Зеркало наших печалей - Леметр Пьер. Страница 7
– Вы закончили?
Он отдернул руку, как воришка, пойманный «на кармане». Санитарка нависала над ним, держа тазик с грязной водой, как грудного младенца.
Да, закончил.
Лепуатвен захлопнул папку с делом.
В течение нескольких следующих дней врачи стойко сопротивлялись допросу по всем правилам сыскной науки, так что вторая встреча состоялась только через неделю.
На этот раз Луиза была в сознании, но соображала плохо, и все повторилось. Судья протирал очки и разглядывал Луизу, пока полицейский не принес стул с прямой спинкой. Она сидела в подушках, скрестив руки на груди, смотрела перед собой и выглядела совершенно измученной.
Наконец Лепуатвен открыл папку и, несмотря на раздражающее присутствие церберши в белом халате, углубился в «историю вопроса». Полицейский встал у стены напротив кровати пациентки.
– Вас зовут Сюзанна Адрианна Луиза Бельмонт. Вы родились…
Время от времени он поднимал на нее глаза, она же ни разу не моргнула, словно творившееся действо ее не касалось. Судья замолчал, помахал ладонью перед лицом Луизы и не добился никакой реакции.
– Вы уверены, что она понимает смысл моих слов? – спросил он, обернувшись к медичке.
– До сих пор бедняжка произнесла всего несколько слов, и довольно несвязно. Врач предположил помутнение сознания. Скорее всего, придется показать ее специалисту.
– Если она еще и безумна, мы совсем увязнем. – Лепуатвен вздохнул и снова углубился в чтение документов.
– Он умер?
Лепуатвен изумился. Луиза смотрела на него в упор, и он почти смутился.
– Доктор… Тирьон… э-э-э… прожил всего один день. – Он замялся, добавил: – Мадемуазель… – и тут же, разозлившись на себя за «уступку подобной девице», продолжил раздраженным тоном: – Для него так лучше, уверяю вас! Состояние, в котором находился несчастный…
Луиза обвела взглядом находившихся в палате людей и шепнула изумленным тоном:
– Он предложил деньги, чтобы увидеть меня без одежды.
– Проституция! – торжествующе воскликнул судья.
Дело можно закрывать! Он сделал запись убористым каллиграфическим почерком, вполне под стать его характеру, и продолжил зачитывать факты. Луизе пришлось объяснять, как она познакомилась с доктором Тирьоном.
– Я его не знала… по-настоящему…
Лепуатвен издал сухой неприятный смешок.
– Вот как? И часто вы раздеваетесь для первого встречного?! – Он щелкнул пальцами и переглянулся с полицейским. – Вы слышали? Невероятно!
Луиза начала рассказывать о ресторане, субботнем и воскресном обслуживании посетителей и привычках доктора.
– Мы допросили хозяина ресторана и все прояснили. – Судья снова обратился к папке с документами и пробормотал: – Нужно проверить, не обретаются ли в его заведении другие такие же… любительницы…
Лепуатвен решил перейти к тому, что интересовало его больше всего, и спросил:
– Итак, что вы сделали, войдя в номер?
Ответ на это вопрос показался Луизе простым, но она не находила слов. Что сделала? Разделась, больше ничего.
– Вы попросили у доктора обещанные деньги?
– Нет, конверт лежал на комоде…
– То есть вы их пересчитали! Никто не станет раздеваться перед мужчиной, не проверив сумму. Во всяком случае, мне так кажется…
Судья повертел головой, сделал вид, что сомневается и ищет подтверждения своей правоты у присутствующих, но покраснел от неловкости момента.
– Продолжайте! – Он повысил голос, нервничая все сильнее.
– Я разделась, что еще говорить?
– Перестаньте, мадемуазель! Мужчина не выложит пятнадцать тысяч франков единственно за то, чтобы полюбоваться голой девушкой!
Луизе казалось, что они с доктором условливались о десяти, а не о пятнадцати тысячах, впрочем, она не была уверена.
– Я повторю свой вопрос: что конкретно вы пообещали сделать за такую сумму?
Полицейский и медсестра не понимали, что пытается «установить» судья, но судорожное подрагивание пальцев, протирающих стекла очков, свидетельствовало о сильном раздражении, граничащем с… возбуждением. Выглядело это угнетающе.
– Я спрашиваю, потому что… такая сумма… Невольно усомнишься!
Он вел себя как припадочный и не отрываясь смотрел на Луизу, дрожавшую под тонким батистом ночной рубашки.
– Пятнадцать тысяч франков, подумать только!
Беседа зашла в тупик, судья полистал документы и вдруг улыбнулся, как хищник, схвативший добычу. Отпечатки пальцев, положение тела, следы – все свидетельствовало о том, что доктор Тирьон действительно застрелился сам, но одно обвинение Лепуатвен все-таки мог предъявить, чему очень обрадовался.
– Оскорбление нравственности!
Луиза ничего не понимала.
– Именно так, мадемуазель! Если вы считаете допустимым разгуливать нагишом по бульвару Монпарнас, это ваше дело, но приличные люди…
– Я не прогуливалась!
Луиза почти выкрикнула эту фразу, и ее затрясло, как в лихорадке. Судья откашлялся.
– Неужели? Тогда что же, скажите на милость, вы делали на бульваре без одежды? Вышли за покупками? Ха-ха-ха-ха!
Он снова взглядом призвал в свидетели полицейского и медсестру, те не откликнулись, но его это не смутило. Ликование превратило голос Лепуатвена в фальцет, казалось, он вот-вот запоет.
– Крайне редко в оскорблении нравственности обвиняют молодую женщину, вознамерившуюся выставить напоказ свои… – он так резко схватил очки, что едва не выронил их, – продемонстрировать всем свой… – побелевшие пальцы еще сильнее сжали дужки… – обнажив свою…
Злосчастная оправа не выдержала – сломалась.
Судья бросил удовлетворенный взгляд на две половинки, издав торжествующий звук, более уместный после удавшегося соития, убрал их и произнес мечтательным тоном:
– Ваша карьера в народном образовании закончена, мадемуазель. Вас осудят, после чего, естественно, уволят!
– Тирьон… Да, я помню… – вдруг произнесла Луиза.
Судья едва не выронил очечник и проблеял:
– Именно так, Жозеф Эжен Тирьон, Нёйи-сюр-Сен, бульвар Обержон, шестьдесят семь.
Луиза кивнула, обескураженный Лепуатвен закрыл папку, сожалея в душе, что не сумел довести несчастную до слез. Все сложилось бы иначе, проводи он допрос в своем кабинете, а теперь придется уйти ни с чем.
Любой человек на месте Луизы спросил бы, что будет дальше, она же не задала ни одного вопроса, и разочарованный крючкотвор удалился, не попрощавшись.
Луиза оставалась в больнице еще три дня и все это время почти ничего не ела.
Полицейский агент доставил решение судьи прямо в палату: самоубийство подтвердилось, мотив «проституции» отметен.
Медсестра с сочувствием улыбнулась, сожалел и «вестник несчастья»: молодая женщина в любом случае потеряет работу, так что радоваться нечему.
Луиза шагнула к двери. В больницу ее привезли голой, и никто не знал, куда делась одежда, оставленная в номере отеля «Арагон», кроме разве что секретаря суда и инспектора полиции. Медсестра обошла коллег и собрала для нее «приданое»: слишком длинную шерстяную юбку, синюю блузку, ярко-фиолетовый жакет и пальто, отороченное искусственным мехом. Луиза все приняла с благодарностью, хотя выглядела в этих тряпках нелепо.
«Как вы добры!» – воскликнула она, словно сделав неожиданное открытие.
Агент и медсестра долго смотрели ей вслед, и на сердце у обоих было тяжело: бедняжка шла медленной и усталой походкой человека, вознамерившегося броситься в Сену.
Луиза не собиралась сводить счеты с жизнью. Она направилась в сторону тупика Перс, на мгновение задержалась на углу, увидев вывеску ресторана мсье Жюля, потом ускорила шаг и вернулась к себе.
Дом № 9 построили после войны 1870 года [17]. В лучшие времена он источал буржуазную роскошь и мог принадлежать рантье или отошедшему от дел коммерсанту. Родители Луизы поселились здесь сразу после свадьбы, в 1908 году. Для маленькой семьи дом был великоват, но предприимчивый и чадолюбивый Адриен надеялся, что Бельмонтов в недалеком будущем станет много. Судьба рассудила иначе: он погиб в 1916-м, в Верденской мясорубке [18], успев, к счастью, порадоваться рождению дочери.