Учение гордых букашек (СИ) - Стариков Димитрий. Страница 8

— Темница она всегда темница, — сказал Осберт. — Уходил бы ты оттуда, Фатэль.

— У тебя работенка не лучше моей! Полгода в море, а мне что делать? Правильно, мне выпить не с кем! Ему на меня плевать! А когда эта корабельная крыса приплывает на берег, так все, сразу запой. Увидеть его в таком состоянии как сейчас большая редкость.

— Так я-то люблю море, что с того? Ты-то сам не знаешь, чего хочешь! То ему выпить не с кем, то он жалуется на запой.

Спорили до сухого горла, после опрокидывали кружку, и снова в бой. Когда до их пьяного сознания дошло, что Писарь никак не участвует в разговоре, а только сидит да улыбается, они выдвинули его судьей, и в конце каждого предложения спрашивали, считает ли он правильными их слова. В конце концов, все хмельные вышли из Устрицы. Направились к бедным окраинам города, трое в обнимку. При таком угаре сознание часто остается цельным, где-то высоко комок разума Писаря силился управлять телом, но на деле мостовая все пыталась подняться и ударить его по лбу. Фатэль остановился на одной вонючей улочке и сказал:

— Идите, я догоню. Живот что-то крутит.

Осберт и Писарь признали пьяную беду, и продолжили путь вдвоем. Не заметив расстояния, Писарь очутился в незнакомом месте за высокими городскими стенами. Листья хрустели под ногами, впереди бескрайний склон, утыканный почерневшими деревянными жердями, покосившиеся хижины, покинутые людьми, но обретенные гостями. Среди множества как всегда была одна, они подошли к наклоненному деревянному домику, с задней стороны бревна разъехались под силами дождя, ветра и времени. Дверь смяло, будто большое деревянное чудовище сжало губы, а выломанные срубы торчали тупыми шипами. Входом служила оконная рама без одной створки. Не особо доверяя местами трухлявому дереву, Писарь опасливо залез внутрь. Пол уходил в землю под углом, наклоненными стояли стол, и две кровати по разные стороны. Предчувствие скорого обрушения преследовало каждый шаг и даже прочистило голову. Внутри старого дома жил дух прошлого, все здесь исчерпало свою историю, умерло, и обрело новую жизнь в их глазах. В пол врезан люк, из более светлых досок, Осберт уверенным движением хозяина распахнул проход вниз.

— Наше убежище.

Осберт достал темные бутылки и снова взялся пить.

Фатэль

Пока Писарь и Осберт выбирались за город, Фатэль спешил на встречу. Он шел по улочкам самой бедной части Гааны, которую называли Гнильем. Из кривых окошек на Фатэля зыркали злые, обросшие бородавками лица. Под ногами то и дело хлюпали зловонные ручейки. Тут посреди улочки возникла шайка. Все ставни тут же захлопнулись, зеваки поспешили убраться подальше.

Во главе шайки громоздился жирный, расплывающийся человек, облаченный в целый шатер из легкой ткани. Он поклонился Фатэлю и шайка тут же спрятала ржавые кинжалы. Толстяк немо чмокнул сальными губами и заговорил:

— Украсть медальон у королевы не выйдет. Король Йордан подарил, она его на шею, и больше не снимает.

— Значит медальон и вправду ценный. Мы сами его заберем, нам нужно знать, где потаенный вход в покои королевы, — сказал Фатэль.

— Наших мальчишек она туда не пускает, даже слуги не знают где проход. Есть у меня смышленый малый, Талли зовут. Он бы попробовал разведать, но сейчас в замок ему не попасть.

— Я об этом позабочусь. Пусть мальчишка ждет меня завтра утром. Нам нужен этот медальон, и проход. Крул, не подведи нас, если не хочешь войны.

У хижины на сухих виноградниках

Прохладный вечер. Солнце клонится к морю, ветерок. Алый свет красит бока Гаанских башен. Фатэль вернулся, когда Писарь и Осберт сидели у хижины, за старым столом. Редкие листья кружились в воздухе и застревали в волосах. Осберт опустошил очередную бутыль терпкого вина и спросил:

— Писарь, а эти болота на юге, что в них такого? Ну, топи и топи, жизни никакой, да и запах говаривают скверный.

— Почему у меня спрашиваешь? — налил себе Писарь.

— Ты дурня не валяй. Я пьяный был, признаю, но многое слышал. Капитан же шептался с тобой про топи. Расскажи, ну, охота послушать, чего тебе там?

— Топи. Расскажу, здоровяк, расскажу. Зайду с краю. Все знают, что и Восточному и Западному королевству полсотни лет, а знаете…

Осберт перебил его:

— Вот я не пойму, ну нашли вы двух детей с мертвой матерью королевой, ну не знаете, кто первенец, так выберете кого-то! Иордан, Рарг, какая разница, зачем королевство разделили, остолопы!

— Раньше чтили традиции, Осберт, — сказал Фатэль. — Одна из них, внимательно слушать человека, раз спросил.

— Ничего, — сказал Писарь. — Никто не знает, сколько на самом деле лет было единому королевству. Старейшим историческим записям, записям о правлении королей лишь четыре века. Но писать люди умели гораздо раньше. Сохранилось древнейшие чертежи, рецепты, сказки, стихи, но ничего о настоящем прошлом.

— Так может, и не было тогда королевства? — спросил Осберт.

— Думаю было, но историю уничтожили. Кто-то долго истреблял из нашей памяти прошлое, и преуспел. Старики умерли со своими рассказами, а все что записывали дети, сожгли.

— Разве кто-то на такое способен?

— Не знаю. Это лишь догадки, но думаю что именно тогда, всего четыре сотни лет назад появились топи. Раньше там была земля. Древние камни на забытом языке повествуют о походах на юг. Мой отец разгадал тот язык и меня научил. Там говорится, что люди доходили до невероятно высоких гор, где на вершинах вечный лед.

Осберт расхохотался.

— Лед? На юге?

— Да и эти высокие горы находятся там, за непроходимыми топями. Но горы и горы, скажете вы. Что нам толку? Только камни говорят, что там растут травы, которые исцеляют любые болезни. Дают невиданные силы и даже, — Писарь понизил голос, — бессмертие.

— И ты хочешь жить вечно? — спросил Фатэль.

— Может быть. Только не это важно. Там неведомый край, туда не ступали нынешние люди. Новая, неизведанная земля. Она звала моего отца. От него мне достался только этот зов.

После еще нескольких бутылок разговор вновь повеселел. Осберт начисто забыл, что там ему открыл Писарь и спорил с Фатэлем о том, где пекут лучшие гаанские лепешки. Осберт быстро иссяк. Он захрапел еще до темноты. Фатэль сразу отряхнулся от веселья, стал задумчивым. Тогда Писарь понял, улыбается Фатэль только ради друга.

— Как тебе наш город, Писарь? Интересно, каким его видят из замка?

— Я живу не многим лучше твоего.

— И все-таки ты редко сворачиваешь с главной улицы. Не знаешь Гнилья. Не знаешь людей, которым нечего есть. Без окраины Гаана наверняка кажется прекрасной. Хотел бы я видеть ее такой.

— Люди сами выбирают, как жить. Если не нравится, борются. Одни падают, другие поднимаются, вечная круговерть. — Писарь поводил чашей по столу.

— Бороться или сдохнуть, небогатый выбор для ребенка, что родился в неудачном доме.

— Королева помогает детям. У нее целый выводок бывших бродяжек. На день Гебы-Матери она и многие другие выходят в Гнилье. Говорят, она даже помогает стирать вещи беднякам, и метет улицы. Ты прав, я ближе вижу королевские верхи, поверь, они заботятся о Гаане.

— Когда обеспеченный человек занимается простой работой, он никогда не поймет, не станет ближе к народу. Ведь он в форме остается важным господином, завтра он снова будет решать важные проблемы, а простой бедняк трудится с мыслью, что он будет копаться в этом дерьме всю жизнь. Это убивает больше всего, этого не понять королям.

Отвечать Писарь не стал. Эти слова казались слишком важными для Фатэля, чтобы начинать спорить. Еще выпили. Фатэль, кажется, вовсе не пьянел. Писарь любовался темнеющим небом. Хотелось спать.

— Надеюсь, когда-нибудь к нам придет другой король. Кто-нибудь, кто не хочет пиров, золота и свиты. Кто-нибудь, кто отнесется к короне, как к бремени, кто положит жизнь за других. — Фатэль встал и закачался к хижине.

— Кто, например? — спросил Писарь вдогонку.

— Не знаю. Человек с огнем в голове.