Учение гордых букашек (СИ) - Стариков Димитрий. Страница 10

— Сколько раз вам говорить, не трогайте моих детей!

Стражник опустился на колено, впрочем, не выпуская Талли.

— Ваше величество, этот не из ваших. Быстрый сорванец, простите что пропустили, наверняка один из слуг. Решил своровать хлеба, да не понял куда бежит.

— Тогда уберите его, найдите господина и прикажите высечь мальчишку, который не хочет работать.

Страж позади поклонился королеве и намертво сжал Писарю плечо.

— Госпожа, этот писарь его хозяин.

— Он каждый день меня избивает, прошу госпожа, высеките, только не возвращайте к нему. — Талли со слезами показал на Писаря. — Я просто хотел есть, он не дает еды уже три дня, а за что? За то, что я не поклонился ему при встрече!

— Госпожа, это ложь, мальчишка отправится на улицу, — ответил Писарь с предельным достоинством.

— Он грозился повыбивать мне зубы, если я еще раз попрошу еды!

Талли плакал натурально, лицо покраснело, сопли потекли.

— Тихо, — приказала королева. — Дитя, как тебя зовут?

— Талли, ваше величество, — Талли навесу склонил голову.

— Талли, этот человек действительно так плохо с тобой обращался?

— Да, ваше величество.

— Королева, прошу! Этот парнишка просто исчадье Агреба! — сказал Писарь.

— Молчать. Я услышала достаточно непочтительности сегодня. Пойдем дитя, тебя нужно отмыть. Заплатите ему за слугу, и выгоните из замка. Корона больше не нуждается в тебе, писарь. И дайте десяток плетей прилюдно.

Покушение

Писаря взяли под руки и уволокли прочь. Талли мельком извиняясь, пожал плечами. Отпираться бесполезно, Писарь сжал зубы, чтобы не наговорить лишнего про королевское правосудие. Ему хотелось сжечь к Агребу замок со всеми обитателями. Заявиться к королеве и задушить за эти десять ударов. Конечно, делать такого Писарь не собирался, но мысли заглушали боль несправедливости. Его сразу повели к главной площади. Здесь рубили головы, вешали и проводили публичные наказания. К помосту всегда стекались поглазеть бедняки. Богатым жителям белокаменных домов возле замка, едва ли так интересны страдания.

На площади разверзся беспорядок. Стража окружила помост, на который поднимались заключенные с мешками на головах. Казни почитались за главного кабана на блюде, сначала закуски подобные Писарю. Очередную душу прислонили к столбу. Человек не вырывался, он скорее был разочарован провалом конкретного дела, но знал, что после плети жизнь продолжится. Плотный камзол с вышивкой выдержал пяток ударов. Только последний прорезал ткань. Человека выгнуло сильнее, кровь засочилась, он застонал, но свободный уполз с помоста. Писаря колотило против воли. Тонкая одежда не сдержит и одной плети. Всегда так, у кого толще наряд, тот легче переносит удары.

Вдруг со стороны дворца показалась цепочка стражников, шестеро королевских слуг несли закрытый паланкин. Латы заблестели на крышах, и в окнах. Сверху арбалетчики оглядывали народ. Паланкин остановился. Король Йордан ступил на помост. Шепот как море по песку прокатился по толпе. Йордан заговорил:

— Мой брат, Рарг, король востока начал войну. Вчера утром несколько лодок пересекли Златоводную, и сожгли несколько достойных деревень у границы. Разведчики сообщили, что Рарг собирает войско. Он решил сжечь наши земли и захватить Гаану. — Король сел на черную от старой крови плаху. — В борьбе потребуются все силы, но я не заберу ваших жизней. Все в Гаане останутся с семьями. Все будут работать, обеспечивать войско, придется трудиться. Этот флаг, — король указал на башню стражи. Там сразу поднялось и затрепалось громадное бордовое полотно, — будет напоминать о войне. Напоминать о долге столицы перед королевством. Но обещаю, пока красный не сменится на черный траур, пока я не сброшу корону и не отдам ее в руки Гебы, пока неотвратимый рок не заставит, война не коснется благословенной Гааны.

Из паланкина на помост вышел Моран в черной мантии и зарычал:

— Королю слава!

Люди подхватили, толпа зашлась хвалебными криками, стража подняла мечи, топотом и уханьем навязала ритм. Вдруг арбалетный болт вгрызся в столб возле головы Йордана и сломался от своей скорости. Сразу за ним еще. Писарю показалось, наконечники чуть вильнули в последний миг. Болты убили двух слуг позади, что несли паланкин. Стража окружила короля, образуя щит. Началась давка, люди спотыкались, падали, бежали по чужим головам. Приговоренные поспешили скрыться в толкотне. Писаря схватили и пронесли над обезумевшей гурьбой. Это был Осберт, он тараном пробил людские заслоны и отпустил Писаря только в спокойном проулке.

— Все Писарь, теперь поквитались!

— Ты как здесь?

Осберт оперся на чью-то оградку.

— Долго вас не было. Пить одному-то неохота, думал, у замка разыщу, а тут такое. Удачно прошло, с мальчишкой этим?

— Дело сделано.

— Знаешь, мне-то Фатэль ничего не рассказывал, но я-то вижу, грустил он.

— Сын у него, исчадье Агреба, хитрый подленыш. Погнали меня из замка, но мальчишка пристроился.

— Сдался тебе этот замок! Теперь-то с нами поплывешь! Фатэль авось уже кольцо продает. Только ведь тебе жить где-то надо. Есть у меня идейка.

Рассказ пьяницы

Осберт переговорил с хозяином и поселил Писаря в комнатку на втором этаже Устрицы. Спать на кровати за целую неделю Писарь так и не решился. По всей продавленной перине водились мелкие жучки, они обходили только большое пятно посередине. Поначалу ночной шум снизу заставлял стучать по полу, чтобы гуляки хоть немного стихли. Через несколько дней Писарь уже старался угадать кто начал драку, или кто сегодня запевает. Война не слишком беспокоила моряков, но это пока. Писарь же переживал только за свое путешествие. Фатэль отдал деньги. До отплытия на судне капитана Арга навстречу крайним берегам осталось пережить три дня.

Писарь сидел за столом и курил. Пыльные лучи жаркого солнца сочились в комнату. Постучали. Не дожидаясь ответа, дверь распахнулась, это был Осберт. Он куда-то пропал после последней встречи и больше не появлялся в Устрице. Писарь закашлялся и показал на стул. Осберт половиной туловища нырнул обратно за дверь, огляделся, и закрыл ее изнутри на задвижку. Потом поставил кружку с элем на стол.

— А мне чего не захватил? — спросил Писарь.

— Так это тебе, я больше пить не буду. Никогда.

— Думал, ты как настоящий моряк не можешь терпеть сушу, и заливаешь все элем.

— Да я и в море. Но это раньше. Теперь нет. Пить-то мне больше не улыбается. Пару дней назад, когда тебя-то здесь оставил, шел я из Устрицы, а тут шваль какая-то девке надоедает. Так ты меня знаешь, помесить рожи никогда не против. Только тогда еле на ногах стоял, ну ты помнишь. Так я как разгонюсь, и в толпу этих гадов, ну руки в кровь, лицо тоже, но ничего не чувствую, направо налево раздаю, как вдруг мне в животе слева начало мешать что-то, подумал ладно, потом разберусь. Да уж разобрался. В общем, половина уродов с перепуга еще поначалу разбежалась, осталось с пяток человек, и когда я впечатал в стенку лицо последнего, как то невзначай глянул на левый бок, а там…

Осберт стянул край рубахи и показал заживший шрам. Кожаная мешанина. Писарь внимательно всмотрелся, широкое лезвие воткнулось в центре, от него уже шли другие порезы.

— Да ножик-то, мне всадили знатный, я как посмотрел на рану, так сразу упал. Глаза открыл, уже днем в доме каком-то. И девушка около постели.

— Та, которую спас? — улыбнулся Писарь.

— Не знаю. Эта тоже вся в тряпки завернута, так что и лица толком не разглядишь, только глаза странные. Стоит, смотрит на меня, а как поняла, что в себя пришел, так сразу убежала. Комната будто богатая из белого камня вся, как хоромы при замке. Попробовал подняться и представь, получилось. Бок-то побаливал, но совсем немного. Только я сел на кровати, дверь распахнулась, и вошел парень, лет двадцати, может, чуть старше, рыжий, кудри веснушки, с кувшином в руке. Говорит, мол, благодарен, что девке той помог. Подобрали они меня, чтоб не умер от потери крови. Рыжего звали Аден, он корону гнилой зовет, болтает, мол, странная эта война. В общем, поговорили, он вина налил, но так и не признался, как так быстро рану мне залечили. Аден вроде какой-то главный у этой шайки и они замышляют недоброе против короля Йордана, посвящать меня не стали, и когда на выход повели глаза завязали. Сначала вниз долго спускались, потом воздух сгустился, будто им уже много раз дышали, и запах затхлый, похоже, они по катакомбам обретаются. Когда свет показался, я еще долго шел. Потом услышал, вокруг народ шумит. Повязку снял и понял, что один расхаживаю по площади.