Зеленый фронт (СИ) - Агишев Руслан. Страница 20

Далекое детство сменилось юностью. «Парное молоко… Вкусно. Пенки, — новый, еще более бурный шквал эмоций накрыл Андрей и Лес. — Мама!». Отворилась потемневшая дверь и, пригибаясь, вошла стройная женщина. В ее руках был небольшой глиняный кувшин, накрытый льняной тканью. «Буренку только подоили, — толстый и влажной нос мягко ударился об его ладони и осторожно стал давить. — Вкусное молочко». Кувшин уже стоял на столе. Ткань лежала рядом, аккуратно сложенная треугольником. Стенки были теплыми, и приятно грели ладони… В нос ударил аромат парного молока… Подперев подбородок, женщина смотрела прямо на него. Еще молодое лицо… Вокруг глаз небольшие морщинки… Она улыбалась! «Мама, — Андрея «накрыло». — Где сейчас моя мама? Что с ней?».

Все это тоже впитал Лес, но вновь не было ясности… По огромной корневой системе, пронизывающей сотни гектаров старого леса, стремительно пролетали разряды. Они сплетались в немыслимые узоры, выдавая новые все более мощные импульсы… Новая информация, словно механизмы в огромной машине, вновь и вновь сталкивалась друг с другом, потом разбиралась до самых мельчайших элементов…

В нем все бурлило и клокотало! Зимний лес — цельный образ, где сплелись сотни и тысячи моментов, разбирался, словно игрушка в детском конструкторе. Элемент за элементом, деталь за деталью… Образ зимнего леса сменился видением деревьев, потом веток, коры, наконец, появились крошечные почки, какие-то орешки. Резкий импульс и все началось по новой! Огромный сугроб превратился медленно падающий снег, который сменился одной большой и геометрически правильной снежинкой…

Андрей метался! Не телом, а разумом! Тревога за мать вытолкнули наружуобразы войны. «Что же с мамой? — терзала его страшная боль неизвестности. — Мама?!».

… Вновь всплыла казарма. Первые минуты обстрела! Грохот! Летящие кусочки кирпича! Пыль! Крики!

— Ковальских, твою мать! — возникло перекошенное от ярости лицо. — Чего телишься?! В ружье!

Дрожащие руки привычно искали штаны… Вот, на полу…

— Быстрее, быстрее!

Еще один взрыв, потом опять взрыв. Рядом кто-то упал, громко застонав при этом.

«Ремень, где мой ремень? — фрагменты страшной картины сменялись один за другим. — Куда же я его положил? Спинка кровати! Где?». Кто-то начал стрелять через бойницу!

— В атаку! Бойцы за мной! — голос, словно горн затопил все вокруг…

Потом снова пришла боль! «Война! Немцы! — вворачивало Андрея от вновь переживаемых минут катастрофы. — Вон они… Это плац!». Спотыкаясь на вывороченных кусках земли, он пытался успеть вслед за всеми. Винтовка вырывалась из его рук, норовя лягнуть по животу. Взрыв! Свет и все!

Видения лились непрерывно, становясь все более эмоциональными и контрастными. Все, что Андрей когда-то воспринял очень близко к сердцу, рвалось мощными толчками наружу… В нем все болело, горело, взрывалось!

Глава 22

Село Малые Хлебцы, бывшее Царство Польское.

 Мимо немецкой комендатуры быстро проковыляла сгорбленная фигурка.

— Слышь, Михеич, глянь-ка в окно! — оживился Митрофан, грузный детина с похожим на картошку носом. — Кто это там такой шкандыбает?

За его спиной раздался скрип половиц и к окну прилипла морда по-меньше. Вихрастая голова с кое-как державшейся на ней фуражкой прижалась к самому стеклу, словно пыталась его выдавить.

— Ба, это же ведьма! — удивленно протянул он, осторожно протирая рукой потеющее стекло. — Ты же под и не знаешь ее… Живет у нас тут старая карга одна уж черт знает сколько. Думал, что окочурилась уже давно. А смотри-ка, живет себе и горя не знает.

— Что правда ведьма? — лицо у Митрофана имело настолько детские черты, что практически у любого вызывало смех. — Как же так?

Это собственно случилось и в этот раз. Увидев, как он разинул рот, напарник схватился за живот.

— Ты, Гнат, снова за старое?! — зло заговорил, не любивший такого Митрофан. — Снова? Что у тебя не спрошу, ты ржешь, как лошадь… Сейчас как дам в зубы!

Смех прекратился в мгновение ока. Кулаки у того, несмотря на детское выражение лица, были дай бог каждому. Кроме того, помахать он ими тоже был не прочь.

— Понял, понял, Митька! — пробормотал Гнат, на всякий случай отодвигаясь по дальше. — Говорят люди, что ведьма она… Зубы там заговаривает, рожениц охаживает, приворот какой там нашептать может. Ходил я как-то к ней… Любку чай знать должен? Митронину?

Митрофан наморщил лоб. Всплыли крупные морщины, как борозды на вспаханном поле.

— Ну, учитилишкина дочка, — продолжал тот, ерзая на месте. — Ну? Ладная такая деваха… Во! Приворот хотел сделать ей… Так, эта старая карга меня с порога спустила! Барбоса, вот такенного, натравила! Вот тварь! Ничего она у меня еще попляшет! Знаешь, что мы сделаем?

У Митрофана было детским не только лицо, но и умишко тоже не особо отличалось. Поэтому он всегда старался держаться с теми, кто соображал быстро.

— А? — акнул он, заинтересованно смотря на своего напарника. — Что?

— Смотри, мы с тобой кто? — Гнат выразительно постучал по нарукавной повязке, где чернела немецкая надпись. — Правильно, полицаи! — его палец рванул вверх. — Законная власть! Мы должны поддерживать настоящий порядок! Понял! Немецкий порядок! Во! А тут у нас не порядок! Давай собирайся! Пойдем к этой старухе.

После этих слов Митрофан заметался по комнате, ища свое оружие.

Бабка Милениха, тем временем, уже почти подошла до заветного дома. Толкнула калитку, прошла мимо пустой собачий будки и торкнулась в дверь.

— Кто там! — раздался тонкий голосок после некоторого времени. — А?

— Леська это ты? — тихонько спросила бабка, наклоняясь к тонкой щелке. — Открывая, бабка Милениха это! Давай быстрей!

— Дочь, открой, — из глубины дома донесся чей-то голос; на пороге стояла невысокая девчушка с длинной косой и испуганно смотрела на старуху.

— Что так смотришь, коза? — буркнула ей бабка, проходя в горницу. — Не укушу. Где мамка то? Фекла? Ты где там? Пошли. Поговорить надо!

Из-за перегороженной холстинной половины комнаты вышла встревоженная женщина. Тоже невысокая, можно сказать миниатюрная, с блестящими черными волосами.

— Садишь, матушка, садись за стол, — быстро забормотала она, вытаскивая что-то из печки. — Давно ты к нам не захаживала. Только вот и угостить-то тебя нечем. Вон картоха осталась, да хлебушка пол краюшки с обеда…

Продолжавшая стоять старуха на стол даже не взглянула. Она прошлась по комнате, строго посмотрела на девчонку, зажавшуюся в уголке.

— Фекла, от сынка твоего весточку принесла я, — вдруг скрипучим голосом проговорила она, смотря женщине прямо в глаза.

— Ох! — еле слышно вскрикнула та и, закатив глаза, начала медленно оседать на пол.

— Эх, дурья башка! — зашептала старуха, осторожно укладывая тяжелое тело на дощатый пол. — Как была дурехой, так и осталась! Сколько лет прошло, а такая же! А ты, что зенки вылупила? Драть бы вас обеих хворостиной по спине, чтоб по умней были! Да, поздно-то, драть уже… Давай, неси воды, а то время уходит!

Раз! Плеснули водой из ковшика. Закатившиеся глазенки вновь появились именно там, где им и положено быть. Щеки были бледными, почти белыми.

— Чего это ты, Фекла, грохнулась, как невеста на выданье? — опять захаркала Милениха, похлопывая женщину по щекам. — Говорю же тебе, весточку от сынка твоего непутевого принесла. Слышишь?!

— Слышу матушка, — тихо прошептала та, схватив старуху за руку и прижав к своей груди. — Уж не чаяла я, что дождусь этого дня… Все глаза выплакала. Думала, нету уже моего Андрюшеньки на свете. Думала, лежит он где в могилке, а я не знаю и где… Как он там, матушка? Где он? Не ранен чай? Ах! Он же в крепости был… Как же так?! Бабы баяли, что побили всех там! Никого не осталось!

Старуха медленно провела по ее лбу и проговорила с усмешкой:

— Бают… Бабы бают, что собаки брехают! Может взаправду брехают, а может и так — на луну! Дуреха ты, Фекла, как есть дуреха! Жив твой сынка ненаглядный! Здоров, — вновь усмехнулась она. — Почти здоров… Только худо ему сейчас! Опаска с ним может вскорости страшная приключиться… Да и с вами не все гладко! Идти тебе в лес надоть, к сыну! Все вместе будете… Чай вместе-то лучше, чем порознь!