В ожидании рассвета (СИ) - Маркелл Мерлин. Страница 47

Его не кормили, не поили. Мирт смиренно ждал своей участи и думал: как же глупо всё происходящее. Наговорил глупостей, будучи на взводе — сочли подстрекателем. Кто ж знал, что люди так отреагируют на его слова. Кто он для них? Они его даже не знали, и речь, которую он произнёс, была коротка и убога… но её хватило, чтобы начать бунт. Тьма, почему всё так повернулось…

— Отрицая порядок, данный нам Тьмой, ты признаёшь себя поборником Света, — произнёс женский голос. — Тебе нравится Свет?

— Нет, — проговорил Мирт. Пересохший язык еле ворочался у него во рту.

— Открой глаза, если тебе нравится Свет, смотри на него, наслаждайся им!

— Мне не нравится Свет…

— Громче!

— Я не за Свет!

— Повторяй за мной: «Я принадлежу Тьме! Я признаю её порядок идеальным и единственно верным!»

Мирт повторил.

— «Тьма моя мать, Тьма моя любовь, Тьма моя семья! Я более не преступлю её закона!» — продолжал диктовать голос.

Когда Мирт зачитал ещё сотню речёвок, чьи-то руки отвязали его от каменной плиты и толкнул вперёд. Мирт слабо прощупал сознание своего конвоира — кшатри, старше его — и тут же получил тычок в спину.

— Рискнёшь ещё — надену обручи.

Она отвела тридана куда-то — тот сам не знал, где очутился, потому что до сих пор ничего не видел, кроме жёлтых пятен.

— Раздевайся, — бросила ему тюремщица и куда-то ушла.

Мирт покорно стянул с себя рубаху и портки, протянул руки, чтобы нащупать опору — ноги еле держали его, затёкшие в камере. На него хлынула ледяная вода. Мирт сначала съёжился, но потом открыл рот и стал жадно глотать жидкость, которой его мыли. На вкус та была отвратно резкой и острой. Вода начала обжигать ему горло и желудок, но Мирт не мог остановиться, и всё пил и пил, пока не послышался скрип вентиля, и вода не прекратила литься.

— Ты всё ещё воняешь, — послышался голос тюремщицы. — Но тратить воду я на тебя больше не буду, не надейся.

Она опять начала толкать его в нужном направлении, не дав одеться, и вскоре опять приковала Мирта к его каменному ложу.

— Открой рот.

Тюремщица грубо запихнула что-то Мирту в рот. Обожжённым языком узник почти не чувствовал вкуса. С одинаковым успехом это мог быть как хлеб, так и носки.

— Глотай.

Мирт подвигал челюстями и еле проглотил сухомятку.

— Открой рот.

Опять безвкусная вата на языке.

— Глотай.

Мирт попытался, но на этот раз чуть не подавился — всё-таки он лежал на спине.

А тюремщица продолжала.

— Открой рот! Глотай!

Эту дозу Мирт проглотить уже не мог.

— Наелся, — констатировала тюремщица и ушла, оставив узника с полным ртом. Мирту нестерпимо хотелось сплюнуть, но он боялся, что ближайшая кормёжка будет нескоро, и продолжал держать еду во рту, пока не смог с ней справиться.

Этот процесс — речёвки, мытьё, возвращение в камеру, кормёжка — повторялся ещё несколько раз. А может, несколько десятков раз. Мирт не считал. Он представлял, что вовсе не заперт в камере, а путешествует на свободе, говорит с людьми, и те его слушают… И он становится значимым для Истории, как отец.

Сначала он действительно планировал эти будущие встречи, придумывал слова, какие скажет своим слушателям, готовым освободиться от оков вечного рабства — ведь теперь Мирт точно знал, что говорить им: он побывал на их месте, бесправным. Но время шло, злость уступала место смирению, и планы превращались в мечты, всё больше оторванные от реальности.

Когда мир для Мирта окончательно разделился на две части — реальную, где его тело беспрестанно страдало, и уютную-воображаемую, навсегда замкнутую внутри его черепной коробки — тюремщица не вернула его в камеру.

— Сядь здесь. И жди, — сказала она, приведя узника в новую для него комнату.

Мирт затих, боясь шелохнуться — даже ощупать, на чём он сидит, на стуле или скамье. Он вслушивался в мир вокруг, тот отвечал ему лишь далёкими голосами и шорохами. Ожидание не тяготило его. Что угодно, только не снова та яркая комната!

— Привет.

— Нефрона! — Мирт расплылся в улыбке. — О, небо и мерцалки, как же я рад тебя слышать!

— Почему ты на меня не смотришь?

— Не могу. Лучше расскажи, как ты?

— Я закрыла то дело с травницей из Ведьминой Пущи. И мне всё-таки дали должность младшего следователя, — сказала Нефрона.

— Ура! Я так рад!

Его счастливая мина дико смотрелась на измождённом лице, на которое паклей ниспадали мокрые, спутанные волосы. Нефрона глядела на Мирта с тем сопереживающим презрением, с которым она раньше могла взглянуть на тощую крысу, пробравшуюся в кладовые замка, и там же прихлопнутую мышеловкой.

— Была маленькая проблема из-за Фарлайта, но всё обошлось.

— М?

— Его вроде всё-таки поймали за тьмохульничество. И раз мы с ним друзья, меня тоже допросили.

— И что ты рассказала?

— Всё.

— Что — всё?

— Что он постоянно вёл еретические разговоры, отрицал закон, подбивал меня даже оклеветать судью в деле о травнице… но я всегда его отговаривала и не поддерживала.

— О, Неф… а ты не думала, что твои показания, может, решили его судьбу?

— Мою судьбу они тоже решили. Причём в лучшую сторону.

Её голос был очень злым. Мирт опасливо прощупал её: обида, боль, разочарование и… что-то ещё, но он не мог разобрать, что конкретно.

— Похвально, что ты не жалуешься, — сказала Нефрона, помолчав. — Я же вижу, тебе пришлось несладко.

Тридан наконец позволил себе горестно вздохнуть.

— Знаешь, я пришла сказать, что у меня теперь есть связи. Я познакомилась с нужными магами в суде… Я договорюсь, и тебя скоро выпустят.

— Спасибо, — проговорил Мирт. — Ты не думай, я не еретик, это случайно вышло.

Противно скрипнул отодвигаемый стул.

— Видишь, ты не пожелал вызволить Рема, а я тебе помогаю, — сказала девушка.

— Я… я очень признателен…

Но Нефрона уже ушла. Только тогда тридан понял, что за компонент в сознании Нефроны он всё не мог разобрать — чужая воля.

Тюремщица вернула безропотного узника назад в камеру и опять пристегнула к каменной плите. Мирту показалось, что на этот раз свет стал более тусклым… или он уже начал слепнуть?

Нефрона сдержала своё слово: Мирта освободили. Тюремщица ещё раз повторила с ним лозунги во славу Тьме.

— Ты, верно, думаешь, что это — только формальность. Но если я уловлю в твоём голосе фальшь… Знай, я смогу сделать так, что ты забудешь своё имя, но не речёвки, — сказала она напоследок.

Хотел бы Мирт видеть и запомнить ее лицо, чтобы потом, когда он будет готов, вернуться и поквитаться, но глаза всё ещё видели одни размытые контуры, будто вокруг тридана постоянно стоял густой туман.

— Вот твоя сумка. Всё, свободен.

— Могли бы и повежливей со мной, — проговорил тридан. Хотя бы в память моего отца. Он совершил подвиг в битве при Фреолью.

— Да? — вдруг заинтересовалась тюремщица. — В чьём отряде он был, не знаешь?

— Флиатара Шрама.

— Надо же, как Тьма тесна. Я тоже билась под началом Фли. Что ж ты сразу-то не сказал?

«И правда, почему я сразу не сказал?!» — мысленно вскричал Мирт.

— А как его звали-то? — продолжала расспрашивать кшатри.

— Шемиар.

— Шамиар, Шемиар… Чёрт меня дери, но я такого рыцаря не помню.

— Он даже не был рыцарь, — гордо добавил Мирт. — Он был тридан. Я унаследовал касту.

Тюремщица молчала, и Мирт заволновался. Неужто Флиатар Шрам всё-таки солгал?

— Ты хочешь сказать, что твой отец — бард-тридан из отряда Фли под Фреолью? — наконец сказала она. Её интонация была какой-то странной, но это только обрадовало Мирта. «Ей даже не верится!» — подумал он с радостью.

— Да, да, именно! Он был бард!

Вдруг его оглушил хохот тюремщицы. Она заливалась так, что стены тюрьмы чуть не рассыпались. Судя по звукам и по движению цветного пятна перед Миртом, она ещё и билась об стол, не в силах сладить со своей истерикой.