Под покровом ночи - Карр Джон Диксон. Страница 25

Она перевела взгляд на верхушки деревьев за окном.

— Месье Вотреля обычно можно застать дома днем? — спросил Банколен. — У меня есть его адрес, и я подумал, может…

— Я всегда знаю, где его можно застать днем, потому что Рауль до того, как получил травму, часто виделся с ним. Они тренировались в фехтовальной школе мэтра Терлэна, недалеко от площади Этуаль. Рауля очень мучило, что он не… — Она замолчала.

— Разумеется… Мадам, полагаю, вы знакомы с мисс Шэрон Грей?

— Шэрон? — Она равнодушно кивнула. — Шэрон связана с моими очень хорошими знакомыми в Англии… Она очень милая, но исключительно ограниченная. Так, симпатичная куколка. А почему это вас интересует?

— Она знала месье де Салиньи?

Впервые мадам улыбнулась, однако со значительной долей горечи.

— Понимаете, она просто не в состоянии пройти мимо мужчины. Да, они были знакомы. Она буквально сходила по нему с ума, как мне стало известно, хотя только дважды встречалась с ним…

— Вот как! — Банколен беспокойно заерзал и случайно задел меня за локоть. — Да, понимаю.

— И она постоянно ему писала, даже когда он был в Вене. Лично меня это не задевало. Рауль был мужчиной не такого сорта. Он показывал мне ее письма.

Она произнесла это с гордостью, потому что верила тому, что говорила. Я поймал себя на мысли — совершенно неоправданно, — что считаю Рауля дураком, если он предпочел мадам, а не мисс Грей. Банколен сменил тему разговора:

— Прошу простить, мадам, если я коснусь неприятных тем. Но вы понимаете, что мы занимаемся расследованием преступления… У нас имеются основания полагать, что… ваш первый муж принял обличье человека, почти наверняка знакомого месье де Салиньи и, вполне возможно, знакомого и вам лично.

Герцогиня вдруг закрыла лицо руками:

— Нет!

— И, мадам, вы знали его лучше, чем кто-либо. Как по-вашему, он способен это сделать?

— Что именно?

Она напряженно смотрела на него, но, когда Банколен ответил, снова упала в кресло.

— Я хотел сказать, мог он… скажем… принять облик человека совершенно чужого ему… даже другой национальности, например?

— Несомненно, он был отличным актером, — жестко отрезала женщина. — Он обманывал меня, притворяясь совершенно нормальным психически. Нет, не беспокойтесь, месье Банколен, не пытайтесь щадить мои чувства; прошу вас, я все понимаю. Да, у него был дар имитации. Обычно здесь подразумевается способность к иностранным языкам, а это было его хобби. Иногда он дурачился, называл это разрядкой. Разрядкой после напряжения! Мадам засмеялась. — Я видела, как он подражает любому, даже людям разных национальностей. Стоило ему полчаса пообщаться с немцем — и вы могли поклясться, что слушаете настоящего немца, со всеми его характерными жестами, мимикой и прочее… Но все время вас не покидало ощущение, что его страшные глаза следят за вами…

Она помолчала, подавленная, но против своей воли продолжала говорить:

— Как он, бывало, сидел у себя в кабинете и сочинял то, что называл „розыгрышем“! Тогда я этого не понимала. Я находила его шелковистую бороду комичной. Когда он гладил меня по горлу, его глаза широко раскрывались… но я не понимала. Только когда он снимал очки, вы замечали изменение… Он легко набирал вес. Это делало его похожим на… Меня тянуло к нему, не знаю почему… это было почти отвращение… Но я устала. Я устала.

Мы оставили ее сидящей в кресле с опущенной головой и устремившей взгляд на закат. Снова мы спустились в тихо гудящем лифте и очутились на авеню Буа среди высоких деревьев.

— А теперь, — решительно произнес Банколен, — последняя беседа перед аперитивом. Едем в фехтовальную школу мэтра Терлэна. Может, удастся получить новые факты о месье Вотреле.

Глава 11

ПИКИРОВКА

Фехтовальная школа мэтра Жерома Терлэна расположилась рядом с площадью Этуаль, на углу улицы Великой Армии. Я давно не попадал в этот вымощенный булыжником двор, но почему-то был уверен в том, что он все такой же, как и прежде. Месье Терлэн, хотя и преклонных лет, поражает своей энергией. Он напоминает мумию, через которую пропустили электрический ток. Старик обучал меня фехтованию, когда мне было восемь лет, с миниатюрной рапирой, которой, по его словам, пользовался Луи Наполеон. Люди старше меня лет на тридцать еще помнят, как он легко вальсировал по залу, приглашая их проводить больше утомительных часов в отработке выпадов перед стенкой, то есть бить в стену, прежде чем они смогут изучить приемы парирования в третьей позиции. Многие помнят эту ожившую мумию, прыгающую в тускло освещенном тренировочном зале и восклицающую: „Неуклюжий верблюд! Просто слон! Не надо колотить, это не боксерский поединок! Стальная рапира должна быть такой же гибкой, как твоя рука, понимаешь? Рука и тело сливаются в одно целое, бросаются вперед вместе, когда ты делаешь выпад!“

Такой она и предстала перед нами, эта школа, с теми же покосившимися воротами, когда ближе к вечеру мы с Банколеном и Графенштайном туда добрались. Среди высоких деревьев мелькал свет уличных фонарей. Бледное световое зарево поднималось от Елисейских Полей, сгущаясь в голубовато-серый и сумеречный свет под Триумфальной аркой. В стороне Нейи нависло красное небо, между черными проемами зданий мелькали отблески автомобильных фар. Мы прошли через дверь и спустились по маленькому переулку к фехтовальному залу. Школа мэтра Терлэна теперь стала клубом, куда приходили только известные фехтовальщики, чтобы обменяться воспоминаниями, выкурить сигарету и осушить стаканчик вина или потешить себя схватками, во время которых редко касались друг друга.

В длинном зале на полках висели до боли знакомые мне спортивные награды и рапиры. Меня охватило чувство возвращения домой. Запах пыли и мази для натирания клинков, старые маты, маски, крошечные окошки матового стекла высоко, под самым потолком пыльного помещения… все это словно бальзамировало элегантность месье Терлэна. Он маячил в тускло освещенной зале, изящный, одетый в черное, абсолютно лысый, с морщинистым, как печеное яблоко, лицом. Когда его зоркие глазки различили меня в группе визитеров, он с восторгом кинулся ко мне. Где я пропадал последние пять месяцев? Уж не забыл ли своего старого учителя? Он надеется, что у меня все благополучно, это ведь так? И увы, я занимался не так усердно, как следовало бы! Никакого отпора этому заморскому итальянскому фасону в парировании секунданта? И со мной, если его не обманывают глаза, его друг, месье Банколен, ученик Мериньяка?! Мы обменялись рукопожатиями.

— Господа, сегодня у себя в комнате я выпил бокал вина, оплакивая смерть. — В середине каждого предложения его голос повышался, словно он пронзал рапирой воздух. Месье Терлэн указал на фотографию на стене; это был один из известных снимков Салиньи в фехтовальном костюме, с поднятой в салюте рапирой. В тусклом зале картина смотрелась ярко и живо. — Великий фехтовальщик, господа, — заявил Терлэн.

И в этот момент я увидел появившуюся из сумрака громадного помещения другую фигуру, облаченную в белое. Это был Вотрель, держащийся крайне уверенно. Он улыбнулся, обнажив редкие зубы. В руке Вотрель нес рапиру с огромным раструбом и поперечиной. Месье Терлэн продолжал болтать, передавая слухи 1885 года, смешанные с критическими замечаниями по поводу всех наших стилей фехтования, совершенно не задумываясь о причине наше го визита и не замечая взглядов, которыми обменивались Банколен и Вотрель. Месье Терлэн хотел, чтобы мы непременно заглянули в его комнату, где когда-то отдыхал великий фехтовальщик!

Вскоре мы сидели за круглым столом в маленькой комнатке, примыкающей к залу. Месье Терлэн пошел принести вина. В этом сумрачном помещении с высокими стропилами возникало призрачное ощущение. Вотрель откинулся на спинку стула, подбоченившись. Свою блестящую рапиру он положил поперек стола. Я заметил, что он скрывает снедающую его злобу, стараясь показать себя в выгодном свете. Когда Вотрель говорил, его голос был полон сарказма. Он посматривал на Банколена с высоты своего роста с видом человека, обдумывающего, как бы нанести укол поязвительнее. К моему удивлению, Банколен ни слова не сказал о Салиньи. Вотрель, должно быть, знал, зачем мы сюда явились, и светский разговор раздражал его. Но Банколен спокойно обсуждал с Графенштайном преимущества рапиры перед шпагой… Терлэн принес запылившуюся бутылку и четыре стакана, чтобы мы помянули Салиньи. Вотрель встал, поднял стакан и, когда Терлэн провозгласил тост светлой памяти Салиньи, засмеялся и продекламировал гимн в честь холеры: