Отец моей малышки (СИ) - фон Беренготт Лючия. Страница 33

– Неинтересно! – мать вызывающе фыркает. – Она меня оскорбила! И я не собираюсь терпеть ее в этом доме!

– Это мой дом, если ты не забыла, – напоминаю ей. – Ты имела право останавливаться в нем, когда пожелаешь побыть на природе. Но отныне здесь будет новая хозяйка, и ты будешь приезжать сюда только с ее разрешения.

Мать картинно закидывает руку на глаза.

– Боже! Меня выгоняет из дома родной сын, потому что его охмурила какая-то прошмандо…

– Вон отсюда! – рявкаю своим знаменитым басом, сам в ужасе от того, что реально прогоняю родную мать. Она ахает, подхватывается и уже готова в возмущении покинуть дом…

– Простите, что вмешиваюсь… – в дверях показывается голова Светланы Михайловны. – Извините, ради бога, но… может, мы с вашей матушкой попробуем… поговорить?

Мы молчим, причем мать смотрит на потенциальную сватью с нескрываемым презрением. Но молчит.

– Да гори оно все… – я в сердцах рублю рукой воздух. – Хоть уговоритесь тут!

И штормом вылетаю из прихожей в предбанник, а потом и на улицу.

​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​

Останавливаюсь на широком крыльце, вдыхаю по-осеннему прохладный, вечерний воздух.

– Что ж все так сложно-то? – бормочу, прикрывая глаза и желая только одного – чтобы, кроме меня, Лили и Машеньки, тут больше никого не было. Вообще никогда!

– Это для тебя сложно? – хмуро отвечает Лиля, которую я каким-то образом не сразу заметил. Прислонившись к старой березе, она наблюдает за дочерью, играющей с какой-то садовой дребеденью. – Ребенку объясни, почему ее забрали из собственного дома, привезли неизвестно куда и после этого еще и здесь травят…

От ее слов становится почти непереносимо больно. «Неизвестно куда». Так она называет дом, в которым я готов прописать ее. Сделать полноправной хозяйкой, если пожелает. А не пожелает, перевезти куда угодно, в какие угодно хоромы.

Хочешь квартиру в элитной новостройке рядом с Кремлем? Пожалуйста? Хочешь усадьбу с яблоневым садом в старом Подмосковье? Нет проблем, любовь моя. Только прикажи.

Но ей, похоже, ничего от меня не надо. Она хочет домой. Обратно в свою старую хрущевку, где они ютятся с мамой и дочерью в банальной двушке...

В этом вся Лиля. Ей плевать на деньги и удобства, что бы там моя мать себе не удумала. Она хочет свободы, моя Дикарка. И в этом кроется наиглавнейшая причина, по которой я не боюсь сделать тот самый, следующий шаг.

Окончательный шаг. Бесповоротный.

Стараясь абстрагироваться от доносящегося из дома разговора на повышенных тонах, я спускаюсь по ступенькам и беру Лилю за руку. Она вздрагивает, но руку не убирает. Вместе, молча мы наблюдаем за нашим ребенком, играющим на траве под сенью берез.

Я усмехаюсь себе под нос – значит садовые совочки и грабельки пришлись моей принцессе по душе. В отличие от «пъиссепок». Что ж, учтем на будущее.

Возвращаюсь взглядом к Лиле, смотрю на ее точеный профиль – как она морщит нос и хмурится, чувствуя на себе мой взгляд, как кусает губы, стараясь не повернуться и не посмотреть в ответ…

И делаю этот последний шаг.

– Выходи за меня замуж, – говорю, переплетая ее пальцы с моими. И вежливо добавляю: – Пожалуйста.

Глава 19

Я дергаюсь от вопроса так, словно он дал мне пощечину, а не позвал замуж. А потом меня вдруг разбирает истерический смех – более неудачной обстановки и времени для предложения руки и сердца трудно себе придумать!

Сзади ругаются мама с предполагаемой «свекровью», впереди сидит испуганный ими ребенок, я сама до сих пор вся трясусь от злости, а вчера мой предполагаемый «жених» меня похитил.

А что? – насмехается кто-то у меня в голове. Это даже романтично! Вот уж точно не тебе жаловаться на отсутствие внимания! И похищают ее, и замуж хотят… И у ребенка папка нашелся, какому любая позавидовала бы…

Вот только спросить забыли, надо ли тебе все это.

– Тебе смешно? – спрашивает этот чертов романтик, сжимая мои пальцы. Ах он еще и недоволен!

– Прости, но это действительно смешно, – фыркаю я. – Всё вкупе…

Признаться, я специально провоцирую его, хочу чтобы рассердился, ушел и не заставлял меня отвечать. Потому что я не отвечу сейчас. Или скажу «нет».

Но вместо этого Зорин разворачивает меня к себе лицом и заставляет посмотреть на него – физически заставляет, поднимая пальцами мое лицо за подбородок.

– Выходи за меня замуж, Лиля, – повторяет настойчиво. – Ты не пожалеешь, клянусь.

Я с трудом давлю вздох разочарования. Ну, что за «замуж невтерпеж»? Неужели он не понимает, что я не могу вот просто согласиться после всего, что он тут натворил?

Однако, ответить так, как должна была, мне не дают. Подбегает Масюня и чуть ни с разбегу запрыгивает мне на руки, пачкая меня измазанными в грязи ботинками.

– Усла? Эта стъясная тетя узе усла? – испуганно выглядывает она из-за моего плеча.

Я обвиняюще смотрю на Зорина, взглядом призывая его ответить ребенку.

– Скоро уйдет, – спохватывается он. – Я поругал ее за то, что она накричала на маму и бабушку. Но хочу, чтобы ты знала, что эта тетя – она не просто тетя, она тоже твоя бабу…

– Тшш! – цыкаю я.

Не хватало сейчас грузить ребенка еще и этой новостью! Бабушка ассоциируется у Масюни с добротой, лаской, кухонным фартуком и оладьями по выходным. А не с этой надменной кикиморой в пальто с меховым воротником.

За эти пару дней я уже привыкла, что Зорин – ласковый и терпеливый со мной, желая искупить вину, а потому вздрагиваю от неожиданности, когда он вдруг объявляет бунт на корабле.

– Эта тетя – твоя родная бабушка, Машенька, – прищуриваясь и избегая моего взгляда, заканчивает он свою фразу, и я вижу, как Масюнины глазки расширяются по мере того, как она переваривает услышанное.

– Бабуска? – ахает она. – Иссё одна?

– Еще одна, – кивает Зорин. – Их же две обычно – мамина мама и папина мама. Раз я – твой папа, значит моя мама – твоя бабушка. Правильно?

– Эта стъясная тетя – твоя мама? – ужасается Масюня.

Я снова прыскаю со смеху и вдруг обращаю внимание на то, что в доме все стихло – что наши матери больше не ругаются, а из приоткрытого окна кухни доносится еле слышно свист кипящего чайника и какой-то сладкий запах, словно кто-то поставил разогревать выпечку в духовку.

И понимаю, что мой ректор не зря все это затеял с Машей. Сообразил, небось, что ко времени.

Все еще не решив, протестовать мне или позволить ему разрулить эту ситуацию самостоятельно, склоняюсь к последнему. Все же, он замутил эту кашу. Вот пусть теперь и расхлебывает. Но если у моей дочери из-за всего этого дурдома будет психологический стресс, я ему такое устрою – мало не покажется!

– Пойдем познакомимся, – протягивает он руки Масюне, бросая на меня вопросительный взгляд. – Обещаю, что тетя совсем не такая страшная, как кажется. Разве что нервная. Нервы у нее, понимаешь?

– Нелвы? – дочь плавно перекачевывает к своему папке на руки, я с неохотой отпускаю.

– Да, нервы. Знаешь, такие клетки в голове… Да и не только в голове. Серое вещество, нервные окончания… Не слышала?

– У тебя селое весество в голове?

– Надеюсь, – Саша усмехается, идя с ней к дому. – А у тебя? Нету?

Уже с легким ужасом в глазах Масюня мотает головой.

– Ладно, пойдем. А то там две твои бабушки изрядно потрепали себе это серое вещество… Будем восстанавливать.

На пороге он вдруг оборачивает и смотрит на меня – долго, пробирая пристальным взглядом до самых костей.

– Что скажешь? – спрашивает наконец.

Я сразу же понимаю, о чем он. И отчего-то меня бросает в жар – из всех возможных ассоциаций с семейной жизнью мне почему-то вспоминается… его голое тело. Как я снова смогу лежать рядом с ним и часами не спать, любуясь этим надежными мускулами, этим подтянутым, крепким животом… и всем тем, что ниже…

Моргаю и резко опускаю взгляд, боясь, что мои «влажные» мечты как-нибудь отразятся в моих зрачках. Знаю, что бесполезно, потому что наверняка я уже красная, и щеки выдают меня похлеще томных, замутненных взглядов.