Никогда_не... (СИ) - Танич Таня. Страница 139

Я не хочу уезжать. Артур не хочет, чтобы я уезжала. Но я должна вернуться к себе, чтобы убедиться, что у Вэла все в порядке, что он добрался к нам от Никишиных, что поел, поспал, а не убежал в поля, впав в экзистенциальный кризис из-за моего исчезновения. Я чувствую себя, как будто бросила любимого котёнка, оставшегося в пустом доме в полном одиночестве, ещё и без корма впридачу.

Хотя, в пустом ли?

Перед этим, поздно вечером Артур звонил на мой номер — телефон, который я оставила Вэлу, не отвечал. После этого он позвонил племянницам под предлогом того, что слава о том, как Наташка отметила встречу со столичными гостями в заведении Дениса пошла гулять по общим знакомым, и он хочет узнать, все ли в порядке. В ответ Эмелька, голос которой мне до сих пор странно слышать по ту сторону связи, докладывает, что кое-кто да, уже ушёл, а кое-кто нет, остался.

Что не помогло нам прояснить ситуацию абсолютно. Тем, кто остался, вполне может быть Вэл, а может и Денис, повадившийся ночевать у Никишиных, привлечённый не толко красотой Эмельки, но и вкусными пирогами Наталь Борисовны. Вот только Эмель может утаить эту информацию, ожидая, пока Дэн не поговорит с ее дядей.

— Меня тут с тобой настойчиво хотят познакомить, — после звонка девчонкам сообщает Артур — Говорят, что ты классная.

— И что? — черт, как же научиться реагировать на ситуацию так, как он — со спокойной иронией.

— Ну, так я согласен. Ты классная. Но мы с тобой и без посторонних справились, да? — подкалывает меня Артур, обнимая за плечи и снова привлекая к себе.

И я не еду домой в первый раз, около полуночи, как собралась.

Это были совершенно безумные и искренние, самые лучшие пятнадцать часов моей жизни: пол-вечера, утро и целая ночь. Как будто мы на самом деле одурели, забив на всё, и хотели наверстать не только дни без встреч, но и отыграться за нашу глупость, за риск того, что могли больше не увидеться.

Зато я снова перестаю бояться тех ловушек, которые для меня расставил этот странный городок. То, что сутки назад казалось мне мрачным и зловещим, теперь вызывает только восторг. А что если все это было только для того, чтобы я не могла уехать без Артура?

А теперь я люблю его, это место. Я обожаю его как лучшего в мире сообщника. Мне нравятся все его самые странные проявления: пьяные крики в темноте, переругивание и громкие шаги соседей снизу, звон разбитых бутылок о крыльцо подъезда, ужасно раздолбанная и скрипучая кровать Артура, которая дребезжит, бьется о стенку и хрипит всем своим несчастным существом при любом резком движении.

Я все шутила над Артуром, намекая на такое её жалкое состояние из-за его прошлых подвигов с девушками. А потом оказалось, что половина мебели при покупке квартиры была просто очень старой, остальной же половины вообще не было. И новую кровать он не покупал, потому что чаще всего приходил ночью и валился с ног такой усталый, что даже с боку на бок до утра не переворачивался. Это сегодня он пришёл пораньше, потому что его двое суток не было дома.

Артур, вообще, особо не заморачивался обустройством своего жилья и купил только то, чего там не хватало. Так здесь получилась очень разношерстная обстановка, от которой Вэл пришёл бы в ужас и попытался привести ее к одному стилю — но даже у него этого не вышло бы. Слишком большой винегрет получился: современный шкаф-купе с огромными зеркалами в пол, а рядом — кресла и журнальный столик 80-х годов, полки для всякой всячины в скандинавском стиле — оказывается, их сбил Артур, когда понадобилось куда-то складывать всякую мелочь, — отсутствие ванны, зато отличный душ (прекрасно помню, как он говорил: «Не люблю ванну, слишком расслабляет») новая современная плита на кухне — и гарнитур, которому лет тридцать минимум. Вот такая картинка, собранная из самых разных пазлов, из-за которой Артур поначалу смущался и пытался извиниться. Но я постаралась быстрее закрыть ему рот — в прямом смысле, ладонью. Мне все равно, что здесь нет и следов дизайнерских изысков, я полюбила это место просто потому, что оно — его. И как нельзя больше показывает его характер — трудоголика, который обеспечил себе простейшие удобства и приходил только заночевать.

— А когда ты переехал? — спрашиваю его, опираясь на подоконник широко открытого окна — слишком свежий для июльской ночи ветер приятно охлаждает тело, на которое не хочу набрасывать даже легкое покрывало. Мне нравится чувствовать всё обнаженной кожей — вокруг кромешная темнота, которая только обостряет ощущения.

— Три года назад, — в темноте вспыхивает огонёк, и Артур подносит зажигалку к моей сигарете — одной из последних, которые я стырила у Дениса. — Тогда ещё через стенку жил барыга, и все наркоманы с района ходили к нему. Иногда они путали подъезд и заходили ко мне. Это был прямо парад очень странных чуваков, Полина. Ты бы заценила.

— О да, — смеюсь, выпуская облачко дыма в темень за окном. Звёзд на небе тоже не видно, его затянули густые чёрные облака — вот-вот пойдёт дождь, я по запаху слышу его первые капли. Курить в темноте очень странно. Но прикольно. Когда почти не видишь дым, сложно сконцентрироваться на ощущениях — уж слишком они взаимосвязаны.

— Это как раз моя клиентура, — продолжаю я, сбивая столбик пепла за окно — и снова не вижу, как он падает. — Не знаю, Артур. Я люблю маргиналов. За каждым из них скрывается какая-то история, которую в книгах не прочитаешь, и не во всяком артхаусе увидишь. Человек — это прежде всего истории, которые с ним происходят. И часто самыми интересными они оказываются совсем не у лощёного мидл-класса. Смешно, да? Я же сама как раз его часть, а в той среде, которую снимаю, и недели не продержалась бы, меня бы просто прибили и закопали где-нибудь под деревом. Но у каждой истории должен быть свой рассказчик. Вот это как бы я и есть. Как-то так… — немного смущаясь, пожимаю плечами, и темнота надежно скрадывает этот жест. Рассказать о том, что я чувствую, когда делаю фото, и зачем я это делаю, для меня едва ли не интимнее рассказов о своих личных секретах.

Мы с Артуром очень откровенны сегодня, и говорим друг другу все, что думаем, совершенно без фильтров — это пьянит, и открываться хочется все больше и больше. Невозможно не понять друг друга, когда знаешь самое важное правило: ты — это ты, со своими привычками и вкусами. И все, что в тебе есть — абсолютно прекрасно.

— Тогда тебе бы точно было, где развернуться, Полин, — беззаботно отзывается Артур и вдруг добавляет: — А потом его грохнули, ну, прямо там, за стеной.

— Кого грохнули?

— Барыгу. Что-то не поделил с теми, кто крышует другие районы.

Озадачено хмурюсь от такой, на самом деле, очень типичной развязки истории, в который раз вспоминая, что Черемушки — самый первый по криминалу и гоп-стопу район. Был и всегда будет.

Артур, рассеянно поглаживающий меня по спине, тут же чувствует это напряжение, кладёт руки мне на плечи и начинает разминать их уверенными плавными движениями. Ох, какие же у него руки. Откидываюсь назад и трусь о них волосами, как кошка. Как мило и смешно, все эти нежности-безмятежности. И пофигу, что внизу, на нижних этажах уже битый час идут пьяные семейные разборки. Сейчас их очередь. Когда незадолго до этого очень шумели мы, невидимые друзья-алкоголики даже притихли, а потом разухабистый женский голос взял и выкрикнул, так, чтобы это услышали все этажи: «О как! Понял! Могут люди! А ты так можешь? А нихера не можешь, потому шо ты — чмо!» И обиженный мужской все пытался ее переубедить: «Да я шо? Я хоть щас! Да я тебе… Я… знаешь, какой! Вон у Раиски спроси!»

Лучше бы он так сильно не хвастался, потому что подруга не оценила его признаний, и судя по грозному воплю: «У Раиски-и!!?» и звукам бьющейся посуды, дала волю всей своей ревности.

Теперь они скандалят из-за пропавшей сотки, пытаясь узнать, кто у кого стырил заначку, а я, продолжая странно курить в темноту, наслаждаюсь давно забытыми прелестями жизни в панельных многоэтажках, внушающих иллюзию отдельного жилья. На самом деле, здесь все сидят друг у друга на головах, едят вместе, спят вместе и даже бачки в туалетах смывают в унисон.