Неправильный рыцарь (СИ) - Паветра Вита. Страница 10

Ежегодный турнир, как правило, длился две, если не все три недели. В случае особого, невероятного везения — когда время проведения боев и сопутствующих им развлечений совпадало с каким-нибудь праздником (мирским ли, духовным ли — все едино), то и целый месяц.

Сколько людей за это время погибнет, будучи задавлено в толпе любопытных, затоптано копытами рыцарских коней, сколько не выдержит чрезмерно обильного угощения, упьется скверным вином, свалится бездыханным, до смерти исплясавшись на хрустящей свежей соломе, которой ежедневно посыпают дощатые полы в трактирах, сколько людей будет зарезано в пьяных потасовках, во время ночных попоек, илипросто — на спор. Да мало ли что еще! В общем, копать — не перекопать. Кр-ра-сота-а-а… Месяц, всего месяц кропотливого, тяжкого, поистине каторжного (уф-фф!) труда, а за ним — целый год отличной жизни. Сытой и безмятежной: родственники несчастных платили за погребение золотом. Либо полновесным серебром. Его держали как раз на такой случай — «на черный день».

Поговаривали, что иные члены Гильдии Упокоителей (или же, как они сами себя величали — Братство Вечного Покоя) не брезгуют и презренной медью, а то и вещами покойных — разумеется, если они богаты и роскошны, но вряд ли это было правдой. Скорей всего — то были слухи, гнусная клевета, поклеп, нарочно распространяемые многочисленными завистниками этих набожных, трудолюбивых и во всех отношениях достойных людей.

Простонародье они зачастую обирали до нитки: своеобразный кодекс чести, исповедуемый Упокоителями и не позволяющий им — упаси, бог! — даже прикасаться к чему-либо, кроме золота и серебра, на сермяжных простаков не распространялся. И те отдавали Братству последнее, не желая оставлять близких на растерзание бродячим псам или свободно разгуливающим по окрестностям свиньям госпожи графини. Ведь благотворительностью их хозяйка не занималась. Как, впрочем, и другие знатные сеньоры. Что естественно, нормально и, конечно же, единственно правильно для столь благородных господ.

Учитывая все вышеописанное, любой из могильщиков имел добротный каменный дом, полные сундуки, прислугу и оттого (само собой) считался завидным женихом. Их Гильдия (или Братство — это уж, как вам угодно) слыла одной из наиболее уважаемых еще и в силу великой набожности: деньги от каждых десятых похорон шли в пользу церкви — за упокой души так безвременно (или как думал, довольно усмехаясь в густые усы достопочтенный глава Гильдии, сир Моритус Мементо, — «весьма (о, весьма-а!) своевременно») ушедшего покойничка или покойницы.

Один из могильщиков, видно, почувствовав на себе взгляд рыцаря, ненадолго оторвался от своего богоугодного и многоприбыльного занятия и помахал Эгберту рукой. Другие тоже решили немедленно выказать свое почтение. Они отставили лопаты и степенно поклонились господину барону (и, как было известно уже всем, будущему господину графу). Поистине похвальная предусмотрительность! Очень (оч-чень!) дальновидно.

«Хорошо вам живется, — думал Эгберт, машинально отщипывая травинку за травинкой. — Ясно и понятно. А мне что на свадьбу, что на погост — все едино. Нет-нет, надо подумать о чем-нибудь умном! Возвышенном. Величественном. Э-ээ…всеобъемлющем. О продолжении рода, расширении границ имения, новых дверях в библиотеке: старые до того заржавели, что кажутся выкрашенными оранжевой краской — просто срам! Или еще о чем-нибудь…этаком.»

Но, как он ни старался, как ни пытался, мысли о чем-то высоком — ну, хотя бы в меру высоком — так, чуть-чуть! самую малость! — не лезли в голову. Отвлечься (равно, как и отвертеться) от предстоящих гадос… то есть радостей, не удавалось никак. Никак — ну, хоть ты тресни!

Глава 5

Глава шестая

Наверное, воздух на вершине холма и впрямь отличался какой-то особой, неповторимой целебностью, потому что господина барона вдруг осенило. Мысль, явившаяся ему незваной, была неплоха. Очень даже неплоха! Хотя и… м-мм… не совсем обычна. Во всяком случае, раньше ничего этакого его не посещало, да и посетить не могло. Но ведь раньше на то и нужды не было.

«Упокоители… Они-то мне как раз и пригодятся!», решил Эгберт и закричал:

— Эй! Эге-ге-еэй!

Рыцарь прыгал на месте, размахивая руками и кричал, пока заинтересованные могильщики, по сигналу предводителя, не отложили лопаты и вереницей не потянулись к нему, одергивая на ходу серые от пыли холщовые рубахи и приглаживая растрепавшиеся волосы. Нисколечко не дивясь странному поведению господина жениха и своего будущего хозяина, они, тем не менее, встали в некотором отдалении.

— Чего надо, Ваше Сиятельство? — склонив голову, произнес главный. — Мы уж тут подумали: плохо Вам.

— Ага, — раздалось из-за его спины. — Колики или там… ещо чиво… Ойййййййй! Не буду, сир Моритус, не буду-уу! Аааааа! Ууууууууйй! Ну, пустите уж! Сказал же, не буду! Ох-хх…

— Время — деньги, Ваше Сиятельство, — ухмыльнулся сир Моритус отпуская, наконец, ухо несчастного. — Мы слушаем. Внимательно, очень внимательно!

— Есть дело, — подмигнул Эгберт.

«Прохиндей, протоиерей…ох, нет! не то! Протобестия… вот! Точно!», вихрем пронеслось в голове рыцаря, стоило ему встретиться взглядом с главой упокоителей. «От такого и святой водой не спасешься! Ка-акое там!» Эгберт внезапно пожалел, что обратился к ним, но отступать было не в его правилах. Ни на войне, ни в мирное время. Ни за что и никогда!

— Есть дело, — загадочным голосом повторил Эгберт. — Очень денежное.

Могильщики быстро переглянулись. Нахмуренные лбы, сдвинутые брови и кривящиеся губы выдавали начавшийся в их головах мыслительный процесс. Ускоренный. И очень (даже слишком!) напряженный.

— Цифры, циферки, циферюшечки… — улыбнулся один из молодых. — Люблю!

— А я люблю нули, — возразил другой. — Но не до, а после.

— Все-е-е так любят! — загудели остальные. — Все-е!

— И Ее Сиятельство, госпожа Марта, тож… — пискнул было кто-то из подмастерьев, но хорошая оплеуха (едва не свалившая его с ног) заставила дурака заткнуться.

— Да! Эт нам только давай, — с улыбкой заметил предводитель, искоса поглядывая на своих подопечных: не ляпнет ли еще кто чего не того. — Были б деньги плачены, а та-а-м… Хучь трава, понимаешь ты, не расти!

Он усмехнулся в ухоженные пышные усы и, с нежным, ласковым, прямо-таки умильным выражением, погладил притороченный к поясу бархатный, туго набитый, кисет.

— Ну? Чего желаете? И, главное, как расплачиваться будете? — с интересом спросил он и тут же добавил: — Ваше сиятельство.

Смущенное такой деловой хваткой «сиятельство» вздохнуло, немного помялось, опять вздохнуло. Еще никогда — то есть ниразу! — обращение к нему не звучало столь двусмысленно. Была не была, решил Эгберт.

— Надо вывезти одного человека. Тайно, — понизив голос, сообщил он.

— В качестве кого? — поинтересовался сир Моритус.

— Не кого, а чего, — поправил его Эгберт.

— Это еще как?!

— В качестве мертвого тела.

— Стало быть, покойника? Трупа? — уточнил один из могильщиков.

— Да, — сказал господин барон. — И, желательно, в закрытом гробу. Ну, чтобы… чтобы не опознали.

— Уже успели, надо же! — вновь усмехнулся главный. — А с виду Вы, Ваше сиятельство, — ну, само миролюбие.

— И недотепистость! — засмеялся мальчишка-подручный, за что вновь схлопотал подзатыльник. Довольно-таки увесистый — у бедняги аж слезы из глаз брызнули.

— Ну, ежли кого Вы и пришибли — так, думаю, за дело. Человек вашего нраву и вашей наружности, ежли осерчает — так это уж держись! — с глубокомысленным видом произнес сир Моритус.

— А кого пришибли-то? А? Кого?! — загудели остальные. — Хвалитесь… то исть делитесь! Да-да, господин барон! Господь велит нам делиться! С ближними-то. Ага!

Они не сводили восторженных глаз с Эгберта. А некоторые смотрели на него уже… не со страхом, нет! с разумной опаской. «Хлипкий-то он, хлипкий, а чуть что не по нему: р-раз! — и готово! Не-а, нам на встречу с ангелами еще ранова-а-ато… Ишь, какой шустрик! Вот тебе и недотепа!» Они качали головами и пристально, сверху вниз и снизу вверх, рассматривали Эгберта.