Никогда_не... (СИ) - Танич Таня. Страница 142

Ох, какая же это заманчивая идея…

Но образ голодного и замерзшего, потеряно бредущего по промзоне Вэла, или Вэла одиноко говорящего с козлом Антоном о том, что все мы одни в этом мире, одни рождаемся и одни умираем, или Вэла, не справившегося с паник атакой и лежащего на бескаркасном диване, пытающегося подышать в пакетик — но рядом нет никого, кто бы ему этот пакетик подал, — заставляет совесть жечь меня изнутри и напоминать о том, что друзья не бросают друг друга ни в горе, ни в радости. Да и вообще — ни за что не бросают, никогда.

— Артур, я хочу но… не могу. Вэл… мы его вчера так и не нашли. Кто знает, где он тут бегает и в какие приключения вляпался

— Да ну? — он вопросительно смотрит на меня, убирая посуду в раковину. — Ты же говорила что он был здесь полгода назад, делал для тебя квартиру. Город он знает, так что никуда не вляпается. Сидит сейчас у тебя дома. Или у моих, если мама взяла его в оборот. Ты говорила, он худой?

— Ну, такой, знаешь, изящно-стройный.

— Тогда точно у моих. От нас худыми люди не выходят.

Я громко смеюсь в ответ на это правдивое замечание.

— Вот знаешь, я бы с радостью. Но я волнуюсь. У меня нет телефона, его номер я не помню, меня больше пугает не то, что я не знаю, где он, а то, что с ним нет никакой связи.

— Давай я заеду к тебе и проверю, он на месте или нет. Или к моим, если надо. Прямо сейчас, перед работой.

— Да? А если какие-то проблемы?

— Решим, — со все большей уверенностью говорит он.

— Да? А я? Как я об этом узнаю?

— Ну… Просто поверишь мне.

— Я верю тебе! Тут дело не в этом.

— Что, ломает без телефона? — он иронизирует над моей диджитал-зависимостью и я честно признаюсь:

— Да. Мне кажется, там без меня какой-то трындец произошёл. Не только, с Вэлом, а в целом мире. Это что-то на подсознании, что-то неконтролируемое.

— Ладно, — быстро кивая, соглашается Артур. — Поехали, раз так хочешь.

Его коварный план я понимаю позже. Не убедив словами, он пытается настоять на своём делами, и всячески цепляет меня. Я нарочно не пускаю его к себе в душ, уворачиваюсь от его рук, когда он ловит меня, с мокрыми волосами и в полотенце. Затаив дыхание и боясь пошевелиться, стою как истукан в коридоре, пока он аккуратно, пристально глядя в глаза, застёгивает на мне свою рубашку, и только судорожно сглатываю — в горле опять пересохло.

И, чтобы отвлечь его и отвлечь себя, немного сбить напряжение этой паузы, от которой у меня начинает потрескивать в ушах невидимый ток, спрашиваю:

— Артур… Ты не переживаешь из-за того, что мы вчера на все забили? Ну, на презервативы?

— Нет, — лаконично отвечает он, поправляя на мне воротник. — А ты?

— Немножко. Но не сильно. А вот раньше я бы очень психовала. И мне сейчас так странно, что почти не психую. Почти, — добавляю я с нервным вздохом.

Я очень приуменьшаю свою реакцию. Раньше меня бы просто накрыло истерикой — вот в чем абсолютная правда. Это было одним из самых моих жёстких правил, я даже шутила, что плане контрацепции меня как экспонат можно демонстрировать подрастающему поколению на агитационных плакатах. Позиция: «Я — за безопасный секс!» бежала бы красной строкой у меня во лбу, а над головой крутилась бы сигнальная лампочка. И все это абсолютная правда.

Для такой принципиальности мне хватило одного случая в студенчестве, когда я увлеклась каким-то художником, который вместо банального подката: «Привет, одна отдыхаешь?» без единого слова сел рядом, достал маркер для боди-арта и принялся рисовать в приглушённом свете барных ламп замысловатые узоры сначала на моих руках, потом на спине, а потом пошли другие части тела, и охрана выперла нас за аморалку. На два дня мы заперлись в его квартире, чтобы никто нам больше не мешал, сэкономив, как он пренебрежительно выразился, «на резине» для полноты ощущений.

Выходные пролетели незаметно, оставив после себя легкое похмелье и фото, за исходники которых я жутко краснела, пока не вспомнила, что снимала все сама, на свою первую цифру — а, значит, достаточно было простого щелчка кнопки, чтобы удалить этот жесточайший компромат.

А потом пришли мысли о возможной беременности. Сидя у себя в общажной комнате на полу, по совету подружки, я запивала кока-колой специальные аварийные таблетки, приём которых обещал отсутсвие любых последствий, и трясущимися руками, чтоб наверняка, забрасывала в себя тройную дозу препарата.

Последствия, все же, не заставили себя ждать — в ту же ночь меня скрутило так, что вся пережитая до этого боль критических дней показалась лёгкой разминкой перед настоящим адом. Спазмы и кровотечение были такие сильные, что, казалось, вокруг меня двигаются стены, а потолок хочет упасть на голову и раздавить за такую глупую беспечность.

Соседки по комнате тряслись и умирали вместе со мной, порывались вызывать скорую, но я запрещала — чего доброго, меня забрали бы в больницу, пришлось бы сообщать имена своих родителей, старый домашний адрес — и хотя мне уже год как исполнилось восемнадцать, а значит, любые решения, связанные со здоровьем, могла принимать я сама, вероятность того, что матери позвонят из больницы, и мне придётся объяснять, почему ее дочь всё-таки выросла шалавой, казалась вариантом похуже, чем смерть от кровопотери.

Спустя три дня я кое-как оклемалась, молодость и желание побыстрее выйти в люди взяли своё — и еще через неделю вернулась в универ, для того, чтобы узнать новость, заставившую меня офигеть окончательно и понять, что фокус с таблетками и кровотечением был цветочками. Ягодки пошли потом.

Оказывается, художник был известной в узких кругах экстремальной личностью, девчонки сохли по нему пачками и падали под ноги штабелями, успевая потом плакаться друг у друга плече, обсуждая своего кумира и подробности проведённого с ним времени. Так я узнала, что «на резине» он экономит довольно часто, а три месяца назад, вернувшись из тура по Азии, притащил с собой в город филиппинскую проститутку, в которую влюбился как мальчишка. Нарисовав несколько ее новых портретов в самых раскрытых миру позах, он выводил ее в свет, представляя как свою девушку, смотрел обожающими глазами, даже пару раз на коленях публично стоял. И, несмотря на это, филиппинка не стала хранить ему верность и умотала в Анталию с заезжим турком, чем нанесла художнику душевную травму. И вот после пережитого, он только сейчас вернулся в мир развлечений и женщин. Да ещё и со мной.

С ужасом представив весь букет болезней, который мог передаться мне от всех девушек, с кем он тоже сэкономил, и особенно от филиппинской проститутки, я потратила все свои сбережения на сдачу анализов. Так, в девятнадцать лет мне открылась неутешительная правда — самые красивые мужчины встречаются не в модных заведениях, а в очереди к кабинету венеролога. Сидя с бланками направлений на коленях, я исподтишка разглядывала их чудесные фактурные лица и сильные руки, которыми они сжимали такие же бланки или контейнеры для потенциальных анализов. И все это придавало нашей тусовке красивых любителей свободного секса какие-то слишком уж обречённое настроение, и никто никого не захотел даже в мыслях.

С тех пор я твёрдо решила, что всю свою удачу потратила тогда — когда вышла чистой после незащищенного секса с человеком, через постель которого прошло количество женщин, сравнимое с населением маленькой азиатской страны. А, может, даже и большой — как те самые Филиппины.

С учётом того, что некоторые, самые пугающие меня анализы, например, на ВИЧ, надо было сдавать только спустя месяц-полтора после контакта, а потом через несколько месяцев перепроверяться для верности, полгода моей жизни вывалились из памяти из-за постоянного стресса.

День, когда мне выдали последнюю распечатку с результатами, подтверждающими, что я абсолютно здорова и не угробила свою жизнь из-за одной большой, пусть и веселой, дурости, я посчитала новым днём рождения. И поклялась себе, что больше никогда не буду такой беспечной, ни за что.