Дело всей жизни (СИ) - "Веллет". Страница 220

1777 год от Рождества Христова, неизвестно где

Шэй попытался приподнять веки, но глаза обожгло ярким белым светом, и он снова погрузился в спасительную темноту. В ушах шумело, как будто вокруг плескались набегающие волны, да и покачивало так… знакомо и почти уютно.

Как сквозь вату донесся чей-то полновесный голос:

— Все кончилось.

Шэй попытался было улыбнуться, но губы не слушались. Наверное, все действительно кончилось, а этот слишком яркий белый свет… Что там видят в конце пути те, кому адских мучений оптом положено? Или это не сразу? Библию Шэй ни разу толком не прочел, а в молитвах мало что понимал, они же на латыни… А латынь и Коннору не далась, хотя у Коннора хотя бы учитель был…

Но, похоже, латынь была ни к чему. Тот, кто говорил с ним этим уверенным голосом, владел английским и говорил на нем с ирландским акцентом. Сам Господь Бог или Его апостолы определенно питали к Ирландии слабость. Или эти слова каждый услышит так, как привык?..

В голове всплыли обрывочные воспоминания о том, что сначала вроде бы полагается пургаторий, чистилище. Вроде бы для нерадивых, медливших с покаянием до последнего часа, но погибших насильственной смертью, полагается некая скидка, мистер Кормак не помнил точно, но разлепил губы и прошептал:

— Каюсь. Убивал, много убивал, каюсь. И в распутстве каюсь, и в стяжательстве… А вот за Хэйтема и сейчас в клочья порву, не дождетесь.

— Лежи, — буркнули ему в ответ на это. — Рано каяться начал.

— В содомии каяться не буду, — упрямо выдохнул Шэй. — Бог завещал ближнего любить, и я любил. Как умел. А умел я неплохо.

— Расхвастался, — кто-то перехватил его за затылок, и губ коснулось что-то металлическое и холодное. — Пей.

Шэй послушно глотнул, что предложили, и даже успел подумать, что раз на небесах, в аду или в чистилище есть виски, то место не самое плохое. В ушах зашумело сильнее, и разум вновь заволокло туманом. Наверное, после такой исповеди в следующий раз предстоит очнуться в аду… Не сказать, чтобы Шэй об этом жалел.

Он еще несколько раз приходил в себя, смутно осознавая, что слышит что-то знакомое, но ни разу не нашел в себе сил открыть глаза или пошевелиться. Кажется, его чем-то кормили, но утверждать это с уверенностью Шэй не мог. Зато каждый раз у закрепленного за ним личного ангела-хранителя находилась фляжка с виски или ромом, и это несколько примиряло Шэя с растительным полусуществованием.

Когда он в очередной раз осознал себя, то вдруг понял, что слышит гораздо лучше, чем раньше. Рядом доносилось чье-то дыхание, а еще… Шэй мучительно скривился. Боль обрушилась на него, как волна-убийца, и он хрипло вздохнул. Наверное, это и есть ад — и так будет до скончания времен. А ангела-хранителя с заветной фляжкой больше не будет, ему, небось, здесь находиться не по чину.

— Шэй, — кто-то рядом очень знакомо засопел. — Шэй, ты слышишь меня?

Мистер Кормак несколько долгих секунд опознавал голос, а потом ощутил глухую ярость. Ведь сказано же было Коннору — не лезть! На кой черт он полез в это пекло?! И сразу нашлись силы заговорить:

— Я же сказал тебе после битвы отправляться в Нью-Йорк! — прошипел Шэй. — А тебя куда понесло?!

В ответ на обвинение Коннор как-то не слишком уверенно отозвался:

— Я и отправился в Нью-Йорк…

— По пути перехватили? — Шэй, несмотря на боль, попытался открыть глаза — и теперь это удалось без особого труда.

Вокруг было темно, но силуэты он различал — и замер в недоумении. Знакомая спальня, кровать, плотно стянутые гардины… Что-то не так.

— Никто меня не перехватывал, — Коннор склонился над ним, и стало видно, что лицо его побледнело и осунулось.

— Где мы? — решился на вопрос мистер Кормак.

Он уже решил, что умер, и что Коннор погиб тоже, но знакомая обстановка заставляла сомневаться, а сомневаться Шэй не любил и предпочитал прояснить все сразу.

— А ты не узнаешь? — Коннор явно забеспокоился. — Это Кенуэй-холл. А я — Коннор, Радунхагейду. Твой сын.

— Коннор… — Шэй попытался приподняться на локте и едва не взвыл — плечо будто огнем опалило.

— Не шевелись! — Коннор дернулся. — У тебя сломана ключица и плечевая кость. Доктор сказал, что заживать будет долго.

— Значит, я жив, — заключил мистер Кормак, потому что в аду таких проблем быть не должно. — А где Хэйтем?

Коннор немного смутился:

— Я его… прогнал спать. Он не отходил от тебя почти двое суток, с тех пор, как тебя доставили сюда. Я хотя бы спал, а он — нет. Честно говоря, мне стыдно смотреть отцу в глаза. Это он пока меня не убил, потому что волновался за тебя. А когда убедится, что ты в порядке и не умираешь, наверняка задаст мне перцу.

— Это почему? — Шэй хмыкнул и попытался улечься так, чтобы голова была повыше.

Коннор увидел его мучения, приподнял голову и подтянул подушку. Так сразу стало много удобнее. И на вопрос ответил:

— Потому что я… Шэй, что ты помнишь?

Мистер Кормак свел брови и напрягся, вспоминая последние события, которые отложились в голове:

— Два фрегата мы потопили, а потом с третьего в меня прилетело ядром фальконета. Меня сбило с ног, Куинн… Нет, дальше не помню.

Коннор вздохнул:

— Я не видел, как ты уходил в дельту, все мое внимание отвлекал линкор, а еще перегораживал пол-Гудзона. Точнее, почти весь Гудзон, потому что огромный. Я приложил все силы, чтобы отправить его ко дну, но он успел неплохо расстреляться, а потом пришли бриги и канонерские лодки, и их была просто тьма. Развернулось целое побоище, а когда все закончилось, на Гудзоне чего только ни плавало. От нашего отряда остался один фрегат и один бриг. Это не считая «Аквилы». «Герцогиня» затонула почти у берега, и к ней… К ней прибило половину таблички с «Морриган», и я подумал…

— Понятно, что ты подумал, — бросил Шэй.

— Дорогу в залив перегородили полтора фрегата, — обиженно откликнулся Коннор. — И я никак не мог понять, как они там вообще оказались. Живых на них не было, и я… Я приказал выдвигаться на юг. Я полностью выполнил твои приказания, капитан, незачем так на меня смотреть!

Шэй слегка улыбнулся, хотя улыбка давалась тяжело:

— Я горжусь тобой, капитан Кенуэй.

Коннор низко склонился и, запинаясь, продолжил:

— Я… Я не знал, как буду смотреть отцу в глаза. Я вез с собой ту часть таблички, которую нашел, и не знал, как ему сказать, что я тебя не уберег.

— А он?.. — Шэй искренне заинтересовался.

Конечно, услышать такие вести не пожелаешь и врагу, но если уж это случилось, то хотелось знать, как Хэйтем отреагировал.

— Он… — Коннор помотал головой. — Он сначала наорал на меня, потом обнимал, а потом заперся у себя и даже не сказал, как мне теперь — оставаться дома или уходить. Но я решил, что лучше останусь. И отец… поблагодарил меня за это, когда вышел утром. Я видел, что он плакал, по лицу было видно, но ему я этого не сказал, потому что быть рядом было важнее, а он бы меня прогнал после таких речей.

— Это точно, — Шэй попытался представить Хэйтема плачущим — и не смог.

Коннор вздохнул:

— Так прошло три дня, и отец настолько был не в себе, что даже зачем-то рассказал мне, что написал Чарльзу Ли приказ возвращаться. Но мне как-то не до Ордена было, я… Я чувствовал вину. «Аквила» в этой битве выстояла исключительно благодаря кольцу Предтеч. Я так считаю, потому что нам досталось втрое меньше ядер, чем должно было бы. Я должен был тебя защитить, но ты сам взял с меня слово… А через три дня после моего возвращения в порт Нью-Йорка пришла «Морриган».

Мистер Кормак немедленно встрепенулся:

— «Морриган»? Она… на ходу?

Коннор тяжело вздохнул:

— Я бы так не сказал. То есть… До Нью-Йорка она дошла своим ходом, но была в таком состоянии, что даже британский флот пропустил ее без боя и разговоров.

— Кто был у руля? — требовательно спросил Шэй.

— Мистер Куинн, — объяснил Коннор. — Он взял на себя капитанские обязательства, но сложил их сразу, как только ему удалось пришвартоваться. Швартовались долго, бриг плохо управляем — ни кливеров, ни стакселей, ни фок-мачты, ни бушприта. Осталась грот-мачта… и, в общем-то, это все.