Папа, спаси меня (СИ) - Ильина Настя. Страница 16
Кирилл поднимает мою ногу и вдруг целует в самую точку под косточкой, прямо у стопы. И меня пронзает дикое возбуждение, усиленное осознанием того, что он до сих пор помнит об этой моей уникальной точке G, которую он нашел случайно и чем невероятно долго гордился долгое время.
Он вздыхает, когда видит, какой эффект оказывает на меня его поцелуй, и мне становится не по себе — я хочу его сразу, всего, до конца и без остатка. И он чувствует это, конечно же, чувствует, и идет вверх, покрывая влажными поцелуями поверхность ноги, бедер, опаляя дыханием жара средоточие моей женственности. Я раскрываюсь ему вся без остатка, и наконец, он сдается, и наполняет меня без остатка.
Наши вскрики можно расценить как единовременное принятие того, что две души, наконец, соединились в одно мгновение. И это мгновение сорвало все покровы вчерашней жизни, показав, что главное — только настоящее.
Дикий сначала раскачивается, словно пытаясь удержать себя в руках, а после двигается вальяжно, с искусственной ленцой, ловя поцелуями мое рваное дыхание и просьбы, и безликие слова, и тонны мыслей, которые не додумать, не нащупать сейчас.
Но в какой-то момент он срывается и шипит сквозь зубы и кусает мое плечо, и оставляет жалящий зубами поцелуй на ключице, и равно и душно дышит в ухо, выговаривая что-то, непонятное сейчас и будоражащее сознание. Никто никому не принадлежит в эту минуту, но только в это мгновение я понимаю со всей отчётливостью, что всегда, с самой первой встречи с ним в парке аттракционов, я принадлежала только ему.
Мы меняемся ролями — верховодит то он, то я, но в конечном итоге одновременно приходим к этой точке невозврата, от которой замирает сердце и отдаются взрывами фейерверки под глазами.
— Ох-х, что ты делаешь со мной, — ложится он рядом, вытирая тонкую каплю пота с виска. Кирилл смотрит в потолок широко раскрытыми глазами, и я думаю, что он тоже, как и я, озадачен этой взрывоопасной вспышкой, которая только что опалила нас с ног до головы, заставила встать на дыбы все рецепторы.
Глава 19
Кирилл достает с подставки рядом со своей огромной кроватью сигареты, щелкает зажигалкой и над нами проплывает едва заметное дымовое облачко. Этот аромат мне не кажется неприятным — он пропитан Кириллом, и я тоже вся им пропитана, так что мы в каком-то смысле с ним породнились.
Туман в голове развеивается, и я жду, что он скажет что-то, может быть, очень обидное, а может быть, вообще отстранённое. Ведь это же Дикий — не всегда можно угадать его реакцию на то, что будет дальше, если что-то происходит не по его плану.
Но он молча курит и думает о чем-то, напряженно нахмурив брови. Между ними залегает глубокая складка, и я ловлю себя на том, что в пальцах покалывает знакомое электричество — так хочется нежно провести подушечками пальцев по ней, разгладить, забрать эту печаль.
Это молчание постепенно становится гнетущим, когда сигарета заканчивается, и больше ничего не происходит. Думаю, он не понимает, что я делаю здесь, в его постели, а я…не могу ему рассказать всего.
За окном начинают свистеть ранние пташки, оповещающие о начале нового дня, новой жизни, и только в этот момент я замечаю, что в комнате достаточно посветлело. Прохлада и свежесть раннего утра обвевает кожу, опаленную страстью, и я кутаюсь в белоснежную, хрусткую простынь, которую выуживаю из-под огромной мягкой подушки.
Кирилл замечает это и хмыкает.
— Поздно стесняться, Малая, — говорит он и тушит окурок о пепельницу рядом.
Робко улыбаюсь. Неопределенно повожу плечами.
— Я — в душ, — негромко говорит он мне, и в его глазах проблескивает ожидание. Он прищуривается, словно не может прочесть чего-то важного в моем лице, и медленно встает. Идет медленно к двери, совершенно не стесняясь своего обнаженного, могучего, совершенного тела, а я прячу нос под ткань, но не могу набраться смелости и спрятать глаза, которые невозможно оторвать от мужчины.
Как только слышу шум воды, резко вскакиваю. Кутаю свое тело на манер тоги в тонкую простынь и скольжу к двери.
Утро после бурной ночи между двумя людьми, которые ненавидят друг друга — это не самое страшное, странное, неприятное, что может случиться в жизни. Но я не хочу продолжения неловкости, которая обязательно опадет на нас тяжелой горой, которая состоит из камней обид и груза недоговоренностей.
Дверь негромко отворяется, я ступаю босыми ногами по полу, осторожно, как шпион на задании, и возвращаюсь в свою комнату, которая безмолвно и порицающе смотрит на меня неуютной, остывшей за ночь кроватью.
Ну и пусть.
Пусть думает, что ему угодно. Главное — это то, что я смогла вобрать в себя его часть, и совсем скоро она поможет мне спасти Егорушку.
Я, привычно хмурясь, смотрю на сотовый телефон, думая о том, что пять утра — слишком рано, чтобы вызывать такси и ехать одной к сыну или звонить няне, будить ее и спрашивать, как себя чувствует мое единственное сокровище.
Вдруг слышу грохот закрывшейся двери и в страхе напрягаюсь, вжав голову в плечи.
Если это Кирилл пришел за разговором, который уже не нужен, и доставит только неприятные ощущения и мне, и ему, то я скажу ему…Даже не знаю, что.
Но в дверях отведённой мне комнаты появляется Женя. Глядя в его помятое лицо, на вчерашние футболку, и джинсы, которые он не снял, неосознанно поправляю выше уголок простыни, украденной из комнаты Кирилла.
— А, вот ты где, — хрипловато говорит он. И умывает руками лицо, заспанные воспаленные глаза. — А кстати, где ты была?
Глава 20
Я захожу в душ и не могу поверить в то, что это свершилось… Я снова был близок с той, что заставляет моё сердце биться чаще. Нам было до безумия хорошо вместе, и она отзывалась на мои ласки привычно податливо. Она — бревно? Я негромко хохочу себе под нос, вспоминая слова Седого… Или он совсем отмороженный, или попросту не вызывает в ней такой же пожар, который заставляет её полыхать рядом со мной. А она полыхала, сгорала от того, что пылало внутри неё, в самом сердце.
Чёрт! Чёрт! Чёрт!
Я сделал то, чего не должен был — переспал с чужой женой. И ладно бы, если она была женой хрена с Лысой горы, так нет же! Это жена когда-то лучшего друга. Я ненавижу самого себя, но в то же время я ничуть не жалею о том, что не остановился. Жалеет ли она? Это большой вопрос, потому что она проводила меня со смущённой улыбкой на лице, совсем как раньше.
Вот только теперь ситуация вокруг нас накалилась до предела, стала патовой, потому что я ненавижу её ещё сильнее за слабость. Зачем она вновь явилась ко мне? Почему, если выбрала его? И почему она выбрала его? Я хочу вернуться в комнату и обрушить на неё шквал вопросов, но для начала мне стоит принять душ, потому что я снова начинаю заводиться от одной только мысли о том, как хорошо нам было. И я готов пойти во все тяжкие, заперев её в своей комнате, отправив Седого куда подальше, сделав её своей пленницей. Мы будем уничтожать друг друга ненавистью, а потом залечивать раны страстью, которая всё ещё живёт между нами, пылает как пламя, самое адовое пламя, от которого в глотке становится слишком сухо, а где-то там, где должно быть сердце, горячо и больно.
Я включаю едва тёплую воду и встаю под её струи. Смываю с себя ненавистный запах тела той, которую я должен был выгнать, но не смог. С головы до пят обливаюсь чёртовым гелем для душа и смываю с себя следы нашей ненормальной любви. Или ненависти? Это порочная связь, понять истоки которой просто нереально. Понятия не имею, что будет ждать нас с ней дальше, но нам важно поговорить о случившемся. Мы должны решить, о каком будущем мечтаем. Или мне просто прогнать её? Она ведь снова изменила, но на этот раз не мне с ним, а ему со мной.
Приняв душ и обмотавшись полотенцем ниже пояса, я возвращаюсь в комнату, желая поговорить с ней, обсудить случившееся, но меня передёргивает от ветра, промозглого ветра, гуляющего по пустой комнате. Она снова сбежала. Наверное, улеглась под бок своему муженьку, чтобы спрятать следы измены, чтобы прикрыть то, что вытворяла со мной этой ночью, чтобы оправдаться перед ним. И я не понимаю — чем он лучше меня?