Только между нами (СИ) - Салах Алайна. Страница 48

— Я пойду, — мягко повторяю я, забирая сумку, лежащую у него в ногах. — Будем на связи. Всего вам доброго.

Эти слова я адресую его матери и отчиму и в ответ получаю невнятное бормотание. Матвей со сломанной челюстью говорит разборчивее, чем они.

Не глядя Матвею в глаза, я устремляюсь к выходу. Не смотрю специально, чтобы не испытывать чувство вины за то, что оставляю его. Они не близки с матерью — это я давно поняла. Надеюсь, у неё хватит ума не мучить его расспросами.

Неплотно прикрыв за собой дверь, я останавливаюсь и в порыве мазохизма прислушиваюсь к возобновившейся беседе. Хочу знать, о чём они говорили, пока меня не было. Самое хреновое я уже представила. Может быть, на деле не всё так ужасно.

Но нет. Ни черта.

— Сколько лет этой женщине?

— Она даёт тебе деньги? Ты стал альфонсом, или как это здесь называется?

— Я как чувствовала, что ты во что-то плохое ввязался.

К выходу я иду, грохоча каблуками, чтобы заглушить паршивое послевкусие от услышанного. Полюбопытствовала, Стелла? Теперь учись с этим жить.

40

Стелла

— Не торопись, — строго говорю я, паркуя автомобиль как можно ближе к нужному подъезду. — Дождись, пока я выйду и помогу тебе.

Матвей, разумеется, игнорирует мои слова и, едва я глушу двигатель, сам толкает пассажирскую дверь. Из больницы его должны были выписать лишь на следующей неделе, но он настоял на том, чтобы уехать домой на четыре дня раньше. На мою просьбу уговорить его остаться, лечащий врач только развёл руками, сказав, что в случае добровольного отказа они не могут удерживать пациентов в стационаре.

— Ну что ты делаешь, а? Тебе же нельзя тяжести поднимать! — возмущённо рявкаю я, когда Матвей, прижимая ладонь к рёбрам, открывает багажник и вытаскивает оттуда сумку с вещами.

— Я же не инвалид, — с не меньшим возмущением отвечает он и, захлопнув крышку, медленно ковыляет к подъезду. Упрямец чёртов.

За время моего отсутствия запах в квартире изменился. Теперь здесь спёртый воздух и пахнет невыветрившейся готовкой. Мать Матвея с мужем уехали вчера вечером, пробыв в Москве три дня. С ними я больше не пересекалась, потому что перед каждым визитом в больницу заблаговременно справлялась у Матвея, когда они собираются его навестить. Он не настаивал на нашем общении и не задавал лишних вопросов. Похоже, Матвею и самому присутствие родственников оказалось в тягость, и он испытывал вину за то, что нам пришлось столкнуться.

Я, разумеется, ничего не сказала об услышанном в палате, а Матвей, к счастью, не стал врать, что я произвела неизгладимое впечатление на его мать и она нас благословила. За те семь дней, что он провёл в больнице, между нами скопилось много недосказанностей. Например, я так и не смогла признаться ему в том, что в офисе он объявлен диверсантом. Правда не всегда хороша, кто бы что ни говорил.

Когда Матвей запирается в ванной, я открываю окна, чтобы избавиться от чужеродного запаха, а после иду на кухню. На плите высохшее пятно от супа, на расстеленном полотенце лежит посуда — очевидно, та, которой пользовались гости. Тарелки и чашки покрыты жирными разводами, поэтому я не без доли брезгливости перекладываю их в посудомойку.

Матвей словно вырос в другой семье. Откуда-то в нём есть то, чего нет у его матери: врождённое благородство крови. Это касается внутреннего мира, его отношения к людям и даже банальной любви к чистоте. Как рядом с ней он смог стать таким? В нём отсутствует даже толика мещанства.

Матвей выходит из ванной почти через час. За это время я успеваю заварить чай, почистить картошку и протереть в блендере бананы для смузи. Его вынужденная диета по-прежнему состоит только из пюре и каш. Сущее издевательство над организмом здорового молодого парня. Как он ещё не завыл.

— Приятно, наверное, помыться дома? — как можно веселее говорю я, оглядывая его торс над полотенцем.

Внутри мучительно щемит. На плечах и рёбрах темнеют гематомы, а ещё Матвей сильно похудел.

— Очень, — кивает он и, поморщившись, опускается на стул. — Что готовишь?

— То, на что у тебя скоро разовьётся аллергия, — ёрничаю я, отворачиваясь. — Картофельное пюре.

— Аллергия на то, что приготовила ты? Не смеши.

Наше возвращение в эту квартиру окрашено в депрессивно-серые тона. За этими беззаботными шутливыми фразами кроется растерянность, моя и Матвея. Меня гнетёт неизвестность и чувство неясной тревоги. До этого дня наша связь существовала лишь в вакууме: сначала это были тайные встречи в четырёх стенах, затем появились стены больницы. Сейчас же наступило время реальности.

— Стелла… — окликает меня Матвей.

Стерев с лица тревожные мысли, я с улыбкой оборачиваюсь.

— Да?

— Иди сюда.

Я выпускаю ложку из рук и в два шага оказываюсь рядом с ним. Хочу выдвинуть соседний стул, но Матвей упрямо тянет меня к себе на колени. А я не могу и не хочу ему в этом отказать, несмотря на риск причинить боль. Потому что это именно то, что мне сейчас нужно — вытравить гул мыслей и просто его обнять. В его руках так много для меня: целительный запах, солнечное тепло и безусловная поддержка.

— Ну привет, — шелестят тихие слова у меня в волосах, заставляя жмуриться от стремительно наваливающегося расслабления. Только в этот момент я по-настоящему понимаю, несколько была напряжена.

— Привет. Вкусно пахнешь.

— Пришлось намылиться дважды. Денис мне намекнул, что я начал вонять.

Я тихонько смеюсь. Знаю, что Матвей прилично с ним повздорил из-за приезда матери, из-за чего тот не появлялся в больнице несколько дней. Хорошо, что в конце концов они помирились. Не только мне сейчас нужна поддержка. Она вообще всем нужна, когда жизнь даёт сбой.

— Самое херовое в сломанной челюсти — это то, что нельзя с тобой целоваться, — сетует Матвей, поглаживая мою спину.

— А я-то думала, сломанные рёбра умерили твой пыл.

— Ты шутишь, что ли? — Он снимает мою руку со своего затылка и тянет её к паху. Под полотенцем он твёрдый. — Жду не дождусь, чтобы это поскорее исправить.

Низ живота и щёки теплеют. Со всем случившимся пиздецом я стала забывать, насколько Матвей темпераментный.

— Надо картошку выключить. — Коснувшись губами его щеки, я встаю. — Ты ничего не имеешь против молока в пюре?

— Съем всё, что дашь. 

— Когда у тебя следующий платёж за квартиру? — спрашиваю я, после того как дыхание приходит наконец в норму.

Секс с тем, у кого сломаны рёбра, не предполагает разнообразие поз, и теперь у меня жутко гудят ноги. Но даже несмотря на это и мою боязнь сделать Матвею больно, было отлично. В глубине души я была уверена, что не смогу отпустить себя из-за скопившегося напряжения, но физиология убедительно одержала верх над страхами. Неделя без секса и для меня стала слишком долгой, хотя раньше я могла обходиться без него куда дольше — например, когда Роман уезжал в командировки.

— Это не имеет значения. У меня есть деньги.

Судя по тону, Матвей не допускает ни единой возможности принять мою помощь. Это удручает. На днях я специально открывала сайты недвижимости, чтобы выяснить примерные цены на аренду квартир в этом районе. Суммы за жильё такого уровня более чем приличные, даже по моим меркам. А ещё я знаю, сколько Матвей получал у Романа. Этих денег недостаточно для того, чтобы платить за аренду и безбедно существовать целый месяц, не говоря уже о возможности копить.

— Матвей, пока ты временно не работаешь, я готова помочь. У меня есть деньги, и мне это не сложно. Я провожу в этой квартире почти столько же времени, сколько и ты…

— Стелла, нет, — перебивает он меня. — Если я не в состоянии дарить тебе подарки, то хотя бы квартиру буду оплачивать сам.

— Это глупое упрямство, — возражаю я, стараясь не звучать чересчур категорично, чтобы его не задеть. — Что хорошего в том, если тебя отсюда выселят?

— Я не собираюсь валяться дома вечно. Недели через две я смогу выйти из дома без этой повязки и найду работу. Не нужно за меня переживать.