Шанс для дознавателя (СИ) - Ветрова Варвара. Страница 12

Мысль, посетившая меня, настолько внезапна, что я замираю, открываясь врагу и пропуская снежок. Он летит мне прямо в лоб и через миг я уже сижу в сугробе, отплевываясь и пытаясь стряхнуть налипший на лицо снег.

— Не больно? — надо мной склоняется Риндан.

Я корчу страшную рожу и, схватив его за воротник дубленки, опрокидываю в снег. Он не сопротивляется и даже, кажется, поддается. Откинувшись назад, я наблюдаю за медленно синеющим небом. Сверху беззвучно падает снег и на мгновение мне вдруг кажется, что моя жизнь заложила вираж и понеслась по другому маршруту.

— Красиво, — комментирует инквизитор.

— Очень, — улыбаюсь я, глядя над склонившиеся над нами еловые лапы.

Лежать долго не удается — уже через несколько минут Максвелл поднимается и протягивает мне руку:

— Вставай, простудишься.

Подниматься не хочется, но резон в его словах есть — зелье Джо хорошо ослабляет иммунитет и даже опустошенный резерв здесь не поможет. Поэтому скрепя сердце встаю и даже позволяю Риндану себя отряхнуть.

— Замерзла? — зеленые глаза пристально глядят на меня и я внезапно понимаю — да.

— Замерзла, — улыбаюсь.

Этого хватает. Подхватив меня под локоть, инквизитор ловко выруливает на протоптанную дорожку и уже через четверть часа мы стоим у моей калитки. Не сдержавшись, бросаю взгляд на соседний дом и тут же хмурюсь: дым из трубы не идет. А, учитывая мороз, не топить — просто глупо. Значит…

— Что такое? — мужчина оборачивается ко мне и я внезапно обнаруживаю себя стоящей в одиночестве на улице. Риндан испытывающе глядит на меня от крыльца.

Качаю головой:

— Нет, все хорошо. Задумалась.

По дороге к двери я не удерживаюсь и еще раз оглядываюсь на дом, жалея, что крыльца отсюда не разгляжу: интересно было бы узнать, уехали они или что-то случилось?

Дверь скрипит, пропуская нас в тесный коридор. Нет, будь я одна, мне бы хватило, но Риндан будто занимает все пространство, нависает надо мной, помогая снять шубку и я только теперь замечаю, что едва достаю ему до плеча.

Мы проходим на кухню, но похлопотать у печи мне не дают: инквизитор усаживает меня в кресло, укутывает пледом и уже через несколько минут я наблюдаю, как мужчина ставит воду и засыпает в маленький чайник заварку.

— Отдыхай, — бросает он через плечо на мою неловкую попытку встать.

Обернувшись к окну, я вижу на подоконнике забытую книгу. Осторожно переворачиваю страницу и застываю, наткнувшись на слово “дело”. Шестеренки мыслей начинают вращаться в другом направлении и вот я уже вся в рабочей рутине.

— Как ты понял, что дела сфабрикованы?

— Запах, — его спина на миг каменеет и инквизитор возвращается к ополаскиванию чашек, — собственно, как и ты.

— Я ещё почерк заметила, — каюсь я, наблюдая, как ловко двигается мужчина, — степени выраженности эмоций позже прописывают. Через день или два, как улягутся. Возможно, у нас было иначе, но у нас дела общие.

— Вот как? — он отставляет чашку и все же оборачивается. Его взгляд обегает мое закутанное в плед тело и я внезапно чувствую себя голой.

— Именно. Эмоции ты описываешь другому дознавателю, устно. После подтверждения инквизиции второй дознаватель вносит их в дело. А у вас?

— С бюрократией было полегче. Да и вообще… — он молчит, будто хочет задержать слова в себе, но в итоге не выдерживает, — как-то у вас здесь все мудрено.

— Ты что, только это понял?

— Коллеги уже просветили…

Ну да, как и по поводу Тревора.

— … но степень запущенности осознал лишь сегодня.

Я улыбаюсь, глядя, как Риндан ставит на стол чашки, доукомплектовывая их чайником и тарелкой с пирожками.

— У нас пустоши Шарры просто близко. Вот они и перестраховываются.

— Боятся повторения?

— Вряд ли оно возможно, — я хмыкаю и все-таки отбрасываю плед, — столько времени прошло…

Максвелл не отвечает — лишь подвигает мне чашку, плошку с медом и некоторое время мы пьем чай молча. Но потом он все же нарушает тишину:

— Я сейчас ненадолго отъеду.

— Куда? — изумленно гляжу я на него, а затем на часы, — уже поздно!

— На работу. Наш разговор натолкнул меня на кое-какие мысли, — он глядит на меня и хитро улыбается, поймав вопрос на подлете, — расскажу, как вернусь.

Я киваю, вновь прячась за чашку. Действительно, какое мне дело до его планов?

Риндан уходит, когда часы показывают одиннадцать. Я провожаю инквизитора и, захлопнув за ним дверь, долго стою в коридоре, пытаясь разобраться с обуявшими меня чувствами.

Максвелл мне приятен, в этом нет сомнений. Мне приятны его забота, осторожное обращение — как с хрупкой вазой. Мне даже разговоры с ним приятны, в том числе и на рабочую тему.

Осознав, что до истины сегодня не дойду, я набрасываю на плечи шаль и возвращаюсь на кухню. Чашки с недопитым чаем стоят на столе. Я долго кручу в руках чашку Риндана, будто надеюсь выхватить из обрывков разрозненных эмоций на кухне что-то важное. Но мне не удается — букет приятен, в нем есть и тягостное ожидание, и надежда, и даже вера в какой-то светлый исход. Потянув носом, на некоторое время замираю, словно уловив в окружающем пространстве нечто чужеродное. Показалось? Скорее всего.

Тонкая эмоция. Еле заметная ниточка тревоги, опутывающая помещение. Волнуется из-за рабочих дел? Скорее всего — в текущее положение вещей это очень даже вписывается. Я бы и сама запереживала, но… мне не хочется.

А на работу завтра съездить надо. Несмотря на проведенную проверку нужно ещё раз лично отсмотреть сфабрикованные дела. И даже если для этого выделят инквизитора, я должна это сделать.

Я обязана понять логику происходящего.

Легкое настроение куда-то девается, уступая место собранности. Ехать сейчас куда-то, конечно, нет смысла — в ногах ещё нет-нет, да и чувствуется слабость. Я даже прогулку едва выдержала — и забота Риндана после нее была очень кстати. А вот завтра определенно нужно наведаться в крепость. Только оденусь потеплее.

Я долго сижу у камина в спальне, протапливая комнату так сильно, как только возможно. Затем меняю платье и шаль на свободную ночную рубашку и сажусь за стол, подвигая к себе стопку бумаги и переносное перо. Дома я обычно избегаю рабочих вопросов… хотя кому я лгу? Если нужно, то могу и ночь проторчать за правками и протоколами.

Текст строка за строкой ложится на чистый лист. Освобождая голову от накопленного, я вспоминаю отца, научившего нас с Адель этой нехитрой премудрости. Это как резерв, только проще: за освобождение отвечаешь сам.

Я вспоминаю все, что произошло там, в архиве. Каждое дело, открытое мной. Каждую строку, врезавшуюся в память. Каждое слово, нет-нет, да и оставшееся в воспоминаниях. Все, конечно, не вспомню, но что вспомню — то моё.

Вальтц тогда от меня не отходил. Держался рядом, хоть и осознавал, что радости от этого — никакой. Вежливо подавал папку за папкой, попросил включить свет…

Интересно, раньше он тоже с Ринданом работал? Судя по манере их общения, они были знакомы и до прибытия в Лаерж.

Когда огонь в камине прогорает, я включаю переносную лампу и пишу, пишу, пишу. Время неторопливо шествует мимо, оставляя меня в полусогнутом состоянии над исписанными листами бумаги. Разные дела, абсолютно разные… воровство, убийства, разбой, насилие, клевета… В какую сторону сфабрикованы показания, тоже неясно — это будет устанавливать королевская комиссия дознания, а это значит — снова допросы, бесконечные очные ставки и куча проблем.

Когда за окном начинает брезжить предутренняя серость, я наконец откладываю перо. Передо мной лежат, исписанные мелким почерком, около двадцати листов. Вот бы сейчас и в голове был такой порядок. Но — нет. Я чувствую себя как после двойного дежурства без единого часа сна.

Кровать манит к себе небрежно откинутым одеялом и, укладываясь на подушку, я будто чувствую запах Риндана. Интересно, вернется ли он? У него же есть ключ. Хотя, наверное, он предпочтет выспаться дома. Шутка ли — такой марафон?..