Мой бывший бывший (СИ) - Шэй Джина "Pippilotta". Страница 38
И все же мое дело — платье. От меня вроде как даже ждут оценки. И я пользуюсь случаем, провожу по нему, и по той, на кого оно надето внимательным взглядом. Спасибо, Светочка! Как я рад, что мне предоставили такую возможность «оценить образ» Викки, уделить ей столь пристальное внимание. И рад, и не рад разом. Много всего радует взгляд…
Красивые ножки в темных ботильонах из мягкой кожи, выставляющих напоказ изящные щиколотки… Я даже помню, какая тонкая на этих лодыжках кожа, и какая она на вкус.
Ох, Ветров, стой… Все плохо… Все настолько плохо, что хуже просто уже некуда. Тебе еще в присутствии Викки с дочерью сегодня знакомиться, а ты — того и гляди, слюной захлебнешься, глядя на бывшую жену.
Мне нужно выдать оценку, а я не хочу говорить. И делать вид, что мне «просто нравится», я тоже не хочу. Да боже, у меня даже моргать получается через раз, а дышать… Нет, я бы с удовольствием затаил дыхание, если бы это меня настолько не компрометировало.
Дело ведь даже не в том, что смена имиджа Викки у Светланы более чем получилась. Она получилась, на тысячу процентов, теперь-то уж точно Викки не будет ощущаться белой вороной среди сотрудников Рафарма.
Хотя, конечно, несколько странно, что Света занимается вот этим. Не менее странно, что сам Эд ей это поручил, но если его жена страдала от скуки, то он вполне мог таким образом убить двух зайцев сразу… При Светиной неукротимой натуре долго «наслаждаться декретным отпуском» без обожаемой работы наверняка непривычно, вот она и пытается развлекаться, чем получается. А Эд никогда ей не откажет в маленьких капризах. Да и в немаленьких откажет вряд ли…
— Да, я вижу, тебе и вправду нравится результат моей работы, — едким насмешливым тоном все больше травит мое самолюбие Светлана. Выражение лица у жены Эда настолько удовлетворенное, что можно подумать, она только что получила оргазм, не меньше.
А уж какая у неё на губах язвительная улыбка…
Ох и стерва, право слово. Она ведь все видит… Клингер вообще отлично разбирается в людях, это была одна из сильнейших её сторон. Она видит все… Особенно то, что я очень стараюсь, формируя слова в предложения, хотя при Светлане я никогда не терял профессионального красноречия. Сейчас же я почти косноязычен и с трудом связываю слова друг с дружкой…
— Я не буду говорить, что ты превзошла саму себя, ты просто не опустила планку, — негромко откликаюсь я, — но все-таки некоторые бриллианты хороши сами по себе. Без всяких излишеств. Их невозможно испортить, и украсит их что угодно.
Похоронить посыл в витиеватых фразах — мое любимое занятие. Самое честное — краткость. Самое честное — фраза из трех слов, которую я бы с удовольствием шепнул в самое ушко бывшей жены. Три слова… Только три! А потом — держись, Красная шапочка…
Впрочем, Викки сложно обмануть глубоко похороненным смыслом, у неё округляются глаза.
Она настолько потешно реагирует на мои слова, что хочется только усмехнуться. Да, моя дорогая, ты все правильно поняла.
— Ветров, ты только что сделал мне комплимент? — тихим шепотом, будто сообщая мне о том, что я только что совершил смертный грех, то ли спрашивает, то ли сообщает мне бывшая жена.
— Если это вдруг стало преступлением, я даже не буду отрицать своей вины, — фыркаю я, любуясь тем, что удивления в глазах Викки становится больше.
Ох, дурман мой нежный, я бы сказал тебе больше, куда больше. Если бы это еще было возможно…
Я сам себе тебя запретил, просто потому, что было невозможно быть для тебя даже одним из двух, а всегда было ощущение, что мужчин у Викки гораздо больше. Они постоянно крутились рядом, как чертов Ольшанский, который с самого первого дня красноречиво пасется в недозволительной близости от моей бывшей жены.
Вот и приходится все то кипящее восхищение, что так просится наружу, похоронить внутри себя и безжалостно жечь, как непотребную ересь. Как меня жарит изнутри — никакими словами не описать.
На самом деле вести себя вот так, продолжать удерживать лицо — мне безумно сложно. Это всегда выходит паршиво, когда дело касается Титовой. А сейчас…
Если бы не было других дел…
Если бы не было свидетелей…
Господи, да я бы сам затащил бы её в машину, а вытащил бы только основательно измотанную, растрепанную — и столько раз мою, что она сама бы замучилась считать.
Исцеловать бы эту красивую шею, содрать с тела Викки все эти тряпки, подвести к зеркалу и показать — в каком именно виде она прекраснее всего… К черту платье, к черту чулки и все то, что мешает мне добраться до сладкой светлой кожи…
Твою ж мать… Опять! Меня ведет… Меня так ведет, что только присутствие Светы и Маши и помогает мне держать себя в руках. Необходимость отвести от Викки взгляд, кажется, прожигает меня насквозь, но все же мысль о Маше спасает, вытягивает меня из этого пожара.
Дочь! Я должен подумать о дочери! А что она, кстати?
А она стоит сбоку, спрятавшись лицом в мамин темный тренч, вцепившись в него так отчаянно, как цепляются в опору стоящие на краю бездны. И новое, незнакомое тепло осторожно шевелится у меня под сердцем. Она такая беззащитная — моя малышка. И все что хочется сейчас — это чтобы она не боялась. По крайней мере, меня ей бояться точно не стоит.
— Можно я?.. — объяснить, что именно я хочу сказать Маше, у меня не получается. Словами — по крайней мере. Мне кажется, в кратком столкновении взглядов мы с Титовой в эту секунду обмениваемся всей нужной информацией.
Она кивает. Кивает?! Вот так просто?
Направляясь на эту встречу я предвкушал войну. Что Викки будет огрызаться на каждом шагу, будет оборонять то, что считает «своей территорией». Но нет никакой войны, Вика уступает без боя, спокойно, при этом то, что она вчера потребовала с меня — настолько смехотворно, что даже не считается за бонус.
Я выбил встречи — она могла бы потребовать с меня и материальных вливаний, по типу «алименты по личной договоренности» — раз уж мы затеяли всю эту досудебную возню.
Я этого ожидал, если честно… И снова ничего, ей будто от меня ничего не надо. Но почему-то же она на эти встречи согласилась. Причем даже проще, чем я вообще ожидал. А ладно… К черту это все…
Я осторожно опускаюсь на корточки, касаюсь тонких девчоночьих пальчиков. Вот тут я перестаю дышать с чистой совестью. Кто меня осудит — тот послан будет…
Мир становится каким-то хрупким, хрустальным, и все что я ощущаю — как подрагивает под моими пальцами маленькая ладошка моей дочери. Но она все еще на меня не смотрит. Только сильнее вжимается личиком в полу плаща матери.
— Маша… — осторожно произношу её имя. Первый раз — обращаюсь к ней сам… — Посмотри на меня, солнышко…
Больших слов у меня сейчас просто не находится.
— Ну, давай, Плюшка, ты же хотела познакомиться с папой, — самое неожиданное в этой истории — это поддержка Титовой. Чего не ожидал, того не ожидал.
Плюшка… Это звучит ужасно уютно, на самом деле. Я тоже так хочу называть свою малышку.
Маша осторожно и очень постепенно отрывает лицо от плаща, в котором пытается спрятаться. Смотрит на меня сначала одним своим ярко-синим глазиком, будто пытаясь понять, насколько сильно страшный дядька к ней приперся.
Боже, сколько всего я хотел бы ей сейчас сказать, и как деревенеет язык, при одном только взгляде. На кой черт ей мои извинения, что не был рядом все это время? Да и обещания «оставаться с ней дальше»
Я бы сам себя на её месте завалил одним прицельным: «Где ты шлялся восемь лет, папочка?»
Да, я не знал. Но как это «не знал»? Уж я-то сам знаю собственные возможности. Я даже не подумал, что Титова может не сказать что-то такое… И нет удобоваримой легенды, которую лично я бы счел достойной и достаточно честной для вопроса моей дочери. Того, которого она еще не задала.
Задаст, я уверен!