Испорченная реальность (ЛП) - Урбанчик Джон. Страница 28

— Тогда идите. Никто из наших не станет вас удерживать.

Я прохожу мимо него, ожидая ножа под ребра. У костра — призраки. Дюжина или больше в масках, странных, нечеловеческих, ярких — совсем не серых. Дайю стоит в стороне, смотрит на меня из прорезей золотистой маски.

— Но дорога будет долгой, — говорит он, шагнув ко мне. — Долгое возвращение к цивилизации, если вам удастся найти верную дорогу. Мы не станем вас останавливать, но будем следить за каждым вашим шагом, Кевин Николс. Как псы. Пока вы не окажетесь на грани безумия, и тогда мы сделаем все возможное, чтобы защитить реальность.

— Реальность испорчена, — говорю я.

— Нет, — отвечает он. — И вы ничего не можете изменить.

Я медлю. Снаружи пещеры темно. Не то чтобы я не хотел идти, но умирать тоже не хочется. Есть ли у меня выбор? Он собирался мне угрожать, почти сказал: если не примиришься с судьбой, мы сожрем тебя. Я почти слышу, как лязгают в предвкушении его зубы.

Призраки в масках пляшут вокруг костра, все, кроме барабанщиков, кроме Дайю. Она не просто в стороне — над землей, на площадке. Резко отворачивается — все ее движения изящны или внезапны и исчезает за другой, похожей на мою, дверью.

Прямо за мной раздается шепот — льется мне в ухо.

— Обращение не всегда удается, мистер Николс, остается очищение. Изгнание. Уничтожение. Мы дали вам шанс, мистер Николс. Другого не будет.

Я не могу обернуться и посмотреть на него. Не могу вернуться в комнату. Не могу отправиться в ночь, в неизвестность. Впереди ни убежища, ни друга, ни утешения.

Но теперь танцоры меня заметили, новые призраки выскользнули из комнат поглазеть на меня, лица у них либо серые, либо скрыты под яркими масками. Шуты, длинноносые, безвкусно размалеванные. Пьяницы, ублюдки, прячущиеся от собственной Красной Смерти. Безмозглые, бездумные, безжизненные, оболваненные психопаты, маньяки, лунатики. Мне было безопасней с Антонио Феррари и убийцами в чумном колодце, по крайней мере, они не притворялись.

Призрак говорит о смирении, но требует слепой веры и полного подчинения. Это религия — нет, секта, постапокалиптические апостолы с ножами, объединенные страхом, отчаяньем и безнадегой.

— Идите, — продолжает он. — Ночь ждет. Лайте на луну, плачьте, расскажите о своем отчаянье деревьям, но вам дали шанс, мистер Николс, шанс существовать не бездумно, но ради великой цели. Такого больше не будет. Неужели вас не манит ночь? Не слышите песни сирены? Вы разумный человек, мистер Николс. Не стоит терять все из-за причуды.

У меня и так ничего нет, хочу я сказать ему, даже одежды, только серая кожа, которую они мне дали, и этого мало.

— Идите, — повторяет он. — Вам некуда возвращаться, нечего ждать.

Он-то откуда знает?

— Идите, мистер Николс, и молитесь, но мы будем гнать вас, как лиса, измучим, изведем. А потом, мистер Николс, очистим вас сталью. Очистим огнем. Нам не придется загонять вас до смерти, мистер Николс.

Кулаки инстинктивно сжимаются. Ногти впиваются в ладони. Головная боль возвращается — внезапно и ужасно. Перед глазами плывет, и я думаю, сколько еще яда в моих венах. Я оборачиваюсь, но не бью, а хватаюсь за него, чтобы не рухнуть на землю. Медленно заваливаюсь на колени. Призрак стряхивает мои руки и, прежде чем мир погружается во тьму, говорит:

— Я обо всем позабочусь.

Глава 9

Когда я был мальчишкой, десяти или двенадцати лет, за нашим районом начинался лес. Теперь его нет. К тому времени, как я уехал из Лонг-Айленда, там началась стройка, и на его месте возвели торговый центр.

В том лесу можно было найти все, что угодно. Тропинки уводили в дальние уголки галактики, в земли Камелота и Ноттингема. Там жили пираты, бок о бок с зомби, пришельцами и всей советской армией. Мы были рыцарями, королями, героями, злодеями, археологами, солдатами, вампирами, ниндзя, бесчисленными персонажами комиксов и фильмов.

Несколько запутанных троп вели от нашей окраины к «7-11» [24], так что «Биг-Галп» [25] и «Сларпи» [26] всегда были рядом, как и комиксы, журналы и видеоигры, затягивавшиеся на часы, пока мы не уставали от «Спай Хантер» [27] и «Квике» [28].

Лес занимал несколько квадратных миль. Некоторые тропинки не вели никуда, заканчивались в канавах, на заднем дворе чужого дома или странным образом упирались в ржавый остов «Фольксвагена-жука».

Ребенком я любил лес.

Когда я прибыл в Австралию, мы с Карен начали гулять по бушу. Я часов шесть шел по тропе у горы Крейдл, пока не добрался до Мэриоп-Лукаут [29]. Не хотел подниматься туда, но, увидев указатель, не смог устоять. Добрался до стены камней, своего рода лестницы, огражденной с одной стороны цепью — держаться при восхождении.

Я провел несколько дней в Голубых горах, хотя никогда не оставался там на ночь. Ходил но тропам разной сложности, спускался по Гигантской Лестнице [30] (иногда словно карабкался вниз по отвесной стене). Однажды я спускался на веревке, мне понравилось, и я решил при случае повторить. Никогда не занимался альпинизмом, но подумывал об этом...

У меня мало времени, пока мало, но, когда я верну свою жизнь, когда мы с Карен и Тимми снова будем вместе, попробуем все, на что не решались. Прыгнем с парашютом. Отправимся в круиз в Антарктику. Еще мы никогда не видели руин инков и подводную стену у берегов Бимини [31]. Активный вулкан на Гавайях просто звал нас к себе. Мы поднимемся на Килиманджаро.

Я напоминаю себе, что уже бывал в лесу, беззаботный или подготовленный, в детстве и совсем недавно.

Почему мне страшно уходить?

Дело в глазах. В лицах. В призраках. Они следили за мной с самого начала, никогда не оставляли одного, не давали мне шанса.

А времени, понимаю я, мало. До сдвига реальности. До того, как кто-то снова ее изменит, какой-нибудь Антонио Феррари за пятнадцать тысяч километров отсюда, — так он сказал. Я не спросил, как его звали. Знаю того парня только как Антонио Феррари. Он дал мне неопределенный, но конечный промежуток времени. Новый сдвиг мог случиться в любую секунду или через недели.

Чем дольше я здесь остаюсь, тем этот миг ближе.

Я снова прихожу в себя, лежу в своей кровати — или просто в кровати. Я не один. Сны не бледнеют, столь же отчетливые, как все вокруг. Чем больше я думаю о ситуации, в которой очутился, тем хуже она выглядит.

Дайю стоит у двери, без маски, сложив на груди руки, сверлит меня взглядом.

— Я не притворяюсь, — говорю я. Моя голова болит от удара об пол. Меня удивляет, что я ничего не сломал при падении.

— Пить хочешь?

— Да, пожалуйста.

Дайю не двигается. Ее губы расходятся в кривой ухмылке, она не говорит, просто думает. Едва заметно наклоняет голову, изучает меня. По выражению ее лица я понимаю, что внутри нее кипит спор и большинство присяжных считают меня виновным.

— Я не люблю тебя, — говорит она. Не краснеет. Как я вообще мог увидеть румянец сквозь эту серость? Ее глаза кажутся еще темней. Дымчатыми. Подернутыми поволокой. Мне становится страшно.

— Что ты натворила?

— Натворила? — спрашивает она, склоняя голову к другому плечу. — Ничего. Совсем ничего.

— Ты что-то приняла.

Она качает головой.

— Ты что-то приняла, — повторяю я. — Что? Наркотик, которым они меня накачивали?

— Ничего, — говорит она, а потом: — Пить хочешь?

— Дайю. — Я опускаю глаза и вижу ее ступни, босые и серые, совсем маленькие.