Война номер четыре (СИ) - Лиморенко Юлия. Страница 1

Война номер четыре

Часть 1, где цинично попраны родственные связи

Глухой тяжёлый удар. Что это за звук? Ах, это же он сам захлопнул за собой дверь отцовского кабинета. И как захлопнул! Пыль полетела от косяков. Отец никогда себе такого не позволял: при посторонних это выглядит грубо, когда ты один — глупо… Орсо вдруг рассердился на себя: не прошло их двух дней, как отца нет, а сын уже дичает и забывает преподанные отцом уроки.

Орсо опустился на деревянный стул у конторки, свесил руки между колен и печально задумался. До этого дня он и не представлял, насколько же он один в этом мире. Пока рядом был отец, его никогда не посещала эта глухая пустота. Отец был точкой отсчёта — его несуетная мудрость, спокойствие и мягкий юмор освещали весь мир вокруг словно уютным светом жарко горящего камина. Всё, дорогой, чудеса кончились, камин погас, а в холодной золе толку немного — что с того, что когда-то она была живым огнём. Теперь нужно всё решать самому, и при этом от твоих решений зависит поразительно мало. Распоряжаться наследством можно будет лишь через два с небольшим года, кредиторы уже вот-вот постучатся в дверь дома, который тебе не принадлежит, а единственные близкие люди — родня матери…

Э, нет, оборвал себя Орсо. Врать себе не надо: о материных родственниках ты если когда и вспоминал, то разве когда приходило очередное письмо от тётушки Фуччии с просьбой помочь деньгами. По-родственному. И как же радостно было думать, что тебе не надо с ними жить! В хорошие времена они были омерзительны — с чего бы в горе стали милее? Стоит ступить на их порог — и будешь ты готовый герой сказки про бедного сироту, на котором воду возят. Только вот тебе добрый волшебник вряд ли принесёт рыцарскогоконя, блестящий доспех и верное копьё — соверши, мол, три подвига и станешь королевским зятем. Сказки не для этой жизни, а в этой жизни вы, Орсо Травенари, для своих любезных тётушек — досадная помеха, если только им не удастся запустить лапы в наследство до того, как вам стукнет двадцать. Но хотя бы от этого закон защищает даже сирот.

Орсо попытался примерить к себе это слово — «сирота». Стало муторно и мерзко, будто заглянул в богадельню, где тебе предстоит провести остаток жизни. Но выхода нет — придётся тащиться в дом проклятых Каленти, а оттуда его наверняка отошлют в жуткую захолустную дыру, которую тётушки громко титулуют «имением». Отец, будучи в скверном расположении духа, называл это место «немением» и однажды рассказал сыну, как приехал туда знакомиться с родителями будущей жены. Дом отец не описывал — он его нарисовал несколькими скупыми штрихами, потом смял бумагу и бросил в камин. Но Орсо слишком хорошо запомнились обветшавшая крыша, проломленные резные перила террасы, запущенный сад, лужи на подъездной дорожке и унылые хозяева, полные сознания собственной важности вопреки очевидному… Нет уж, оттуда он сбежит, не пройдёт и дня! Лучше украсть у дядюшки старинное ружьё и податься в разбойники, чем жить в этаком родовом гнезде. Он не ворона, в конце концов.

Вот она, свобода выбора: ты свободен своими руками надеть на шею ярмо…

Орсо поднял голову, словно проснувшись от тяжких мыслей, и оглядел кабинет. Всё здесь — не случайно: случайных вещей отец не держал. Каждая книга, каждый остро отточенный карандаш в подставке на столе, каждый листочек бумаги — это память. Всех этих вещей только позавчера касалась рука хозяина. Позавчера он сидел за этим столом до глубокой ночи, составляя письма друзьям, запечатывая своей крошечной печаткой и чётким книжным почерком надписывая адреса. Писать близким людям дважды в месяц для отца было святым делом, этого он никогда не забывал и не откладывал. Вот они, письма, лежат аккуратной стопкой слева на краю стола, и в них — живой голос человека, говорящий с живыми. Они будут читать эти послания, а написавший их уже мёртв. Орсо передёрнул плечами и вдруг подумал, что письма надо обязательно отправить адресатам и к каждому приложить короткую записку о том, что отца не стало. Только надо указать свой адрес — а вот адреса Каленти он не знал. Да и будут ли хозяева так уж рады, если к ним в дом принесут письмо от друга того, кого они даже отказывались считать роднёй!

Мучительно жаль расставаться и с домом, и вещами отца, а Каленти наверняка не разрешат взять с собой ни книги, ни письменный стол… Продадут старьёвщику и не поморщатся. А в отцовском собрании есть книги позапрошлого века! Раритеты, которые оценит только знаток: рукописные церковные поучения, собрания старых карт, первые выпуски «Журнала для чтения», ещё тоненькие и без картинок… А «Описание плавания кругом земли» — этих, самых первых, изданий уцелело не больше десятка! У Орсо мелькнула мысль: а нельзя ли передать коллекцию книг какому-нибудь музею? Как наследник он, наверно, имеет такое право?.. В музей — не жаль, там они послужат людям, и на полку наверняка повесят бронзовую табличку «Личное собрание Гаэтано Травенари, передано в дар» и прочее, что там положено писать.

Эта мысль, как ни странно, немного успокоила тоску. Орсо поднялся, подошёл к резному креслу у письменного стола и встал за спинкой, как часто делал, когда был маленьким, если отец рано заканчивал с делами и брался за угольный карандаш. Он делал вид, что не замечает затихшего сзади мальчишки, но на листе бумаги один за другим возникали забавные персонажи. Вот рыцарь на коне пытается поднять неимоверно длинное копьё. Вот щенок чешет лапой за ухом и лукаво глядит на замершего в восторге Орсо. Вот раздувшаяся от важности лягушка сидит на листе огромной кувшинки — точно такие плавают в пруду в парке Риполи, где Орсо часто гулял с отцом… Когда мальчик не выдерживал и начинал хохотать, отец сажал его к себе на колени и давал в руки карандаш. И Орсо дорисовывал рыцарю тяжёлый щит, щенку — сахарную косточку, лягушке — пролетающего мимо жирного комара… Отец не жалел для него дорогих карандашей и не сердился, если сын случайно разбивал грифель. Он был уверен: нельзя ничему научиться на негодных материалах. Ведь на хромой лошади не научишься брать барьеры, а с кривым вертелом — драться на саблях. Рисовать — так уж рисовать, хорошими карандашами на подходящей бумаге!

Вон они, эти карандаши, замерли аккуратным строем в коробке. И от пачки бумаги для набросков осталось ещё несколько листов в бюваре с золотым тиснёным дубовым листком. Дуб Травенари. Орсо — его последний отросток.

Что это за голос внизу? Неужели прискакала тётушка? Нет, этого резкого хрипловатого голоса Орсо раньше не слышал. Это точно не тётушка Фуччия — на похоронах она так надрывно и визгливо ныла о «незабвенном Гаэтано», что у Орсо до конца дня звенело в ушах и болели зубы. Если он ещё раз услышит тётушку, с ней может случиться что-нибудь нехорошее! Но что чужой женщине делать в его доме? Ах да, это ведь больше не его дом…

Орсо рванул дверь, выскочил в коридор и застыл самым неприличным образом. Все манеры вылетели из головы. На верхней ступеньке стояла незнакомая очень высокая женщина в тёмном платье, в серой вуалетке и с двумя белыми розами в руках, как положено являться в дом, где умер член семьи. Орсо торчал молча не меньше минуты, прежде чем смог промямлить какое-то вежливое приветствие.

— Здравствуйте, — кивнула незнакомка. Да, это был её голос! Вполне способна заменить корабельную рынду… — Желать доброго дня сегодня неуместно. Прошу простить, что я вот так врываюсь к вам, но дело весьма срочное. Я Ада Анлих. Мы с вами, насколько мне помнится, не встречались.

Самая неожиданная персона, какую только можно было представить сегодня здесь. Если отбросить слухи, твёрдо о ней можно сказать лишь одно: как ни странно, она в самом деле приёмная дочь короля Джакомо и королевы Марии. Иностранка, простолюдинка, всем известная, но далеко не светская особа и, говорят, весьма небедная. Пришла выразить соболезнования? Лично? И разве они с отцом настолько хорошо знакомы? В мыслях стремительно сгущался туман.