Подари мне себя до боли (СИ) - Пачиновна Аля. Страница 43
Соня снова мелко затрясла головой, а нога в каблуке непроизвольно подвернулась.
— Так какого хрена? — так же спокойно, но тоном, от которого инеем стянуло позвоночник, поинтересовался Макс.
Он, не спеша, положил руки на ремень. Медленно стал вытягивать его свободный край из петлиц, не спуская глаз с Сони. Расстегнул. Достал из брюк.
«Бить, что ли, будет?» — промелькнуло в голове. Хотелось бы тогда знать, за что. Неужели только потому, что она ушла… не попрощавшись? Соня оглянулась. Отступать было некуда — позади помещение, в котором она, мягко говоря, ориентировалась плохо. Впереди — Моронский, который, однако ж, ремень отбросил в сторону и шагнул на Соню.
«Бить отменяется?»
Она сделала шаг назад.
— Я, конечно, бумажник не проверял, банкноты не пересчитывал… — Он сделал ещё шаг и начал расстёгивать рубашку. — Но мне казалось, ты на дешевую путану, бабочку-капустницу не похожа.
Сорочка полетела на пол вслед за ремнём. Соня невольно прикрыла глаза, отрубая себе доступ к изображению, да только все зря. Хватило мимолетного взгляда, чтобы воображение дорисовало голый торс мужчины, пышущий жаром, мощную грудь в чёрных волосках, живую змейку золотой цепочки на ней, и вены, набухшие на больших, сильных руках.
«О, всё, завиляла хвостиком», — презрительно проворчал Сонин внутренний голос.
Был бы хвостик — завиляла.
Соне казалось, что у неё у самой лифчик сейчас лопнет из-за гипервентиляции легких… Она заставила себя часто поморгать, чтобы сбросить наваждение и уставилась в пол, потому что выдержать этот его взгляд не представлялось возможным. Он её пугал. Так сильно, что она уже кляла себя за тайную надежду встретиться с ним вновь. Не так она себе это представляла, глупая!
«А ты думала, он с цветами и конфетами в гости придёт?» — съехидничал другой внутренний голос.
— Не понравилось, что ли? — Макс подошёл уже почти вплотную. — Так ты в антракте сбежала! Там ещё два акта должно было быть. Как минимум.
Ноги у Сони подогнулись, будто вареные, вся кровь, какая в ней была, ринулась к лицу, пульс барабанил в уши, оглушая до звона.
«Господи, Моронский, какой же ты тупой! Как, впрочем, наверное, все мужчины!»
— Я сейчас всё исправлю! — прозвучало, как угроза.
Она опять позорно подвернула щиколотку.
— Чё, ноги не держат?
— М… Макс… — пролепетала Соня.
Расстояние между ними сократилось в ноль. Она уже слышала, как он пыхтит и клацает зубами возле ее уха. Чисто зверюга, обнюхивающий добычу. Того и гляди, слюна капнет ей на воротник… Горячая лапа опустилась Соне на ягодицу и сильно, агрессивно сжала. Цепкие пальцы впились в ткань юбки. Грубо. Больно, но не там. А в том самом месте, которому Соня больше не была хозяйкой.
— Ты разувайся, проходи, — выдохнул он ей в ухо, жаром опаляя тело до сосков и оттесняя назад, вглубь квартиры. — Мы тут надолго.
— Мм…Мааакс, — Соня сделала ещё попытку сказать кое-что очень важное, но он не дал — впился алчным ртом в ее губы.
Ничего не получалось. Протестующее Сонино мычание Моронский понимал так, как ему позволял его затуманенный похотью мозг. То есть, как стон готовой к спариванию самки, ни больше ни меньше.
Блузка теряла пуговицы пропорционально тому, как Соня прощалась с силами.
Лапа с ягодицы метнулась вверх, к затылку, привычным жестом вцепилась в волосы, а вторая и нырнула в разодранную на груди блузку. Забралась под лифчик. Грубо стиснула плоть, подобралась пальцами к соску, ущипнула, снова накрыла и сжала.
Господи! Да, даже если бы вокруг все полыхало синим пламенем, она бы ничего сказать не смогла. Макс напал на ее губы, властно мял их своими, прикусывая зубами и языком мучил изнутри. Проникал своим дурманом, разбегался по венам и сосудам, унося сознание в «глубокие дали Сальвадора ДалИ».
А у неё каблуки вязли и путались в высоком ворсе ковров.
Надо было срочно что-то сказать.
Соня втянула носом побольше воздуха. И промычала:
— Н-н-н-нет.
— Да! — возразил твёрдо Макс.
— У-у, — протестующе замотала Соня головой, — Н-нет!
— Да!
На Соне опять что-то треснуло.
— Макс, нет! — удалось ей почти членораздельно.
— Да! — рыкнул Моронский сквозь зубы и его передернуло.
Когда Сонин каблук намертво увяз в ковре, ее сумка свалилась с плеча, упав на пол, раскрылась и исторгла из себя россыпь тампонов.
Макс увидел это и замер.
«Ну, наконец-то…»
— Нет… — тихо произнёс Моронский.
— Да! — Бодро закивала головой Соня.
— Нет. Скажи. Что это не то. О чем я думаю.
— Моронский, я не знаю, о чем ты там думаешь, кроме утоления своих примитивных инстинктов! Но это, однозначно, не патроны и это не курят! — выпалила Соня.
Макс чуть отпрянул. Уставился на неё, будто дополнительные дырки в ней просверлить хотел. Вытащил из-под Сониной рубашки лапу и запустил ее в свою шевелюру.
— Ты меня ими убила… Ты меня сейчас раскалённого ледяной водой окатила!
— Ну, ты ж любишь баню!
— Орлова, скажи, что это такой грамотный развод на бабки! Если так, то скажи, сколько ты хочешь? Любую, сука, цену назови! Завтра же, нет, сейчас же переведу. Я никогда! Никогда раньше, до встречи с тобой, не вёл себя, как полный кретин. Почему с тобой все через жопу? — Макс рухнул в стоящее в углу кресло. Посидел секунд пять, пока до него доходила мысль: — Кстати!
Моронский поднял взгляд и с хитрым ленинским прищуром общупал им всклокоченную Соню.
Она пыталась заправить распахнутую блузку обратно в юбку и хоть как-то пригладить дыбом вставшие волосы, балансируя на одном каблуке, потому что второй пал героем в неравной схватке с ковром.
— Ты номером ошибся, — дунула Соня себе на лоб, поправляя на бёдрах юбку. — Я — дизайнер, а не девочка по вызову!
— И это самый большой проёб в твоей жизни! Ты бы преуспела! Из Дубая бы не выезжала. Или из Монако.
Соня захлебнулась накрывшей её волной возмущения. Стояла и хватала ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег.
Макс потёр лицо и устало опустил ладонь на расстегнутую ширинку брюк.
— Спасибо за бизнес-идею. Всегда хотела побывать в Монако, — процедила Соня.
Ни один мускул не дрогнул на его лице. Моронский смерил Соню своим мрачным взглядом с головы до ног, задержал его на ее губах и вернул к босой ступне. Наконец, зашевелился и медленно поднялся с кресла, придерживая брюки. Сунул руку в карман, достал ключ и шмякнул его на комод.
— Устал я что-то… — тон чуть смягчился, но Макс по-прежнему выглядел угрюмым. Он повернулся к Соне и посмотрел ей прямо в глаза, — Ключ! — он двинул его по столешнице комода к Соне. — Я не держу.
— Ты либо уходишь, либо остаёшься, — продолжил Моронский. — Но тогда всё, Соня. Всё. Просто предупреждаю, чтобы потом не было претензий… Любое твоё решение приму. Нет — так нет. Оставлю в покое. Да? Тогда ты — моя. Вся без остатка. Полностью. В моём распоряжении. Безусловно.
— Но… я…
— И без «но»! — перебил Моронский. — Просто «да» или «нет»!
Он подошёл к Соне, пальцами правой руки взял за подбородок, слегка надавив на щеки, повернул ее лицо к своему и настойчиво поцеловал в губы. Не грубо, но властно. Как будто, всё уже решил за неё. Потом отстранился, быстро, одним движением стянул с себя брюки вместе с трусами.
— Я в душ, — и на пути к двери, ведущей, вероятно, в ванную, бросил, не оборачиваясь, — я буду ждать там, Соня.
Она осталась в комнате одна. Ключ от свободы — вот он, лежал перед ней на комоде. Бери, иди. Никто не держит. И больше никаких моронских. Свобода. Разве не этого она хотела?
Соня протянула руку, дотронулась пальцами до холодного кусочка металла, все ещё ощущая на губах горячее дыхание Макса. Уйти? Остаться?
Уйти, значит сохранить своё достоинство, личность. Остаться — значит, раствориться в нём полностью, потерять себя в нём. Уйти — значит поступить правильно, как разумная девочка, потом всю жизнь гордиться этим. Может, даже внучкам рассказывать, какая бабушка молодец была, устояла. Остаться — значит в омут с головой сигануть. Остаться — значит пропасть в этом омуте навсегда. Сколько он будет играть с ней — не важно. Неделю? Месяц? Два? Для неё дороги назад, к прежней жизни, к прежней Соне уже не будет. Он наиграется и забудет. А она будет помнить его всю жизнь… каждый день, каждый час, каждое мгновение.