Падение "ангелов" (СИ) - Кирнос Степан Витальевич. Страница 40

— Откуда ты это знаешь?

— Читал доклады нашего информационно-разведывательного бюро о Российской Империи, — промысле этих слов к чиновнику подошли два человека, и слуга власти государевой указал на молодую пару. — А сейчас нас попытаются оштрафовать. — Обозначил это Данте с толикой юмора.

К Данте и Сериль, минуя сень деревьев, подошли двое мужчин. На них одинаковая форма — длинные сине-тёмные камзолы до колен, расшитые белоснежными нитями, погоны цвета серебра, штаны ночного окраса, сапоги и фуражки.

— Добрый день, подданые, — раздался басовитый низкий голос от одного из двух крепких мужчин, — мы из Жандармского Петербургского Городского Управления. Будьте добры, предоставьте ваши документы.

Данте не понял ни слова из речи, произнесённой полицейским. Вместо этого он, как его учили перед вылетом, вынул небольшую пластиковую карту, с гербовым штампом двуглавого орла и протянул её жандарму, который тут же её выхватил и секундой позже вернул обратно.

— А-а-а, вы гости по политическому приглашению. Что ж, хорошего дня, — жандарм отстранился после этих слов и вернулся к чиновнику.

Молодая пара дальше продолжила гулять по парку, наслаждаясь его видами. Справа и слева у аккуратных бордюр выставлены лавочки, а над головами приятно шелестят листья деревьев, слабо перешёптываясь между собой. Отовсюду льётся непонятная, немного грубая речь, а воздух наполняется ароматами свежей выпечки, которая продаётся в одном из ларьков.

Справа Данте увидел четырёх человек, на которых красные кафтаны, на плечах их лежат древковые ружья, усиленные штык-топорами.

— Милый, а это кто? — спросила Сериль.

— Это из Полицейского Московского Стрелецкого Полка.

— Что они делают в Петербурге? — прозвучал удивлённый вопрос. — Вроде как Москва и Петербург города разные.

— Видимо их сюда привели дела из Москвы. Хотел бы я посмотреть на неё. Говорят, что она сильно изменилась за последние лета.

И Данте был во многом прав. Судя по донесениям и рассказам, которых он наслушался в самолёте от корпуса дипломатов, Москва, да и вся Россия теперь воплощение нечто подобного, что сейчас происходит в Рейхе. Император Всероссийский держит страну в ежовых рукавицах и постепенно закручивает гайки во всех сферах, куда ни сунься. Патриотические марши, неучастие в которых превращается в правонарушение, преподавание уроков лояльности к власти в школах, техникумах и ВУЗах, отсутствие на которых наказуемо, присяга государю на всех местах работы и многое другое теперь стали повседневностью для жителей Российской Империи. От Балтики и до самой Камчатки превозносится хвала государю и государству, звучат молитвы в их честь, и никто не смеет оспорить власть правителя.

Данте помнит, как он видел, что одно из зданий в городе тщательно обыскивалось органам карательной власти. Судя по красным шевронам на синей одежде, это был Особый Жандармский Корпус Политического Сыска, который занимался тем, что искал человека, оставившего негативный отзыв о работе монарха или государства, или высказал навязчивую критику в сторону императорской четы, либо же гневно высказался о Правительствующем Дворе. Валерон не знал, за что они искали человека, но понимал, что дело явно политическое, поскольку все негативные отзывы или комментарии в СоцСетях или газетах, электронных изданиях и книгах должны проходить через Управление Надзором за Критикой Государства Департамента Контроля за Потоком Информации Министерства Информации Российской Империи. И только когда Управление всё рассмотрит, тогда можно будет размещать текст критики… с вымарками и указаниями Управления естественно.

Сейчас Данте видит перед собой картину счастья — весь парк являет собой образ радости и люди действительно рады такому положению дел. Капитан ясно понимает, что подданные Российской Империи готовы мириться и рады жить под таким гнётом, ибо только с приходом имперского порядка наступил мир на огромной территории.

— Данте, что-то ты примолк? — тихо спросила Сериль.

— Знаешь, мне всё это сильно напоминает дом, — палец мужчины односекундно указал на чиновника, который смотрит за одеждой людей, а затем он моментально ткнул на флаги и столбы, выполненных из бронзы и похожих на старинные фонари, только по мимо светильников оттуда льётся и нескончаемая речь. — А тебе это не напоминает? Власть Императора, госсимволика на каждом шагу, чиновники и контроль на каждой улице. — Тут же губы мужчины украсила лёгкая улыбка. — Ты пойми, я не против всего этого, просто говорю, что это всё иронично… только переделано всё на культурные особенности.

— Согласна, но ни этого ли хотели мы — люди тяжёлых времён. Знаешь, я бы отдала всё, лишь бы моё детство прошло именно так, — Сериль указала на детей, которые играют возле родителей, некоторые лежат в колясках и смотрят на мир счастливыми глазами, не зная тех тягостей, которые пришлось пережить их родителям. — Данте, не об этом ли мы в детстве мечтали? Скажи, так ли ты прожил свои первые годы? Играючи с родителями или в красивой коляске? Скажи, милый, — голос девушки дрогнул, а глаза заблестели от слёз, в груди же всё вспыхнуло эмоциями.

— Да, ты права. Нам пришлось многое пережить, — воспоминания наполнились картинами трущоб и улиц Сиракузы-Сан-Флорен, ставших помойками; виды прошлого — разрушенные здания и жалкие лачуги вместо дома, жестокие кровавые разборки и как он ребёнком шнырял среди рынков, чтобы ухватить что-нибудь на ужин у опрометчивых торговцев; помнит, как играл с братом и другими ребятами среди руин и покосившихся строений и ел один раз в день, если не украдёт что-нибудь ещё. И его охватывает скорбь по тому, что и многим людям присутствующим тут пришлось пережить тоже самое и он искренне рад то, что их дети могут жить в новом мире, сбросившим с себя ветхое одеяние кризиса.

— Ты только посмотри, как тут всё прекрасно. Разве так не должно быть? Разве это плохо? — на этот раз в голосе промелькнуло возмущение. — Я до сих пор не могу понять, почему наши «демократы» из Балкан не могут понять, что Рейх — это лучшее для них. Не могу этого понять, — опечалилась Сериль. — Разве им мало стабильности? Разве им мало, что их дети не роятся в помойках и не едят мусор?

— Власть, моя дорогая. Я думаю, ты понимаешь, что каждый демократ и либерал стремится к власти и когда он её получает, он устанавливает свою, самую страшную и жестокую диктатуру. Такова их суть.

— Так почему же Канцлер их не переловит и не пересадит?

— Эх, я тоже хотел бы это знать.

Молодая пара прошла дальше и Данте заметил золотой купол, выступающий из-за гряды зелёной листвы.

— О, впереди церковь, — раздались радостные слова.

«Православная Церковь Российского Имперского Государства» — сказал себе Данте, вспоминая всё то, что ему удалось прочесть о ней и понимая, что её власть не так сильна, как у Империал Экклессиас в Рейхе, но всё же огромна. Священники могут венчать и заключать официально брак, критика в сторону Церкви запрещена и наказуема, часть полномочий министерства культуры и других ведомств переходили в ведение Церкви, она имеет право иметь собственные войска, может издавать «духовные письма», становящиеся на ровне с приказами министерств.

Однако Данте вспомнил, что все эти привилегии, и возможности, ей вполне заслужены. Подобно Империал Экклессиас она стала стержнем духовности, опорой для искалеченного народа, стержнем нравственной политики страны. Во время кризиса и бесконечно долгих лет гражданской войны она отстранилась от страшной бойни, став прибежищем для мира, а когда конфедераты победили, оказалась в опале. И когда казалось, что вековечная тьма навечно опустилась на Россию, именно Православная Церковь и остатки сопротивления разожгли пламя новой зари, восставив страну из праха и уподобив фениксу.

Обойдя практически весь парк, в самом его конце они наткнулись на небольшую церковь. Она не была ограждена забором и обозначением конца её территории служит высаженная зелёная изгородь кустов. Сериль с восхищением на неё посмотрела и увидела, как белоснежные стены венчает золотой купол и крест сияет под солнцем, уподобившем фонарю маяка для заблудших душ.