Люди, дружившие со смертью (СИ) - Марченко Андрей Михайлович "Lawrence". Страница 41

— Вот с тех холмов его будет видно…

— А отчего туда надо идти пешком?

— А оттого, что кони ни в чем не виноваты. Это лично наша глупость.

— Их никто не украдет?

— Кто?.. Сказано же: богатство Зонды не приведет к добру.

Это было так…

Мы прошли ковыльной степью и поднялись на холм.

С него действительно было видно город: он начинался за полторы-две мили. В дневном свете он не казался страшным, впрочем, полагаю, и ночью в нем было не страшней, чем на старом кладбище. Подобные места были жутки лишь в вечерних сумерках, когда тени быстры, когда глаз, непривыкший ко тьме играет злые шутки.

Но самое страшное в этом городе было не в том, что можно было увидеть. Смерть здесь была невидима.

Когда-то здесь жили люди — еще каких-то тридцать лет назад. Но затем что-то произошло. Говорили, будто-то ночью что-то рвануло в квартале магов. Там действительно разворотило пару домов, и по всему городу повыбивало окна.

Но действительно плохо было то, что народ начал умирать как при чуме. Ближайшие кварталы вымерли еще до рассвета, затем смерть начала гулять по городу — люди краснели, покрывались язвами, лезли волосы, ну а затем следовала неизменная смерть.

Кто-то сбежал — смерть догоняла их в пути, как бы они не петляли. Казалось, что они несли смерть в себе и та просто ждала, чтоб взять свое. Они-то только и успевали рассказать, что в Зонде что-то не то. Затем мор коснулся ближних сел, но там оставались живые, или даже здоровые. Только их жители от греха подальше старались убраться подальше.

Как бесшумна была смерть, таким же бесшумным был зов Зонды. Сюда потянулись иные люди, те кто стяжал состояние на чужом горе — мародеры. Но немногие выбирались из города, те кто, выбирались — умирали позже. Даже то золото, что выносили они из покинутых домов, приносило несчастье, от ношения такого люди покрывались язвами. Вкушающие обед на серебре, доставленном из Зонды, ужинали уже на том свете. Если золото переплавляли и сплавляли с иным металлом, то болезнь только замедлялась.

Врачи лишь разводили руками — болезней с подобными симптомами они просто не знали. Тех, кто пытался лечить болезнь, в скором времени начали шельмовать как шарлатанов. Ведь действительно: ни самогон, ни молитвы, ни грязь не помогали.

Мародеры гибли дюжинами, но попыток не оставляли. В город шли, покамест оттуда не вернулся один и не заявил, что город заселяют иные существа: мыши, величиной с кота, кошки о четырех головах, собаки в чешуе, аспиды, дышащие огнем, летающие клопы…

Я стоял на холме. Ни бронированных собак, ни голубей-кровососов, я не видел. Ветер дул как раз между мной и городом.

К городу уже не было дорог — они все заросли, ушли под траву, землю, их замело пылью. Сгорели, рассыпались от старости дома в поселках вокруг города, но каменные кварталы города простоят, вероятно, еще не одну сотню лет.

Наконец, устав ждать, Ади подошел ко мне:

— Ну что насмотрелся?

Я кивнул.

— Ну тогда пошли…

Кони нас ждали на том же месте, где мы их и оставили.

Может, было бы лучше рассказать, что кони были мертвы, и мы пошли в Зонду, где я поймал пони с крысиным хвостом, а Ади — паука, размером с кресло. Возможно, в такие истории кто-то бы и поверил, нашлись бы люди, которые бы что-то досочинили бы и рассказывали, как видели собственными глазами, будто мы въезжаем в иной город на этаких отродьях.

Но это все не так.

К чему врать-то?..

-

Хотская земля заканчивалась. На чем основывалось это чувство, объяснить было трудно. С этой стороны хоты не держали ни войск, ни сооружали границ, укрепленных точек — обороняться было не от кого. Впереди до предгорий была еще уйма земли, но отчего-то цивилизация до нее добираться побрезговала.

Я уже слабо представлял, где мы движемся — карты этой местности всегда грешили неточностями, и когда они попадались мне в руки, я проглядывал их быстро, и не напрягая внимания. Ну на кой они мне тогда были нужны?

Да и картографы, надо отметить, к этим местам относились наплевательски — норовили на это место влепить розу ветров, написать какие-то примечания. За отсутствием второго и из-за наличия первой в ином месте, еще могли дорисовать облака, сказочных зверей, которые не водились не только здесь, но и вообще — в целом мире.

Дорога становилась все хуже, а встречных — все меньше. Были какие-то странные воровские хутора — когда мы подъезжали, закрывались ставни и двери, а собаки прятались в дровах. Ади это ничуть не расстраивало — мы не собирались навязываться им в гости, и такой прием его даже веселил. Обычно спокойный, сейчас он орал, на ходу крушил мечом горшки, что висели на плетнях. Я не пытался его остановить: в окружающем безмолвии было что-то жуткое и может быть, своей бесшабашностью, он пытался прогнать тишину.

Грунтовая дорога сменилась двумя колеями, меж которых росла трава. Все выше становились стебли меж ними — на оживленных дорогах их срезали днища телег, но здесь их было мало или не было вовсе.

Одну ночь мы провели в обветшалом форту — не знаю, кто и от какого врага строили бастион, но гарнизон оставил его, наверное, еще до моего дня рождения.

Потом начались леса, какие-то непонятные просеки, тропинки, тропы, по которым мы вели лошадей за уздцы. Они были узкими и низкими — их прокладывали звери, не люди. Но звери здесь были пуганными. Человек здесь все-таки бывал — или что-то похожее на человека. Сюда заходили бортники, тапера.

Они жили среди зверей, изучали их привычки и даже становились сами немного зверями — самыми сильными и хитрыми в своих владениях. Они были единственными, не знающих потерь.

Их дома были где-то здесь, в чаще, тщательно укрытые за кустами. Они всегда возвращались домой разными дорогами — чтоб не оставлять тропинок.

Один раз мы даже встретили одного охотника. Не знаю, что заставило его выйти нам навстречу. Потом я часто я часто вспоминал этот случай, но так и не нашел ему объяснения.

Он просто стоял у дерева, сжимая в руке заряженный самострел. Отойди он на пять саженей вглубь леса, мы бы не узнали о его присутствии. Его одежда была сшита из какого-то зеленого меха, больше похожего на мох. Может, ему захотелось просто посмотреть на людей? Вряд ли. Он смотрел на нас и в то же время сквозь нас — я видел такой взгляд только у слепых. Но у них глаза были мутными — этот же щурился от лучей садящегося солнца.

Он не сказал нам ни слова. Мы тоже проехали молча, хотя до этого о чем-то разговаривали. Кажется о богах и многобожии.

У ног охотника лежала собака. Она была гораздо больше виденных мною ранее. Я даже не мог предположить, что это за порода, кем и от кого она выведена — не иначе как от медведя.

Собака была подстать хозяину — истинная одиночка, которую нельзя было представить в своре. Такая могла сама разметать стаю волков, затем, будто конь дотащить хозяина к жилью.

Мы проехали не оглядываясь. И странное дело — я даже не чувствовал взгляда в спину, я не чувствовал за собой человека — хотя обычно меня это чувство не подводило.

Но к моему удивлению, обжитой мир окончился не то чтоб резко, но ощутимо, заметно. В хуторок из трех домов мы въехали по плохонькому шляху, а выезжали по узкой тропинке.

Она бежала через речку по широкому мостку — вероятно во время жатвы ее разбивали телегами до дороги. Затем ехали через рощицу, полями. Часто от нее отделялись тропинки поменьше — куда и зачем мы не уточняли — мало ли мест вокруг.

Но наша тропинка закончилась мили через полторы. Закончилась резко — вот мы едем по дорожке, вот сделай еще шаг и дороги уже нет.

Но прежде, чем сделать этот шаг, мы остановились. Место все же было довольно примечательное — среди чистого поля стоял огромный орех.

Как же его угораздило здесь вырасти?

Может, давным-давно летела сорока над полем, несла в клюве орех, но за рекой грянул гром, сорока испугалась и выронила его. Орех упал на землю, скатился в нору суслика. Суслик бы обрадовался бы подарку с небес. Но за день до этого его убила сова.