Новое назначение (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич. Страница 30

Я не только думал, но и присматривал место куда бы сесть, но ничего подходящего не попадалось. Есть следы от поваленных деревьев, но стволы москвичи распилили и растащили по домам, чтобы топить буржуйки. И со скамейками та же история. И, как на грех, не прихватил шинель — не подстелить, да и прохладно уже становилось, а я в одной гимнастерке, и орден не греет.

— Ты не замерзла? — поинтересовался я у Натальи, а та, ответила вопросом на вопрос, как заправский еврей:

— А ты сам?

Надо бы похорохориться, но я не стал. Да и пора уже вспомнить, что мы с Натальей взрослые люди, и нам может быть хорошо вместе не только у Патриарших прудов, но и в другом месте, где потеплей и помягче... И вообще, чего это мы отправились на прогулку, словно школьники, если сразу следовало идти в уютный номер с кроватью? Видимо, после коллегии что-то в голове «перемкнуло». Ну ничего, все вернется на свои места, включая голову, потому что в «Метрополе» есть телефон, с которого нужно срочно позвонить на бронепоезд, сообщить дежурному адрес, по которому будет находиться начальник Архангельского губчека — человек во всех отношениях серьезный и положительный. И хорошо, что заседание Малого Совнаркома перенесли.

Потом Наталья хмыкала, собирая разбросанные по комнате предметы своего гардероба.

— Володя, ты дотянешься?

Куда это надо тянуться? М-да, панталончики висели на люстре, а потолки тут высокие, метра три. И как они там оказались?

Дочка графа смотрела, как я подпрыгиваю, пытаясь дотянуться, хихикнула, а я отчего-то застеснялся. А ведь без стремянки или палки не снять.

— Хороша! — критически посмотрела на себя в зеркало Наталья Андреевна. — Губы искусаны, синяк на груди вылезет... И что мне товарищи скажут?

— Ты что, товарищам собираешься грудь демонстрировать? — насупился я. Не удержавшись, спросил: — Не Николаю Ивановичу, часом?

Наталья повернулась ко мне, уперла руки в боки и ледяным голосом спросила:

— Так! Уж не сцену ли ревности вы собираетесь мне устроить?

Меня вначале покоробил ее тон, но посмотрев на женщину, я не выдержал и захохотал.

—Ты чего? — растерялась Наталья.

— Посмотри на себя, — продолжил я ржать. — Стоит голая, а пытается строить из себя большевика на трибуне.

— Голые в бане, а женщина бывает обнаженная, — хмыкнула Наташа, а потом, уловив собственное изображение в зеркале, тоже принялась смеяться.

Кажется, у нас нечто подобное уже происходило, когда начинали выяснять отношения. Но с другой стороны — в жизни немало повторяющихся эпизодов. И то, что мы снова оказались в постели, тоже ничего удивительного.

Спустя какое-то время, Наташа сказала:

— Володя, ты меня очень обидел, приревновав к Бухарину. Если уж ревновать — так к кому-то более стоящему. Хотя бы к Луначарскому.

— Или к Чичерину, — подхватил я.

— К Чичерину? Нет, к Чичерину ревновать точно не стоит, — усмехнулась Наталья.

Точно, у Георгия Валентиновича немного другие предпочтения. Впрочем, его право.

А мне вдруг вспомнилось:

— Хорошо сказано, — одобрила Наташа, поправляя простынь, сползавшую с красивой груди. — Это чьи? По стилю напоминает Маяковского.

— Так он и есть, — подтвердил я, вспоминая, написал Владимир Владимирович стихи к товарищу Кострову или еще нет, но это и неважно. Проверять меня Наталья не станет. Однако, кто ее знает? Вон, не поленилась полистать «Мир искусств», чтобы отыскать «Портрет гимназистки». Кстати о художниках...

— Наташ, тебе художник не нужен? — поинтересовался я.

— В каком смысле — художник? — не поняла Наталья.

— Да в прямом. Талантливый парень. Я его с собой взял, чтобы наглядную агитацию делал, вроде «Окон РОСТА», а он такое намалевал, что даже и не знаю — объявить его гением или расстрелять потихонечку за контрреволюцию. Решил — ты человек в искусстве продвинутый, да и ситуацию с художниками на Москве лучше меня знаешь.

— Продвинутый? — нахмурилась Наталья Андреевна.

— Более сведущий, хотел сказать, — торопливо поправился я, мысленно обругав себя за использование жаргонных слов, не свойственных данному времени.

— Володь, да какой из меня искусствовед? Художник твой в каком жанре пишет?

— Скорее, модерн, а уж какое направление, даже и не скажу.

Действительно, к какому направлению отнести триптих гражданина Веревкина? Соц-арт какой-нибудь, так его у нас еще нет, не сложился. Как смог, пересказал содержание картин.

— Картины в бронепоезде? — спросила Наталья, потом хмыкнула: — Мне даже самой стало интересно посмотреть. А еще можно Луначарскому показать. Анатолий Васильевич богоискательством занимается, оккультизмом, ему такое интересно будет увидеть. Правда, не знаю, когда его увижу, но могу позвонить, договориться.

— А самого художника куда девать? Если наркому просвещения картины понравятся, а я художника обратно в Архангельск заберу, тогда что?

— А зачем его в Архангельск везти? Он же у тебя не арестант. Найдем ему службу в каком-нибудь клубе или в РОСТЕ, койку дадут, паек, пусть в Москве поживет, подождет решения. Может, он и на самом деле гений, кто знает? Анатолий Васильевич, между нами говоря, может и с отъездом за границу помочь.

Неплохая мысль, между прочем, избавиться от Веревкина. Попов не говорил, что художника нужно вернуть обратно в целости и сохранности, и не нужно ломать голову, что с ним делать. Только, куда его, в Москву? Вот здесь-то он точно сопьется, либо расстреляют. Нет уж, сам привез, обратно и отвезу, а там куда-нибудь определю и присмотрю, чтобы жив остался, и картины писал. С другой стороны, если уедет в Париж, станет с Пикассо и Модильяни абсентом баловаться, может и не сопьется, а прославится. Да кто их знает, этих художников?

— Наташа, а как ты узнала, где меня найти? — поинтересовался я, когда Наталья оделась и стала готовить нехитрый ужин — поставила на спиртовку кастрюльку с водой, вытащила мешочек с какой-то крупой.

Я тем временем натянул штаны, поставил стул и принялся снимать панталоны. Подпрыгнул, едва не брякнулся, но ценную деталь женского туалета снял, за что был вознагражден поцелуем в нос.

— Про коллегию, где ты должен отчитываться, вчера узнала, от Николая Ивановича, потом Кедрову позвонила, вот и все, — сообщила Наталья Андреевна. — Я же тебе говорила, что с Михаилом Сергеевичем мы давно знакомы, еще с эмиграции?

Про давнее знакомство Натальи с моим бывшим начальником я знал.

— Скажи-ка честно, а Бухарин за тобой не ухаживал? — поинтересовался я, внутренне сжавшись.

— Как не ухаживал? — усмехнулась Наталья, засыпая крупу в кипящую воду. — Николай Иванович — ловелас известный. — Потом без всякого перехода спросила: — Ты кашу с солью ешь, или без?

— Лучше бы с солью, но сваришь без, съем и так, — покладисто сказал я.

— Я бы с солью сварила, но она у меня закончилась, а у соседей просить неловко.

Мне стало смешно.

— Так зачем спрашивать, если соли нет?

— Думаю — а вдруг ты без соли не ешь, как один товарищ, пошла бы просить у Стасовой. Елена Николаевна, с некоторых пор, дама хозяйственная, наверняка есть запас.

— А что, в Москве соли нет? — удивился я.

— Уже месяца два как нет. У нас, в Коминтерне, только для иностранных товарищей осталась, да для Бухарина — ему без соли нельзя.

Понимаю, в столице, как и везде в России, с хлебом плохо, со всем остальным тоже, но уж соль-то должна быть? В Архангельске уж на что хреново, но соль есть. А если подумать... У нас соль добывают из-под земли, выпаривают, а в Москву поставляли из Крыма и с Поволжья. Ну, с Крымом понятно, там белые, а что с Саратовым? Но все может быть. Перебои с баржами или грузить некому. А вот Николай Иванович... Интересно, почему ему без соли нельзя?