Папа, спаси меня (СИ) - Ильина Настя. Страница 14

— До-дорогая, — от этого внезапного голоса мой хрупкий морок рушится и в сознание вторгается грубая реальность. — Ты ку-куда пропала?

Поворачиваюсь на голос, в сторону, но все еще не до конца понимаю, что происходит. Вот только что я мысленно стояла под защитой дерева в руках порочного наглеца, как вдруг вижу, что на самом деле просто стою у столика с фруктами и рядом со мной находится мой собственный муж. Мой. Собственный. Муж.

Женя явно выпил больше, чем нужно — глаза его лихорадочно блестят, но при этом он немного покачивается, нетвердо стоя на своих ногах. Естественно, в этом он не признается никогда, считая, что мужик должен всегда, в любой ситуации оставаться мужиком.

Он кладет мне на плечо свою руку, грубо пододвигает к себе. Опаляет мое плечо своим дыханием, и я морщусь — запаха алкоголя слишком, слишком много.

— Н-ну что, как дела? — игриво интересуется он.

— Женя, нам пора, давай уедем, — вздыхая, прошу его я.

— Ну нет! — он тут же возмущается. Все его реакции обострены, накалены, потому что приправлены алкоголем. — Останемся еще.

Женя снова обнимает меня за плечи, пододвигая к себе, но не рассчитывает собственную силу — я немного покачиваюсь от его движений. Он целует меня в макушку.

— Ты же моя любимая девочка, моя жена, — он тянется за поцелуем к губам, но я не готова к такому, не хочу, не могу, не сумею.

Морщусь.

Чуть склоняю голову, чтобы избежать поцелуя, и губы влажно проезжают по скуле.

Черт.

— Седой, — с облегчением слышу рядом ненавистный голос.

Женя тут же реагирует — отпускает меня из своего захвата и протягивает с широкой улыбкой руку возникшему из ниоткуда Кириллу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Дикий, ну и хоромы у тебя, зачет. — Кирилл морщится — он тоже видит, что Женя изрядно пьян.

— Спасибо за все, — откашлявшись, говорю и разрушаю эту противную идиллию двух старых друзей и стараюсь не смотреть на блондинку, которая снова маячит за спиной Кирилла. — Но мы уже уезжаем.

Кирилл выгибает вопросительно бровь.

— Уже почти все разъехались, — я провожу рукой в сторону, где, действительно, осталось только несколько пар и несколько мужчин, которые что-то запальчиво выясняют.

Женя отрицательно качает головой, от чего немного оступается.

— Нет, нет, мы еще поболтаем с моим другом, — говорит он немного заплетающимся языком. Я тяжело вздыхаю и бросаю короткий взгляд на Кирилла. Я надеюсь, что в нем сейчас нет торжества, которое будет кричать о том, какой из двух рядом стоящих мужчин лучше. И нет жалости ко мне, часто встречающейся в такой ситуации.

Но нет. Он смотрит на меня сжав губы, а лицо будто бы даже побледнело…от гнева?

— Нет, — вдруг четко говорит он. В его словах — вьюга и власть и отчего-то все прислушиваются к тому, что он готов сказать. — В таком состоянии ты никуда не поедешь. Останетесь здесь. Дом большой, комнат много.

Я закатываю глаза, но Кирилл не дает мне сказать и слова.

— Ваша комната на втором этаже.

Он разворачивается и уходит к своим коллегам, а мы с Женей заходим в дом. Я спешу увести его скорее и уложить спать, чтобы не возникло никаких ситуаций, за которые мне и ему пришлось бы потом краснеть перед людьми.

Глава 16

В доме темно и спокойно. Я лежу на кровати и ворочаюсь с боку на бок — невозможно спать после всех событий, которые случились за один только день! Женя спит в отдельной комнате, слева по коридору — комната Кирилла. Все гости разъехались, и, что самое странное, блондинка тоже не осталась ночевать. Я видела из окна, как Кирилл провожал ее до дверей, когда посигналило такси.

Смотрю в потолок и думаю, думаю, думаю. В голове столько мыслей, как их всех разобрать, структурировать? Нет, это невозможно, нереально, немыслимо.

Перед глазами стоит осунувшееся процедурами лицо моего маленького, сладкого сына, и я практически чувствую его невесомое тело на своих руках, ощущаю, как своими тоненькими руками-веточками он приобнимает меня за плечи, целует, играя, в щеку.

Неужели я не сделаю все для того, чтобы спасти его?

Неужели я дам возможность тьме забрать его у меня?

Неужели?

Неужели?

Конечно же, нет.

Я сделаю все для того, чтобы его спасти, даже если для этого придется вырвать из груди собственное сердце, не говоря уже о том, чтобы преступить все нормы нравственности и морали.

Чаша весов в моей душе на все сто процентов перевешивает в сторону, которой я боялась столько времени.

Думаю о том, что согласна на то, чтобы родить брата или сестричку Егорке. Спасти его таким образом. И, чтобы результат был стопроцентным, я должна сделать все правильно.

Я должна зачать ребенка от Егоркиного отца.

На негнущихся ногах я подхожу к двери. Поправляю лямку спавшей с плеча ночной сорочки и распускаю из хвоста длинные волосы. Они фатой покрывают меня, спрятав плечи и спину от всевидящего ока луны, с любопытством заглядывающего в окна.

Открываю дверь настежь и делаю пару шагов. Останавливаюсь. Легкий сквозняк холодит босые ноги, но леденею я не от этого. Все внутри обмирает от страха перед последствиями моего решения.

Но выбор сделан.

Я приподнимаю руку чуть выше и стучу в дверь почти белым от волнения кулаком. Секунда, другая. Проходит довольно времени, и я уже начинаю волноваться. Все ли правильно делаю? Согласится ли он? Не прогонит ли прочь, не рассмеётся ли в лицо?

И в ту минуту, когда, казалось бы, что надежда потеряна, дверь распахивается. В проеме двери, освещаемый со спины луной, хмурится он.

Тонкие пижамные брюки сидят на бедрах довольно низко, серый трикотаж в темноте комнаты больше похож на вторую кожу мужчины. Неровный лунный свет оттеняет его мускулатуру, за которую, думаю, многие готовы продать душу дьяволу. Волосы взъерошены, и мои пальцы начинает покалывать от желания к ним прикоснуться.

Я повожу плечами, расправляю грудь, поднимаю подбородок вверх. Мне не видно его лица, но я чувствую, как его полный жажды взгляд скользит по моему телу, задерживается на груди, открытых ключицах, крае короткой сорочки. Ткань слишком нежная, шелк почти прозрачен, и реакция моего тела на его внимание выдает себя.

Между нами множится молчание, оно растет, угнетая и становясь неподъёмным. Но он первым рушит его, выдыхая хрипло:

— Ты?

Киваю, и смотрю в его лицо без страха и сомнения. Опускаю лямку сорочки вниз, чтобы она сползла с плеча настолько низко, насколько это возможно, обнажив молочную в лунном свете кожу.

Его нереальное, невыносимое, напряженное до предела идеальное тело напрягается. Мускулы, и без того явные и нарочито брутальные, проявляются еще больше, чем секунду до этого, и я понимаю, что он напружинен до предела.

И сейчас выступит в роли судьи, который вынесет мне вердикт…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 17

У Леси не было ни капли гордости, потому что остаток вечера она всё-таки кружилась около меня и активно пыталась предложить себя. Я не прогонял её только потому, что видел, как Малая наблюдает за нами. Её взгляды, наполненные злобой, словно она вот-вот сорвётся и влепит мне пощёчину, пробуждали внутри ликование. Она следила за мной больше, чем за мужем, который был непонятно где и непонятно с кем. А меня подстёгивало это. Однако я не оставил Лесю ночевать, вызвал для неё такси и буквально силой затолкал в машину.

Мне хотелось остаться одному на ночь… Один в огромном доме… Как всегда… Вот только, когда понял, что Седой за руль сесть не сможет, а рядом с больным ребёнком, который и без того достал его плачем, ему лучше не появляться, я решил, что они должны остаться у меня. Всего одна ночь… Не целая вечность, в конце концов.

Кто бы мог подумать, какой мучительной пыткой станет осознание того, что Малая где-то рядом. В моём доме. В постели с другим мужиком. Хотя я почему-то был уверен, что она тоже не спит, а если и легла, то на диванчике у окна, не рядом с мужиком, от которого за версту разит алкоголем. Я едва сдерживал внутри необузданное, дикое желание сорваться и пойти туда… Забрать её и заставить её понять, кого именно она потеряла… Заставить снова почувствовать, как хорошо нам было раньше… А потом она сама заявилась в мою комнату. В этой непростительно тонкой сорочке, через которую видно то, что она хочет нашей близости. Глупая! Наивная и глупая! Она даже не понимает, как далеко зашла.