из нержавеющей стали, сверкая, будто покрытая льдом вершина непокоренного пика.

Пора было приступать к делу. Я отстегнул правый ремень, перенес и присоединил его к левому креплению. Затем, осторожно переместившись по подоконнику, отстегнул левый ремень и потянулся через бездну к ограждению следующего окна. Вслепую пошарив по кирпичной стене, я нашел скобу и прицепил его к ней.

Подстраховавшись за оба окна, я сделал шаг левой, отцепился справа, прицепился слева, шагнул правой ногой. Готово. Весь путь занял не более нескольких секунд, — но как будто прошла неделя.

Прицепив левый страховочный ремень к ограждению окна, я заглянул в кабинет Этана Круземарка. Это была большая угловая комната: еще два окна на моей стене и три, выходившие на Лексингтон-авеню. Там стоял стол с широкой овальной мраморной столешницей. Кроме шестикнопочного телефона и черненой бронзовой статуэтки Нептуна, размахивающего трезубцем, на нем ничего не было. У двери сверкал хрусталем встроенный бар. На стенах — картины французских импрессионистов. Никаких парусников для босса.

Круземарк с дочерью сидели на широком бежевом диване у дальней стены. На низеньком мраморном столике перед ними поблескивала пара крошечных рюмок для брэнди. Круземарк был очень похож на свой портрет: краснолицый стареющий пират, увенчанный гривой прекрасно уложенных серебристых волос. На мой взгляд, он походил скорее на Дэдди Уорбакса, чем на Кларка Гейбла.

Маргарет Круземарк сменила свой черный наряд на крестьянскую блузу с вышивкой и широкую юбку в сборку, но пентакль остался на месте. Время от времени один из собеседников поглядывал за окно, на меня.

Я намылил щеткой стекло перед своим лицом. Достав из комбинезона контактный микрофон, подключил наушник, завернул аппарат в большую тряпку и прижал его к стеклу, делая вид будто протираю окно. Их голоса звучали так же ясно и четко, как если бы я сидел рядом с ними на диване. Говорил Круземарк:

— …и он знал день рождения Джонатана?

Маргарет нервно поигрывала золотой звездой.

— Он назвал его совершенно точно, — ответила она.