Золотой лук. Книга вторая. Всё бывает - Олди Генри Лайон. Страница 11

– Ты первый, – повторила Сфенебея. Мое молчание она слушала, не перебивая, словно живую речь. – Первый еще и в том смысле, что с тобой приятно беседовать. Думаю, гораздо приятней, чем предаваться любви. Не обижайся, это скорее похвала, чем оскорбление. Твоя наивность… Нет, скажу иначе: ты умеешь слушать. Слушать так, что мне хочется рассказывать дальше. Великая Афродита! Я учу безбородого юнца истории аргосского трона! Вместо того, чтобы ласкать мою грудь, он тянет меня за язык! Тебя кто-то обучал этому искусству?

– Да, госпожа.

– Кто?

– Гермий, Податель Радости.

– Тебя учил бог?!

– Так вышло, госпожа. Я не виноват.

И тогда она сказала кое-что, чего я не понял.

– У моего сына на тебя планы, – задумчиво произнесла Сфенебея. – Большие планы. Раньше я считала это пустой блажью. Сейчас я затрудняюсь с ответом. Это или подарок судьбы, или пугающая ошибка. Очень большие планы; очень большая ошибка.

Я ждал, что она что-то добавит, объяснит свои слова, но она молчала. Дыхание Сфенебеи успокоилось, сделалось ровным, едва слышимым. Она спит, понял я. Спит преспокойнейшим образом, в то время как я, лежа рядом с ней, мучаюсь бессонницей. Странное дело! Ворочаясь с боку на бок, я чувствовал себя жертвой насилия в большей степени, чем если бы возлег с ней по принуждению или из корыстных соображений.

Я был уверен, что не засну до утра. Я ошибся.

Когда я проснулся, Сфенебея уже ушла. На низком столике, придвинутом к ложу, стоял кубок с двумя ручками в виде петель. В кубке очень кстати оказалась вода. Еще меня ждало овальное блюдце с холодным, нарезанным ломтиками мясом. Оленина, понял я еще до того, как сунул в рот первый ломтик. Ну конечно же, печёный олений окорок.

Поверх мяса краснела змейка, нанесенная кизиловым соусом. Думаю, змейка изображала яд. У Сфенебеи были своеобразные шутки и хорошая память.

Стасим

Звезды над Килленой

– Радуйся, мама. Это я, видишь?

Звезды рядом. Потянись – достанешь. На Киллене так всегда, на то и гора. Выше других? Чепуха, неправда. Но кто бы знал, почему отсюда ближе до звезд, чем с вершины Парнаса, Оссы, Пелиона? С вершины Олимпа?!

– У тебя все в порядке? Ну и хорошо.

Вот они, Плеяды, Семь Сестер. Ковшик с ручкой тонет в голубоватой дымке. Гермий протягивает руку, пальцем пересчитывает звезды. Сейчас бог похож на мальчика, только что выучившегося счету. Семь Сестер? Нет, шесть. Ярче всех мама, Майя Атлантида [5]. Под мамой вместо звезды мерцает легкое облачко – место для седьмой сестры: Меропы, жены Сизифа.

Вдовы Сизифа.

Гермий вечно путается: жена или вдова? Когда раз в месяц носишь бурдюк с вином на гору, где муж катит камень, трудно поверить, что его жена давно овдовела.

– Ты придержи местечко, мама. Она скоро придет.

Да, молча соглашается мама. Меропу на земле больше ничего не держит. Супруг умер, даже два раза умер. Дети выросли, разъехались. Главку Эфирскому не до матери, у него иные заботы. Внуки сошли в Аид. Жив один, да и тот в изгнании. Мы ждем, малыш. Я, твоя мать, и твои драгоценные тетушки – мы ждем не дождемся, когда Меропа присоединится к нам.

Она будет самой тусклой из Плеяд. Иные скажут, что от стыда: вышла замуж за смертного. Иные скажут: от печали. Первых будет больше: сплетников с ядовитыми языками всегда больше.

Тебе тоже не до матери, Гермий, спрашивает мама. Да? Ты редко навещаешь меня здесь, на Киллене. Если ты сидишь на горе́ туча тучей, если обращаешься ко мне, я знаю: с тобой что-то не так. Позволь вернуть тебе вопрос: у тебя все в порядке?

– У меня? Нет, мама, у меня не все в порядке. Я бы сказал: ничего не в порядке. Ты, главное, не переживай. Ладно? Потускнеешь, поблекнешь.

За спиной дышит пещера. Она всегда дышит, она живая. Почему? В пещере родился бог. Не всякой пещере выпадает такая честь. На Крите в Диктийских горах тоже есть пещера, которая дышит. В ней родился Зевс, в ней он прятался от отца-богоеда. В Олимпийской Семье только двое родились в пещерах: Зевс и Гермий, отец и сын. В этом, пожалуй, можно найти повод для гордости, если тебе больше нечем гордиться.

– Этот мальчик, мама. Внук Меропы. Я знаю, у них разная кровь, но если Меропа зовет его внуком… Пусть будет внук. Он не дает мне покоя. Представляешь? Смертный не дает покоя богу! Я брожу вокруг него, ощупываю, как слепец ощупывал бы Химеру. Тронул тут: коза, молодая коза [6]. Тронул там: лев. Коснулся в другом месте: змея. Сунул руку в огонь: костер. Если нет зрения, как собрать целое? Я уверен, что это коза, так откуда же гремит львиный рев? Я уверен, что это лев, но откуда жар костра?!

Мама слушает. Так слушать умеют лишь матери. Слушают мамины сестры, беспокоясь за племянника. Прекратил вечную погоню за Плеядами буйный Орион – это он загнал дочерей Атланта на небо и вскоре отправился следом за ними. Подслушивает? Даже если так, это не имеет значения.

Орион никому не проболтается.

– Так и с мальчиком, мама. Вот смертное дитя, но откуда берется великан? Кто этот великан? Вот смертное дитя, но при чем тут Пегас? Кровь смертного годами сохраняется в источнике. Крылатый конь пьет из каменной чаши, чуя эту кровь. Не улетает, завидя дерзкого; не убивает. Вот смертное дитя, но почему загорается радуга? Я ничего не понимаю, мама. Я боюсь его трогать, как боялся бы тронуть Химеру. Представляешь? Я, Гермий, боюсь.

Ветер шелестит в кронах деревьев. Журчит ручей. Дыхание пещеры делается тихим, ровным, как дыхание спящего. Смолкают ночные птицы. Гора успокаивает бога.

У горы не получается.

– Его не тронула Химера, мама. Я видел это своими глазами, прежде чем убежать. Его не тронула Гидра. Этого я не видел, врать не стану. Но он вышел из болот Лерны живым, и даже с конем. У истоков Амимоны есть старый платан, Гидра живет в норе под ним. Когда она выползла на равнину, собираясь украсть корову-другую, я рискнул слетать к платану. Не ожидал, но дриада этого дерева еще жива. Старуха, больная, как и платан. Вся в коросте, в бородавках. Изо рта воняет трухой. От ее разума остались жалкие клочья, но мне удалось ее разговорить. Это правда, мальчик встречался с Гидрой. Дриада хихикала, рассказывая, что Гидра не тронула лошадь. Ее это забавляло больше того, что Гидра не тронула человека. Не скажу, что это позабавило и меня. Скорее ужаснуло. Что должна была увидеть Гидра в мальчике, чтобы не тронуть даже коня? Неужели она почуяла радугу? Великана?! Впрочем, покусись Гидра на коня, на одного коня и только – не было бы ни радуги, ни великана…

Почуяла, повторяет мама. Ты сказал, малыш: Гидра почуяла. Про себя ты говорил: увидел, тронул, ощупал. Замечаешь разницу?

– Да, ты права. Там, где у меня логика, у чудовищ нюх. Гидра и Химера – родные сестры, дочери Тифона и Ехидны. Такие, как я, глядя на себе подобных, видят природу, имя, возраст. Такие, как Химера и Гидра, это чуют. Неужели чутье сообщает им больше, чем мне моя логика? Неужели природа мальчишки ближе, любезнее чудовищам, чем природа Гермия или Афины? Если он – тоже чудовище, я впервые вижу такое бестолковое, беззащитное, уязвимое тысячью способов чудовище. С другой стороны, радуга и великан… В чем я ошибаюсь?

Не знаю, молчит мама. Я не чудовище, откуда мне знать? Я звезда, свечу всем и каждому. Спроси кого-нибудь другого. Или допытывайся сам. Прости, малыш, я не в силах тебе помочь.

– Я говорил с Афиной. Я рискнул пригласить ее в храм, где мы едва ли не враги. В этом храме мы срастаемся краями, а что это значит для богов, если не вражду? Думал, так она лучше поймет. Она ничего не поняла. Она ловит Пегаса, его крылья закрыли для нее все. Эта погоня, поражение за поражением… Они выели Афину изнутри, как древоточцы. Богиня? Гнилой ясень, вот-вот рухнет. Я стучался в запертую дверь, мама.

Тишина. Ветер. Мерцание в небе.

– Афина помешалась на Пегасе. Зевс тут давно ни при чем, Зевс и молнии. Мудрость и военная стратегия сходят с ума от желания укротить свободу. Поставить ее на службу, взнуздать. Неужели я помешался на мальчишке, мама? Ловкость и хитроумие, выгода и извилистость путей – чего мы хотим от парня? Зачем он нам нужен? Неужели этот смертный – мой Пегас?!