Медленный яд (СИ) - Магдеева Гузель. Страница 16

Лицо мамы мигом меняется. Она смотрит на меня оценивающе, словно я — не ее дочь, а враг, готовый в любую минуту сделать гадость, и мне становится не по себе.

— Какую? — даже тон ее голоса становится иным, незнакомым, неприятным.

Я молчу, медленно отпивая остывший чай, и жду, когда она продолжит. Количество тайн на квадратный метр продолжает расти, но я даю ей возможность сказать правду.

Мама выбирает другой вариант:

— Забудь и не вспоминай никогда больше. Чтобы она тебе не говорила — Лиза и мы — твоя семья, единокровная. Помни об этом.

— Значит, ты знала, — качаю головой, — про аборт. Не побоялась отправить дочь под нож к врачу?

— Я не хотела, чтобы она судьбу свою сломала, — шипит мама, отставляя на блюдце чашку из тонкого фарфора, пока со злости не сломала ее, — родив в семнадцать лет.

— Кто отец ребенка? — перебиваю, сжимая скатерть в кулаке.

— Не знаю и знать не хочу, кто этот ублюдок. Он ей жизнь испортил!

— И ты тоже, — поднимаюсь, чувствуя, как больно внутри, и молча ухожу. Вслед мне не раздается ни единого звука, а я впервые думаю о том, как легко сломать судьбу другому человеку, принимая решение за него.

Как легко выстелить дорогу в ад для самых любимых… Лиза по своей уже дошла, остается понять, где сейчас я.

Глава 10. Александра

В машине хватаюсь за руль, словно только он удерживает меня в реальном мире.

— Что ж вы натворили, мама, — шепчу, смотря на лобовое стекло невидящим взглядом.

Лизу становится невыносимо жалко, только я и сама себе не могу дать ответ, что выбрала бы в семнадцать лет: рожать, боясь остаться матерью-одиночкой, или делать аборт, рискуя никогда больше не иметь детей.

Вряд ли сестра вообще задумывалась о том, что будет дальше, слепо идя на поводу у тех, кто принимал за нее решение.

Только почему она так остро реагирует на Кирилла? 

Не позволяю себе представлять их вместе, но опасную мысль не выжечь из головы. С каждым часом она отравляет меня все больше и больше.

— Все, не могу так, — выезжаю из маминого двора, разгоняясь, и двигаюсь в сторону дачи. Если Митька там, вытрясу из него всю правду, а если нет — переберу старые вещи мужа, которые мы свозили туда все эти годы.

Еду по прямой, как стрела трассе, выжимая из машины максимум.

Неужели Кирилл мог быть таким: переспать сначала с моей сестрой, а потом жениться на мне? Мотаю головой, не веря. Мы прожили вместе душа в душу столько лет, почти не ругаясь, только ведь и жены маньяков не догадываются, с кем на самом деле ложатся в одну кровать каждую ночь.

Понимаю, что мысли уже заносит не в ту сторону, и ударяю по рулю рукой. Как с этим жить? К счастью, дом уже высится впереди, но я не вижу Митиной машины. Что ж, начать придется с вещей.

Засовываю в замочную скважину ключ, но он не поворачивается; приглядываясь, вижу, что тут сменили замок: расцарапанные следы от инструментов расчерчивают уродливыми линиями металл двери.

— Отлично, — удивленно обхожу по кругу дом, не понимая, с какой целью это сделано. Конечно, мы договорились, что он отходит Ульяне, но я собиралась забрать все вещи мужа, и для этого не обязательно крыться за новыми замками.

Набираю сначала Митю, но тот не берет трубку. Так, все-таки придется пообщаться с Ульяной.

Присаживаюсь на лавку, вытягивая ноги в кедах — жарко, хочется пить, а в машине ни капли воды. Солнце припекает макушку, и пока идут гудки, я пялюсь в небо, на проплывающие мимо облака.

— Да, — недовольно отвечает женщина. В моем голосе похожие интонации.

— Здравствуйте, это Саша, — все-таки, она мать Митьки, и тыкать ей неудобно, — я приехала в дом, но попасть не могу.

— Я замки поменяла, — слышу спокойный ответ.

— Мне нужно вещи Кирилла увезти.

— Я на следующей неделе буду там в среду или четверг, приготовлю вещи и скажу, когда их можно будет забрать, — и не прощаясь, отсоединяется, вызывая острый приступ ненависти.

Вот ты и показала свое истинное лицо, мегера. Точно ей пиджаки Кирилла или старый чемодан с документами так нужны. И что, я так просто уеду отсюда?

Поднимаюсь, оглядываясь, и усмехаюсь: на втором этаже неплотно прикрыто окно. Хорошо, что дом не на сигнализации. От дуновения ветра раздается мерный стук, и я слежу за движением створки, раздумывая. Залезть? Лестницы нет, все инструменты спрятаны в гараже, а попасть в него я могу только через дом. Рядом растет крепкая яблоня, но ветки, что касаются крыши над окном, слишком тонкие и ненадежные. Меня они могут не выдержать…

На секунду трусливо думаю, — может, лучше дождаться Ульяну? Если сейчас она приедет сюда и застукает меня, забирающуюся в дом, то… что?

Что она мне сделает? Развопится?

Уже не страшно. По документам, я имею точно такое же право на наследство, как и она.

Но после моего звонка она может проявить интерес к вещам Кирилла. Не важно, есть ли там что-то подозрительное, или нет, в любом случае, я не хочу, чтобы ее руки касались того, что им не положено.

— С Богом…

Цепляюсь руками за ближайший сук и карабкаюсь по стволу, с трудом подтягивая тело вверх. Высота небольшая, но я помню, как больно лететь с дерева вниз спиной — неприятное воспоминание из детства отдается фантомной болью в копчике.

Физическая подготовка у меня никакая, но я задаюсь целью, и двигаюсь выше, пока не достигаю нужной ветки. Она кажется подозрительно тонкой, неспособной выдержать мой вес, и каждый шаг в сторону окна — это преодоление собственного страха. Когда до цели остается совсем немного, дерево под ногами предательски трещит, склоняясь чуть ниже, и если бы не соседняя ветка, за которую я стремительно хватаюсь ладонью…

Не смотреть вниз, не смотреть.

Последние шаги почти не помню — быстро-быстро перебираю ногами и прыгаю вперед, в окно, больно ударяясь низом живота и коленями об стену. За спиной хрустит и падает вниз та самая ветка, отрезая обратный путь к дереву.

Подтягиваюсь на трясущихся руках и проваливаюсь внутрь комнаты.

Перекатываюсь с живота на спину, пытаясь отдышаться, — это действительно только что я забиралась сюда, точно ниндзя? Не верю.

Надо заниматься спортом, — пальцы по привычке я берегу, вот и сил в них не так много, оттого сейчас неприятно сводит ладони.

Комната Кирилла забита вещами. Через неделю после похорон я привезла сюда все, что напоминало мне о нем — одежду, личные вещи, фотографии. Смотреть на них оказалось невыносимо больно, а в однушке, какой бы просторной она не была, его вещи оказывались на каждом углу.

Разглядываю комнату, не зная, с чего начать. Папки с документами, которые в прошлый раз разгребал Митя, откладываю в сторону — их я заберу с собой прямо сейчас. Дальше планомерно начинаю перекладывать вещи, залезая в каждый карман. Пиджаки еще хранят запах его духов, и сердце щемит от боли, когда я утыкаюсь в плотную ткань носом.

— Прости, Кирилл, что сомневаюсь в тебе, — бормочу, перекладывая одежду из стопки в стопку.

В конце концов, мой улов оказывается не таким большим: несколько чеков, пять купюр, жвачка, визитки и брелок с ключами. Незнакомые, они точно не подходят ни к одной из известных мне дверей. Засовываю их в задний карман, решая, что пора ехать — осталось еще три чемодана и несколько пакетов, но до них доберусь в следующий раз. Скоро начнет темнеть, и оставаться одной в этом доме, полном воспоминаний, неприятно.

Наружу выбираюсь тем же способом, — через окно. Осматриваюсь, прежде чем сигануть вниз, но с этой стороны дома соседи меня не видят. Сначала скидываю папки, а потом и сама лечу вниз, больно приземляясь на пятки.

Шиплю, подпрыгивая в попытках избавиться от неприятного ощущения. Прежде чем уйти, оттаскиваю сломанную ветку в дальний угол участка: чем меньше следов моего пребывания, тем лучше.

Обратную дорогу меня занимает только одно: что за ключи лежали в его кармане? На офисные не похожи, скорее от квартиры. Турецкий синий брелок с глазом выглядит неуместно ярко, и я кручу в одной руке прохладную стекляшку, то и дело прижимая ее к губам.