В ожидании рассвета (СИ) - Маркелл Мерлин. Страница 70

— Война чувствуется в Лаиторме?

— Нет. Не знаю. Со смертью Норшала что-то произошло… погодное. Не могу сказать подробнее. Давно никуда не выхожу и ни с кем не разговариваю.

В воздухе повисло что-то тягостное, чего Фарлайт не любил. Будто бы что-то незаконченное, незавершённое, но он так и не мог вспомнить, что. Какая-то неловкость. Может, Мирт смущается оттого, что «отбил» у него девушку?

— Так ты больше не в секте? — спросил тридан, смяв салфетку.

— Неожиданный вопрос. К чему он?

— Ты хотел всё уничтожить… Я помню. Это звучало как бредни сектанта. Я даже мысленно над тобой посмеивался. Но у меня было время обдумать, что ты всё-таки был прав.

Фарлайт не решался даже вздохнуть, чтоб не перебить его.

— Наша жизнь — это уродство, достойное только того, чтобы его стёрли с лица Тьмы, — продолжал Мирт дрогнувшим голосом. — Ты видел это ещё тогда. Я был слеп. А ослепнув, прозрел. Фарлайт, у меня ничего не было. Дом, работа, развлечения, дом, работа, развлечения… Я был пуст. Потом Флиатар Шрам сказал, что мой отец — герой. И я наполнился… моя жизнь наполнилась смыслом. Я перестал быть Миртом-Прожигателем-Жизни и стал Миртом-С-Целью. А ещё я всегда жалел людей, думал, они такие же, как мы, только с ними несправедливо обошлись… И встретил Нефрону, которая со мной согласилась. А больше никто со мной не соглашался. И тогда я наполнился ещё и любовью и желанием помочь людям — вместе со своей любимой. Ты понимаешь, Фарлайт?

— Понимаю.

— Ты не можешь понимать, ты эгоист. Ты никогда никого не любил, ты никому не хотел помочь.

Фарлайт попытался возразить, но поток слов лился из Мирта, будто бы он молчал всю жизнь и только теперь обрёл право слова.

— …И потому ты должен был быть счастливее меня. Но ты всё равно был несчастен, потому что ты видел… Потом у меня отобрали всё, что я получил — и имел так недолго… Зачем мне это дали, а, Фарлайт? Зачем заменили мою блаженную пустоту на пустоту, полную боли? Я хотел помочь людям, а они избили меня, не оставили на мне такого места, к которому было бы не больно прикоснуться, вот какова их благодарность! И я понял, что они — звери, и моему телу было не так больно, как было больно тому моему нутру, которое нельзя пощупать! Я верил в то, что живу в свободной стране, а не в какой-нибудь Срединной хренарии, где не-демонов убивают прямо на улицах от нечего делать, и что осталось от этой веры? Воспоминание, как меня третий месяц морят голодом, растягивают на доске, светят в глаза вот такой лампой и заставляют орать: «Я люблю Тьму! Во Тьме лучшие порядки! У нас тут полная свобода!», вот что у меня осталось. Я верил в свой Род, я хотел стать достойным сыном… и для чего? Чтобы узнать, что всё было ложью? Что я сын проститутки? Чтобы баба-рыцарша хохотала над моим позором?

Фарлайт хотел сказать, что Род — вообще в жизни дело десятое, но Мирт снова не дал ему вставить ни слова.

— …У меня осталась любовь, я схватился за неё, как за соломинку и держался… пока не понял, что люблю сумасшедшую, самую психованную истеричку в этом городе, в этой стране, я понял, что я полюбил образ какой-то одухотворённой дивы, который сам придумал, и что на деле она совсем не такая… Она показала мне своё настоящее лицо, и я испугался. Да, я боюсь Нефрону. Всё началось с какой-то дурацкой идеи изображать сильную женщину, но ты бы видел, в кого она превратилась! Истеричная, агрессивная… и убийца! Чёрт, я тоже эмоциональный, но я хотя бы не безумный, я мухи за свою жизнь не тронул!

Мирт, наконец, умолк. Его чай до сих пор оставался нетронутым.

— Спасибо, — вдруг сказал Фарлайт.

— За что спасибо? — прошептал Мирт. По щекам его катились слёзы — обиды, отчаяния… но не очищения. Он не смог бы очиститься от своей боли, лишь высказавшись.

— За то, что развеял мои сомнения.

Фраок поднялся из-за стола.

— И за чай спасибо. Жаль, с Нефроной не свиделся.

— Уже уходишь? В такой шторм?

— Я порталом.

— Разнеси этот мир к чертям бесячьим, — сказал Мирт.

— Постараюсь.

Армия Раутура двигалась быстро и непредсказуемо. Маги открывали ряд порталов далеко за вражеский арьегард, кшатри заходили туда и быстро зачищали деревни, сёла, города. Войска демонов, постоянно получавшие весть о нападении уже тогда, когда оно завершалось для них поражением, разворачивались на защиту — и никого не находили, в лучшем случае видя разве что хвост западного войска, ныряющий в следующий портал.

Когда ближе к концу дня воины выдохлись, очередные порталы были открыты домой, на запад, где кшатри отдыхали и праздновали первые победы за крепкими стенами; а демоны в Срединной земле оставались зализывать раны на обломках своих башен.

Раутур, сидевший во главе стола, поднялся с кубком в руке. Музыка прекратилась, и тысячи глаз воззрились на него — лучшие воины, которые заслужили право пировать в одной зале со своим генералом.

— За то, чтобы эта война привела нас к миру! А-хо!

— А-хо! — вторили ему воины, поднимая кубки. Все они на самом деле любили разгоняющую кровь войну куда больше унылого мира.

Музыка заиграла вновь, и певец-тридан затянул песню. Раутур смотрел на своих солдат с улыбкой, но складки в уголках глаз делали его взгляд печальным. Вдруг он увидел, как двери в конце зала распахнулись, и вошли двое стражей. Они тащили за собой по полу плешивого беса в алом плаще, ничуть не сопротивлявшегося. Никто, кроме Раутура, даже не обратил внимания на вошедших.

Страж приподнял беса за шкирку, поставив его на колени.

— Говори, — приказал Раутур.

— Достопочтимый государь западных земель, чья доблесть и отвага служат примером для всех бесенят сызмала, чья мощь и сила…

— Короче!

— Мой правитель, судья Гардакар, послал меня как гонца, дабы я передал вам, что он будет ожидать вас подле горы Эзру, завтра, в первый час дневной.

— Передай своему правителю, чтобы засунул рогатую голову себе в зад, — сказал Раутур исключительно серьёзно. — Время разговоров закончилось, пришло время драться.

— О, мой господин для этого вас и приглашает, — подхватил бес. — Он желает дуэли. Полно проливать кровь гражданских. Пора дать главное сражение.

— Кто бы говорил о крови гражданских, — хмыкнул Раутур. — Уведите его.

Стражи уволокли беса, а Раутур подпёр голову кулаком и задумался. Через минуту он решительно встал и удалился в заднюю комнату, попутно дав знак музыкантам, чтобы не прекращали играть.

Та комната была мала и неуютна, она казалась пустой — только каменное ложе стояло в центре её, и ложе это было не для сна, но для заклания жертв.

— Пробудись! — воскликнул Раутур, подняв глаза к потолку.

Воздух вверху колыхнулся, пошёл волнами — так исчезала завеса, защищающая от взглядов непосвящённых крылатого демона, который тут же опустился на пол перед судьёй, по ту сторону алтаря — переместился не так, как спорхнула бы птица, и не так, как мог бы слевитировать маг. Он просто сдвинулся вниз безо всяких лишних движений, даже одежда на нём не колыхнулась; будто бы демон не был частью пространства вокруг себя и не подчинялся его законам. Раутур уже давно этому не удивлялся, хотя до сих пор не мог взять в толк, как Пророк это проделывает.

— Мне явился бес из Цваргхада, — сказал судья, — чтобы передать волю своего хозяина. Тот желает дуэли. Я могу покончить с Гардакаром раз и навсегда, благо он сам это предложил. С другой стороны, раз он пошёл навстречу, значит, он что-то задумал.

— Прими его зов. Гардакар умрёт завтра, — прозвучал в голове Раутура голос, холодный и безжизненный. И Пророк, спускавшийся вниз исключительно ради этикета, вернулся под потолок — точно так же, как и спустился.

Удовлетворённый ответом, Раутур покинул келью Пророка и закрыл дверь, больше похожую на плиту могильника для плохо растворившихся во Тьме трупов. Тут же к судье подбежала, гремя латами, девица, на пиру восседавшая от него по правую руку — самом почётном месте за столом. То была Адара, бежавшая из Лаитормы после того, как её обвинили в халатности, что повлекла за собой смерть Норшала Змееносца. Раутур принял её с распростёртыми объятиями.