Над пропастью юности (СИ) - "Paper Doll". Страница 130

В детстве всё было иначе. Мистер Кромфорд был достаточно мягок с обоими сыновьями, не вбивая им в голову нравоучения, как это делала его жена. Он позволял им делать порой то, что запрещала Кларисса — давал после ужина по конфете, разрешал читать после себя газеты, курить и распивать в умеренных количествах алкоголь, порой даже разыгрывал на троих карты. Иногда брал мальчиков на охоту, изредка читал для них и никогда не заставлял играть на чёртовом фортепиано.

Всё вышло из-под контроля само по себе. Сопротивляясь указаниям матери, Джеймс невольно обратил во врага и отца, который в определенный момент постепенно стал готовить сына к тому, чтобы тот однажды стал его заменой. Чем больше обязанностей родители пытались на него возложить, тем больше парень упирался им, действуя по собственному усмотрению. Действуя им назло, он будто заигрался. Принял понравившейся образ жизни за единственную цель, которой несколько лет не изменял. Если жизнь всего одна, то должна быть полна удовольствий. По крайней мере, таковым было решение Джеймса, который не нуждался в большем.

Он давно потерял связь с обеими родителями и полагал, что безвозвратно. С матерью, так точно. Разговор с отцом был исключением, и Джеймс не обнадеживал себя тем, что их отношения станут лучше. Может быть, однажды будут немного сноснее теперешнего, но обрести мир у них всех вряд ли когда-нибудь получиться. Джеймс винил в этом мать, которая разрушила семью прежде, чем сумела создать. Навязанными нравоучительными предубеждениями она разделила их, превратила в чужаков, которым приходилось терпеть общество друг друга, и искать дом где-угодно, но не здесь.

Джеймс занял место отца за большим дубовым столом. Налил себе ещё коньяка, но не спешил выпивать. Прежде придвинул к себе телефон и набрал номер Фреи. Они должны были закончить разговор. Он должен был признаться ей в ответ в любви. Она должна была сказать, что снова погорячилась и не хотела ничего сильнее, чем увидеться.

Один пропущенный. Два. В конце концов, третий. Длинные гудки вызывали головную боль. От скуки Джеймс выдвигал полки стола и шарил в них, будто там могло найтись что-то интересное. Ничего кроме кипы документов, там не было. Да и те были всего лишь бумагой, хламом, половина которого должна была оказаться выброшенной, покуда всё важное отец хранил в сейфе.

Прижав телефонную трубку к уху, Джеймс лениво просматривал буклеты с театральными программами, что не ожидал обнаружить. Не находил ничего интересного, пока между страниц одного из них не выпало фото. Он тут же подхватил его и зажал между двух пальцев. Включил близ стоящий торшер, чтобы лучше рассмотреть знакомые лица.

На нем были запечатлены двое молодых людей — парень и девушка. Он сидел на диване и что-то рассказывал, будто не замечал ни фотографа, ни камеры. Она же сидела напротив зеркала, в отражении которого была заметна оголенная спина, просматривающаяся через расстегнутые пуговицы платья. Незнакомка сидела лицом к парню, но, кажется, его не слушала. Наклонив голову на спинку стула, она с грустной улыбкой смотрела в объектив фотоаппарата, из-за чего её черты лица были намного более распознаваемы, чем его.

«Моя любовь никогда не будет похожа на твою, но она сможет любить тебя правильно. В.П.»

Джеймс перевернул фото и пытался узнать лицо девушки, покуда оно выдавалось ему знакомым. Он низко наклонился над снимком, будто это могло помочь лучше рассмотреть его, пока голос сменивший гудки не заставил чертыхнуться от испуга.

— Ты можешь угрожать мне смертью, но в этот раз я действительно бессилен в том, чтобы заставить её подойти к телефону, — и снова Дункан. Джеймс обречено вздохнул, отодвинув торшер от стола. Положил фото перед собой, когда рука потянулась к стакану.

— Я не хотел бросать трубки. Чёрт, это даже не я сделал, — он влил в себя прожигающую горло жидкость, ощущая, как та быстро достигла желудка, в котором тут же рассосалась, пустив жару в кровь. В голову ударил градус. — Можешь, хотя бы попытаться ей это объяснить?

— Нет, — Дункан замялся, будто намеревался сообщить другу неутешительную новость, что должна была вывести его бесповоротно и окончательно из себя. Невзирая на плохое предчувствие, Джеймс пытался сохранять спокойствие. — Она заперлась в комнате и просила не беспокоить. Думаю, будет к лучшему так и сделать, — парень умолк, ожидая ответной реакции, но Джеймс не стал произносить и слова.

В глазах вдруг начало расплываться. Голова чуть кружилась. Он часто заморгал, а затем снова взял в руки фото и приблизил к глазам. Лицо девушки было слишком знакомым.

— Каким было имя матери Фреи? — спросил внезапно.

— Прости, что? — голос друга звучал недоумевающе. Похоже, этого вопроса он ждал в последнюю очередь.

— Как звали миссис О’Конелл? — нетерпеливо повторил.

— Ванесса.

— Ванесса Певензи? — Джеймс перевернул снимок, отметив ещё раз оставленные инициалы — В.П.

— Да. Именно так. Какая к чёрту разница? — голос Дункана перенял нетерпение друга. Джеймсу стоило подумать о том, что логики в его расспрашивание было мало, но рассудок был слишком затуманен для этого. Объяснять что-либо у него не было ни сил, ни желания.

— Никакой, — ответил устало. — Пусть Фрея позвонит мне. В любое время дня. Я буду ждать.

— Ладно, — Дункан тяжело вздохнул. — Не знаю, что произошло, но, похоже, в этот раз она надолго спряталась в своей ракушке. Наверное, больше всего ей сейчас нужно время.

— А мне больше всего сейчас нужна она, поэтому я прошу тебя сделать это для меня.

— Счастливого Рождества, Джеймс, — произнес на прощание парень.

— Счастливого Рождества.

Он первым положил трубку. Бросил ещё один взгляд на фото, на котором черты лица девушки стали более узнаваемы. В памяти пытался сравнить её с изображением, что прежде с интересом рассматривал в оксфордской комнате Фреи. Рассудок оставался затуманенным, из-за чего управлять им удавалось с трудом. Намного проще было распознать в лице Ванессы Певензи некую схожесть с дочерью. Джеймс даже усмехнулся про себя, когда заменил в уме их лица и не мог развидеть Фрею, даже когда потер слипавшееся от усталости глаза.

Это и была та самая причина, по которой отец так легко дал ему благословение на помолвку с девушкой. Джеймсу даже не пришлось прилагать усилия, чтобы прийти к простому умозаключению, что юношей на снимке был мистер Кромфорд и послание было написано специально для него. Пробежался глазами по театральной программе, когда взгляд зацепился за имя Ванессы Певензи, что не давало повода для сомнения.

Его отец был влюблен в мать Фреи. Джеймс откинулся на мягком стуле и провел ладонью по лицу, прежде чем зарыться длинными пальцами в волосы, чтобы оттянуть их назад в попытке собраться с мыслями, что разлетались подобно снегу за окном. Почему-то это выдавалось невероятным и совершенно невозможным, что нельзя было осязать разумом, особенно когда тот утопал в алкогольном забвении. Джеймс даже рассмеялся вслух, настолько это вдруг показалось ироничным.

Мистер Кромфорд будто бы с отданным благословением сыну дал ещё один шанс себе. Поддался ностальгии за прошлым, что было безвозвратно и неизменно. Утонул в воспоминании о той, любовь которой, похоже, никогда так и не стала похожей на его. Невольно Джеймс даже задумался, какой была любовь Джеральда Кромфорда — похожей на ту, что испытывал он, или отличительно другой? Любил ли он Клариссу так, как любил Ванессу? Или всё же никогда не любил её, отчего она и стала такой холодной и угрюмой в отношении ко всему?

Ванесса отвергла старшего Кромфорда, но Джеймс был уверен, что они с Фреей не пойдут тем же путем. Девушка призналась ему в любви всего меньше, чем час назад, хоть у него не была повода сомневаться в её чувствах и прежде. Он не успел признаться ей в ответ, но был убежден, что Фрея и без того всё знала. По крайней мере, должна была знать.

Джеймс не стал возвращаться вниз к гостям. Спрятал фото обратно в брошюру, а ту предусмотрительно в одну из выдвижных полок в столе. Сделал ещё несколько глотков обжигающе крепкого напитка прямо из горла, прежде чем оставить на столе бутылку открытой. Покинул кабинет отца, выключив свет, но оставив дверь приоткрытой. На ватных ногах добрался до своей комнаты и упал на кровать, не в силах даже раздеться. Уткнувшись лицом в подушку, сделал последнее усилие сбросить обувь, прежде чем потерялся во сне.