Отец моей малышки (СИ) - фон Беренготт Лючия. Страница 24

Черт меня дернул предложить взять Машу к себе в комнату! С какой стати я решил, что смогу справиться с четырехлетним ребенком, да еще и успеть залезть потом к Лиле в постель?! Какая постель? Я такими темпами импотенцию заработаю за год!

– Слезай… – хриплю, осторожно, двигая тазом.

Так и есть! Что-то в моей спине определенно испортилось. Хотя, возможно, это произошло еще раньше, когда я держал эту несносную девчонку навесу, пока она размышляла, «пописять» ей или еще не очень «хотицца». Я же настаивал, что непременно «пописять», потому что с трех ночи, устав скакать к ее раскладушке и обратно, взял дочь к себе в кровать и очень не хотел бы проснуться в луже. Я ведь даже не выяснил, бывают ли у нее «инциденты»! А вдруг бывают?

– У тебя есть аисница? – интересуется тем временем Маша, освободив мою спину. Спрыгивает с кровати и начинает скакать по комнате на одной ноге. Каждый маленький «топ» отдается в моей голове барабанным ударом.

– Кто? – осторожно поднимаюсь, держась за спину. Надо найти компресс из песка – тот, что можно разогреть в микроволновке.

– Аисница!

– Ммм… Еще раз?

– Аисница, аисница! Ты сто, глупый? – сердится Машенька, и ее кукольное личико опасно кривится. – Где мама? Она всегда делает мне утлом аисницу!

– Мама еще спит, – успокаиваю я ее как можно скорее. – Не шуми – она очень устала вчера. Пусть поспит.

Я бы очень не хотел, чтобы Лиля, проснувшись, увидела меня в таком состоянии – расхристанного аки бомж, с синяками под глазами и опухшей от бессонной ночи мордой. И совершенно несостоявшегося как отец, судя по всему. Ну, и плюс, я хочу, чтобы она выспалась – как известно, ничто так не влияет на настроение, как долгий и здоровый сон.

С пятого раза я наконец соображаю, что ребенок хочет яичницу и иду с ней на кухню, причем посреди коридора приходится взять ее на руки – босым ножкам холодно, а подогрев пола все еще работает через пень колоду. Спина издает предупреждающий хруст, и боль повышает свой градус. Если я не найду этот чертов компресс, к вечеру не смогу разогнуться – это к бабке не ходи…

Но сейчас главное накормить эту непоседу. Да и переодеть ее не мешает – со вчера ребенок в одном и том же ходит, разве что носки с себя стянула. Не говоря уже о том, что каким-то образом надо собрать ее и отвезти в детский сад или к бабушке, чтобы наконец-то остаться с ее мамочкой наедине…

Представляю себе, какая она там, под моими одеялами – раскинувшаяся во сне, теплая, изнеженная в объятьях Морфея, которые я скоро заменю собой… и наверняка в одних трусиках и лифчике… а может, и без них.

Эта фантазия придает мне силы.

Так и быть, устрою нам обоим сегодня выходной. Совершенно непонятно, как после таких ночей женщины еще и работать успевают… Разумеется, после обеда сам подъеду в университет – забрать Машу и разобраться со своим вчерашним крайне странным «опьянением». Надо бы найти Аллу, пораспрашивать о том, не было ли в тот день посетителей, не крутился ли кто чужой около маленькой кухоньки, где хранятся продукты и кофе для работников ректорской…

Но пока – отдых и отдых, насколько это возможно.

Кое-как, аккуратно ступая, дохожу до кухни и присаживаюсь с Машей на корточки, чтобы лишний раз не наклоняться. Вытаскиваю из нижнего ящика полную коробку с прищепками – летом, когда моя мама приезжает ко мне в гости, она любит развешивать белье на солнце. Краем уха я слышал, что маленькие дети любят играть со всяким хозяйственным барахлом даже больше, чем с игрушками, а потому надеюсь, что это займет ее…

– Сто это? – надменно спрашивает моя принцесса, поднимая брови именно тем жестом, который я довольно часто вижу в зеркале. Вдруг понимаю, что тест на отцовство можно и не делать – и так все понятно.

– Это тебе… играться, – объясняю, уже чувствуя себя идиотом под ее королевским взглядом. – Не нравится?

– Это пъиссепки, – объясняет она мне тоном, который подтверждает – дядя Саша, ты – идиот.

– Прости, думал, тебя заинтересует. А что ты вообще любишь делать, пока мама готовит тебе яичницу?

– Теевизол смотъеть, – отвечает она даже с некоторой жалостью, и я хлопаю себя по лбу.

Ну конечно! Что еще может любить современный ребенок. Телевизор! Я на всякий случай оглядываюсь, подзабыв есть ли у меня в кухне телевизор. Не нахожу его и отвожу Машу в гостиную, где включаю телевизор (в душе умоляя небо, чтобы он работал) и вручаю ей пульт, на котором она тут же, мгновенно, находит какой-то детский мультяшный канал. Сбегав в спальню, еще и куклу вручаю – на всякий случай, если ей надоест смотреть мультики.

Медленно выдыхаю и пячусь к выходу, думая, что, возможно, она позволит мне по-быстрому сходить в душ… Хоть зубы почистить…

– Аисница! – напоминает она мне, даже не глядя в мою сторону.

Скрипнув зубами, ухожу на кухню мутить яичницу для нас двоих. После секундной паники – а вдруг яиц нет?! – нахожу все ингредиенты, обжариваю на сковородке тост, растапливаю кусок сливочного масла, готовлю себе кофе… Яиц мало, и я решаю, что оставлю три для Лили, сам же удовлетворюсь тостом с сыром… Думаю, моя пленница оценит аппетитный завтрак в постель, который я внесу в ее спальню, как только приеду, отвезя дочь в детский сад…

​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​

На мгновение я замираю, вслушиваясь в эту мысль.

Дочь. У меня есть дочь. Очаровательная, смышленая малютка, которая уже вертит мной, как хочет. И в душе что-то колет – боль, понимаю я. Боль от того, что все так получилось… Что я не досмотрел тогда, не додумал, не дооценил ситуацию и ее последствия…

Но ведь Лиля была так молода, такая шальная… Бурная, как горная речка… Настоящая оторва – оправдываю себя. Кто бы мог подумать, что из нее получится такая замечательная мать? Что ей вообще придет в голову рожать, бросив учебу и меня?!

Весь в воспоминаниях и оправданиях, я снимаю турку с огня, наливаю ароматный кофе в чашку и снова замираю – в соседней комнате тихо. Слишком тихо. Даже телевизор не работает.

– Что за… – вспомнив откуда-то подслушанную фразу про то, что если ребенок затих – это не к добру, я отставляю чашку в сторону, так и не успев отхлебнуть из нее, и быстрым шагом направляюсь туда, где тихо быть никак не должно.

Вид, который открывается мне, напугал бы любого взрослого человека, не то, что отца.

Забравшись на стул, который она отодвинула от стола, Маша тянется к стоящей на самой верхней полке серванта стеклянной вазочке, наполненной конфетами. И это еще не самое страшное! Самое страшное заключается в том, что, пытаясь стать выше, она наступает ножкой на перекладину стула и заставляет его качнуться в бок. И, как раз в ту самую секунду, как я захожу в комнату, Машенька уже падает – с ни обо что не опертого высокого стула.

– Стой! – бессмысленно ору я стулу, пытаясь заморозить его силой мысли. Не выходит. Словно в замедленном кадре кошмарного сна, стул продолжает падать.

Тогда, на одних инстинктах, я бросаюсь вперед и вниз, проскальзывая на плитке спиной… успеваю принять на себя падающего ребенка и, проскальзывая дальше, со всего врезаюсь головой в батарею под окном – да так, что в глазах темнеет, а потом явственно начинают прыгать искры.

От ослепляющей боли в затылке хочется выть, но надо держать лицо, потому что Машенька и так напугана… А через секунду, когда ко мне возвращается зрение, я понимаю, что надо держать лицо и по другой причине.

В моем банном халате и откуда-то взятых пушистых, серых тапках, надо мной стоит Лиля, флегматично оглядывая сцену разгрома.

– Развлекаешься? – равнодушно спрашивает она, прислоняясь к стене и отхлебывая из моей же чашки кофе.

Я аккуратно кладу свою раненную голову на пол и закрываю глаза, чтобы хоть так не присутствовать при этом позоре. Просить о помощи я не привык, но тут реально хочется.

Разумеется, я не смел надеяться, что после всего, что между с нами было, Лиля бросится ко мне, поможет подняться, перевяжет голову, пожалеет и приголубит… Но и того, что она просто заберет у меня Машу и вместе с ней, даже не поворачиваясь, всё с тем же равнодушным видом удалится на кухню, я тоже не ожидал.