Тайна царского фаворита - Хорватова Елена Викторовна. Страница 27

Написав эти строки, я отвлеклась. В доме явно что-то происходило. Мне чудились какие-то едва слышные, невнятные звуки, а стремление постоянно быть начеку уже начало входить у меня в привычку.

Схватив браунинг, я отправилась в обход по рано уснувшей усадьбе. Теперь-то было светло, не то что ночью, и незваных гостей можно будет как следует рассмотреть.

Знахарка Меланья обещала, что нечисти нам бояться больше не нужно, только лихих людей (а этой странной женщине почему-то хотелось верить). Впрочем, не знаю, кто способен принести больше зла – бестелесный призрак или загадочный незнакомец (может быть, тот самый лихой человек и даже страшный убийца!) с непонятной регулярностью посещающий старую усадьбу.

Обойдя первый и второй этажи, ничего подозрительного я не обнаружила, но ощущение тревоги меня не оставляло.

Да уж, идиллическим картинам сельской жизни не часто удается придать столь острый элемент драматизма. Знал бы Михаил, во что выливается этот отдых в деревне – ненасытные комары, одичавшие собаки, кровожадные убийцы, привидения, сельские знахарки, – и это еще не все!

Те, кто считает, что сельская жизнь отличается лишь спокойствием и размеренностью, глубоко ошибаются. И в лесной глуши можно найти множество приключений, только нужно знать, где искать… Нет, я очень хочу назад в цивилизацию, от дивного лесного воздуха меня уже тошнит.

Вернувшись к неоконченному письму, я рассеянно дописала его, витая мыслями где-то далеко… Итак, я проверила оба жилых этажа, но не побывала на чердаке, на который меня и без того давно тянет. Ведь наш призрак частенько заглядывает именно туда, топает там, стучит, двигает тяжелые вещи… Может быть, он и сейчас прячется где-то под крышей. Нужно же узнать, что ему там надо? Боюсь, не судьба мне провести остаток дня в праздности и безделье…

Аня, помнится, говорила, что ключ от чердака давно потерян, значит, дверь скорее всего открыта и вход на чердак с незапамятных времен свободен… Поднимусь-ка я по лестнице призрака в его тайную обитель.

– У нас есть Господень Крест, с нами Дух Святой и все святые с нами, – повторила я слова, услышанные от Сычихи, и, прихватив на всякий случай оружие, пошла по рассохшимся ступеням лестницы наверх.

Дверь чердака, как я и предполагала, была приоткрыта. Я осторожно проверила, не прячется ли за ней некто опасный, но никого не обнаружила.

Чердак, основательно забитый старым барахлом, собственно говоря, чердаком не являлся. Некогда это была жилая мансарда, или, как принято говорить в русских помещичьих домах, мезонин. Вероятно, в те времена, когда в доме проживало множество народу и каждая свободная комната была на счету, наверху устроили весьма уютную спаленку для какой-нибудь гувернантки или прижившейся в доме бедной родственницы, согласной на местечко под крышей.

С тех пор на стенах чердака сохранились выцветшие пожухлые обои, а на небольшом полукруглом окошке так и висела пропитанная пылью древняя шелковая штора. С течением лет, как я понимаю, усадьба основательно обезлюдела, недостатка в свободных помещениях уже не наблюдалось, и комнату под крышей превратили в чулан для ненужных вещей.

Среди допотопных шкафов, комодов и перевернутых стульев с торчащими ножками стояли какие-то сундуки и потертые кофры, шляпные коробки, пустые багеты и мутные зеркала. Из угла выглядывал гипсовый Аполлон, стыдливо прикрывшийся фиговым листком. На всем лежал слой пыли, даже отбитый нос Аполлона приобрел темно-серый оттенок, но в отличие от пыли винного погреба здешнюю пыль трудно было назвать нетронутой.

Там и сям на запыленных предметах виднелись следы разной степени свежести. Вот на крышке кофра отпечатались чьи-то пальцы. Вот на зеркале полоса, оставленная краем чьей-то одежды, словно, проходя мимо, человек небрежно задел зеркальное стекло полой и смахнул с него часть пыли.

Да, Аня явно заблуждалась, когда уверяла меня, что в последние десятилетия сюда не ступала нога человека. Не только ступала, но даже и не слишком бережно…

Приглядевшись, повсюду можно было обнаружить пятна воска, накапавшие с чьей-то свечи (уж в то, что это духи палили здесь свечки, я не поверю никогда в жизни!). Ящики комода задвинуты неровно, словно кто-то в них рылся, а потом закрыл кое-как. Некая вещь была укрыта плотной холстиной, задранной с одного бока. Ей-богу, это чья-то рука небрежно откинула холст, когда любопытный нос под него залезал.

Ну что ж, и мне не грех полюбопытствовать, что там такое припрятано.

Я подняла холстинное покрывало и увидела под ним старинную тонкой работы колыбельку орехового дерева с резными ангелочками в изголовье… Перед моими глазами сразу, как лента в кинематографе, побежали картины семейного счастья, царившего в Привольном в те времена, когда в колыбельке сладко посапывал какой-то малыш…

Загрезившись, я не сразу поняла, что в поле моего бокового зрения попало нечто тревожное – за моим плечом рисовался черный человеческий силуэт…

Резко обернувшись, я выкинула вперед руку с пистолетом и… свалила старый портновский манекен на одной ноге, скромно притулившийся возле витой этажерки. Опрокинувшись, манекен зацепил еще и этажерку, а та потащила прислоненную к ней гладильную доску…

Все это должно было рухнуть с оглушительным шумом, но задолго до меня кто-то сбросил на пол бумаги, тетради, папки и мелкие коробки, прежде лежавшие, вероятно, на полках этажерки. Этот ворох бумаги приглушил удар.

Вытащив из общей кучи пару тетрадей, я обнаружила в них упражнения по грамматике и диктанты, исписанные, судя по каллиграфии, неверной детской рукой лет сорок-пятьдесят назад.

За этажеркой, манекеном и гладильной доской, как оказалось, скрывался объемистый дорожный сундук, замок с которого был безжалостно сбит и праздно болтался сбоку на полуоборванных петлях.

По следам, оставленным вокруг сундука и на крышке, можно было предположить, что его недавно двигали, открывали, а потом замаскировали мелкими предметами вроде манекена и этажерки, чтобы не бросался в глаза. Я, естественно, тоже не удержалась, чтобы не откинуть крышку.

Вещи, лежавшие в сундуке, были совершенно бесцеремонно перерыты, перевернуты и превращены в единую беспорядочную кучу, но первый же предмет, попавшийся мне на глаза, оказался форменным военным кителем старого образца. Некогда белоснежный, китель слегка пожелтел, да и позолота погон потускнела. Вероятно, это было обмундирование Аниного деда, воевавшего в прошлом веке с турками за свободу братьев-славян.

Следующей моей находкой оказался футляр с допотопными однозарядными пистолетами. Дуэльный набор дворянина. Ткань, которой футляр обтянули изнутри, была безжалостно распорота ножом.

Стало быть, некто, рывшийся в этом сундуке, искал какой-то небольшой предмет, из тех, что можно спрятать под обивкой оружейного футляра. Предмет или документ – скорее, все-таки документ – здесь легко разместилась бы бумага, и даже не одна.

Что ж, вполне вероятно, что как раз бумаги с какими-то записями и были нужны нашему призраку (знать бы еще, что в них написано!). И уж конечно, это не души усопших тормошили чужие пожитки, а кто-то вполне осязаемый… Вот только неизвестно, преуспел ли он в своих поисках.

Прежде чем закрыть сундук, я машинально (вероятно, из обычного женского стремления к гармонии) принялась приводить в порядок распотрошенные вещи – каждый мундир следовало вытрясти от пыли и аккуратно сложить по правилам дорожной укладки, чтобы не замялась линия плеча и не переломились погоны.

Встряхивая очередной китель, я почувствовала, что во внутреннем кармане что-то есть. Расстегнув пуговку клапана, я обнаружила там золотой медальон. Такие медальоны обычно хранят память о возлюбленных – портрет или локон – и раскрываются при нажатии невидимой кнопки.

С замком медальона удалось справиться быстро, и мне открылись спрятанные внутри овальные миниатюры – портреты офицера с благородным волевым лицом и молодой женщины, чем-то похожей на Нину и Анну.