Я тебя никому не отдам (СИ) - Франц Анастасия. Страница 33

— Ты запомнила, — его взгляд стал мрачным, брови сдвинуты вместе.

— Да.

— Лучше бы забыла, — тихий голос в тишине комнаты.

— Я не забываю ничего, что мне делают и говорят. Я, знаешь ли, злопамятная.

Давид смотрит на меня, прямо в мои глаза, зарываясь всё глубже и глубже, стараясь заглянуть мне в самую душу. Понять, что со мной происходит и почему я так веду себя с ним, с Милой, подругой, которая всегда для меня значила так много. Которой я доверяла, как себе. Почему? Что со мной?

Но вместо того, чтобы открыть свою душу, дать заглянуть в неё, я, наоборот, ещё прочнее зарываюсь, закрываюсь, не желая впускать его в свою душу, чтобы потом не раствориться в нём и не погибнуть.

Не хочу быть той самой бабочкой, которая знает, что погибнет, но всё равно летит. Потому что знаю — Давид тот, кому под силу меня сломать так, что уже не смогу подняться. Не смогу открыть глаза и посмотреть на этот мир так, как смотрю пока ещё сейчас. Не пустым взглядом, а бездушной куклой, которая просто будет жить, но без чувств, без глубокого вздоха. Просто жить.

Сводный брат смотрит пристально, но я закрываюсь. Отчего мужчина ещё сильнее своими мощными руками сдавливает мои плечи, но я не чувствую боль.

— Я знаю, чувствую, что с тобой происходит. Но ты не хочешь открываться, говорить, что мучает тебя.

— Нет, — качаю головой. — Ты ничего не знаешь, Давид. Ты не знаешь, каково это — быть куклой, которая не может ходить, сделать хотя бы движение. Ты не знаешь, что я чувствую и о чём думаю. Ты не знаешь, как меня разрывает от всех чувств внутри. Ты не знаешь, как это, быть калекой и видеть в глазах всех людей, которых знаешь, которые дороги — лишь жалость и вину, но никак не те чувства, что хочется видеть… — сейчас я говорю о тебе, Давид, а ты не знаешь об этом, как меня раздирает на части от мыслей о том, что я для тебя жалкая, но никак не дорогое сокровище, которое хочется оберегать и любить.

Пока я говорила, Полонский смотрел на меня, не отрываясь: пристально, внимательно, ловя каждую мою эмоцию, голос, чувства, слова, что лились с моих онемевших губ.

— Ты ничего не знаешь, — повторяю.

Я не хочу, чтобы я была для тебя лишь жалкой девушкой, которой нужна помощь. Я справлюсь сама. Я, чёрт возьми, хочу, чтобы я была тебе нужна. Нужна. Но не в качестве сестры, за которой нужно присматривать только потому, что попросили, и ты чувствуешь, что просто должен, обязан. А не то, что ты сам просто хочешь быть рядом со мной.

Мне хочется сказать ему многое, открыться, показать все мои чувства, но вместо этого я закрываюсь, ставя между нами метровые стены, которые не проломить, как бы ни хотелось — мне. Мне, а не ему.

От этого становится ещё больнее. Ядовитая змея, что крепче, прочнее подбирается ко мне, обхватывает своим склизким, неприятным телом мою шею и душит. Душит так, что я задыхаюсь, но живу. Живу, потому что ещё не умерла, потому что отталкиваю этого мужчину от себя как можно дальше.

Как делаю сейчас, упираясь этими самыми ладонями в его мощную, большую, мускулистую грудь. Желаю, чтобы он ушёл и больше ничего не говорил. Потому что так будет лучше.

Он там, со своей кралей, Ланой, к которой приходит после того, как посещает меня в больнице. Сидя со мной молча. Несколько часов смотря, лаская моё лицо своим взглядом, ни на секунду его не отрывая. Приходит к ней после меня, тогда как я тут задыхаюсь, стоит только об этом подумать.

Давид отпускает мои плечи, и в этот момент я глубоко вдыхаю — сейчас он уйдёт, и этот момент мне нужно тихо пережить. Я не нужна ему, как он и говорил. Ничего не изменилось. А что, собственно, может измениться за короткое время, что мы виделись?

Один раз в ресторане, потом на кладбище, потом в моём доме в этот же день и на следующее утро почти мельком, вспышкой. Но такой же внезапной вспышкой, а потом трепетным цветком во мне разрасталось чувство к этому человеку, которому я была не нужна, судя по его словам, но он был нужен мне.

Тот день, когда наши взгляды говорили красноречивее слов, когда руки наши сплелись, соприкоснулись пальцы, как сплелись и наши души, мысли в единое целое — тот волшебный и вместе с тем роковой день навсегда вырезан в моей памяти. Я навсегда запомню, как растворилась в танце и пропала в его глазах, как не хотела размыкать объятий и не хотела прерывать поцелуй, в котором я погибла, исчезла, разлетаясь на атомы, а потом вновь воскресла, словно птица феникс…



Он уходит. Отступает.

Я не хочу это видеть, потому что внутри всё скручивается, переворачивается вверх дном — отворачиваюсь. Не хочу видеть, смотреть на его спину, которая исчезает из моей клетки.

Отворачиваюсь от него, вновь смотрю в окно, которое сейчас начинает раздражать. А сердце заходится от неизбывной тоски.

Замечаю краем глаза движение рядом. Становится интересно, но я подавляю это желание, не желая смотреть, что сводный брат собрался делать.

Но всё равно замечаю, как моё одеяло, которое было накинуто на мёртвые ноги, откидывают. Поворачиваю голову.

— Смотри на меня, — слышу твёрдый голос, который не терпит возражений.

Повинуюсь. Встречаюсь с ним взглядом и в этот момент понимаю чётко — тону.

Давид наклоняется ко мне так близко, что мы почти сталкиваемся лбами. Его руки тянутся к моей талии. Наши взгляды, как спаянные провода, сейчас невозможно разорвать, почти не моргая, мы смотрим друг на друга. Мужчина оплетает своими ладонями мою талию бережно, аккуратно, как будто я действительно фарфоровая куколка, которая от одного неосторожного движения может разбиться. Он держит меня в своих руках трепетно, осторожно, а в глазах такая решимость что-то мне доказать, показать… Открыться?

И я принимаю это. Хочу узнать.

Неожиданно, но не с меньшей бережностью меня отрывают от кровати, держа так же за талию. Молча, аккуратно поднимают над поверхностью надоевших простыней, отчего я ойкаю и вцепляюсь в широкие плечи Давида, удерживаюсь.

Что он делает?

В голове появляется эта мысль. Что он собирается со мной делать? Но я точно знаю, чувствую, что он не причинит мне зла, не сделает больно, и я ему доверяюсь, не отрывая своих глаз, смотрю в бездну. Знаю, что упаду, но всё равно держусь и смотрю.

Мужчина смотрит, ничего не говорит. Делает один шаг назад — осторожный, не выпускает меня из своих объятий: цепко, сильно. Чувствую, что боится, что со мной может что-то случиться. Поэтому держит сильно, не ослабляет своих пут.

— Что ты делаешь? — спрашиваю, выдыхая своё безумие.

— Доверься мне, — отвечает, а я киваю.

Сначала не понимаю, не чувствую, что он делает. Только потом опускаю голову вниз и замечаю, что я стою на цыпочках на его ногах. В шоке распахиваю свои глаза.

Аккуратный шаг мужчины — и я двигаюсь вместе с ним. Смотрю в его глаза, не отрываясь. Каждый его шаг, сплетённый с моим, отдаётся внутри меня острой болью, а на глаза наворачиваются слёзы. Я плачу, пока Давид шагает вместе со мной, трепетно держа меня в своих сильных руках.

Мои ладони лежат на его плечах, в которых чувствую силу. Провожу ладонями вниз по его рукам, чувствуя, как его мышцы напрягаются. Как Давид сильнее прижимает, сжимает меня в своих объятиях.

Мы будто снова танцуем — совсем как тогда, сто миллионов лет назад, в прошлой жизни — когда я ещё могла танцевать. Я закрываю глаза и отдаюсь этим ощущениям, стараясь не обращать внимание на боль. Я хочу впитать его запах, запомнить его взгляд, ощущение его рук на моём теле…

Не сразу понимаю, что Давид движется в определённом направлении. Я открываю глаза и вопросительно смотрю на него, но его взгляд обращён куда-то поверх меня. И я оборачиваюсь.

Передо мной раскрывается прекрасный вид. Вид из окна, возле которого мы с Давидом стоим. Внутри всё замирает. А потом сердце начинает биться со страшной силой от красоты, что открывается из окна.

— Давид, — поворачиваю голову в его сторону.

Улыбка расцветает на моих губах.