Ковчег для Кареглазки (СИ) - Наседкин Евгений. Страница 16

Я был на школьной кухне. После приземления появилась тупая боль в пятке, и я пошатывался, обходя столы с казанами и уворачиваясь от висящих половников со сковородами. Столовая… выход в коридор. Вот, наконец, выход наружу.

Я обошел школьное здание у стены, под карнизом, чтобы быть менее заметным с крыши. Мне казалось, что оттуда доносится стрекотня и чавканье, но я не был уверен — возможно, это было только мое воображение, подкрепленное завыванием ветра. За углом я так и не увидел Латыша, ни мертвого, ни раненного, хотя особо и не искал. Может, валяется где, а может, твари съели.

Причал оказался дальше, чем я думал. Я не видел Таню, но я еще и не везде посмотрел. За сараем с катамаранами я спустился по тропе, и только тогда заметил ее силуэт у воды.

— Ты в порядке? — я всматривался в нее, хотя в темноте почти ничего не было видно.

— Да, — она прижалась ко мне. — Последние метра три съехала — ободрала и руки, и ноги, и живот. Но я в норме.

Я отодвинул ее — нельзя было мешкать. Проверил каждую лодку, но все были прикованы. На одной из цепей обнаружил дефект — придется рискнуть. Уложив звенья друг на друга, я нанес по цепи несколько неуклюжих ударов Кракобоем.

Металл зазвенел, и издали донесся собачий лай. Я слишком привлекал внимание, и единственным выходом было ускориться — и я со всей дури колотил по цепи, пока одно из звеньев не разлетелось, высвобождая посудину. Наконец-то!

Собачий лай прозвучал совсем рядом, когда я впихнул Танюшу в лодку, и отчалил. А потом мы увидели его — бегущего к нам на всех четырех ногах — но я совсем не обрадовался этому «старому» другу. Ведь следом мчался кракл.

— Гриша, помоги ему! Мы должны спасти его!

Твою мать! Я никому не помогаю, а уж тем более, я не спасатель. Я оттолкнулся веслом, а Цербер выскочил на край настила и заскулил. Трескун уже был рядом, я слышал его шумное дыхание с присвистом. Пес прижался к доскам, жалобно заглядывая в глаза. В лунном свете я увидел татуировку на монстре. Вот уж дал Бог удачу…

Танюша махом выпрыгнула на причал.

— Не будь дурой! — заорал я. — ТЫ ДЕБИЛКА?! — но она не реагировала, склонившись над страхопудальной собакой. Кракл приближался, с опаской переваливаясь по скрипучим доскам.

Все произошло быстро — нелюдь ускорился, и я был вынужден подтянуть плоскодонку к причалу. Таня стала заводить Цербера на борт, а Охотник метнулся к ним. Первое, что было под рукой — весло — въехало упырю под ребра, лишь немного изменив его траекторию. Пока я достал пистолет, пес уже был в лодке, а вот сестра — еще нет. Кракл схватил ее, а я выстрелил последние патроны — куда-то в грудину и живот. И Таня вырвалась.

Под аккомпанемент чудовищного гавканья я подхватил сестру, и в этот миг трескун снова цапнул ее за лодыжку. Я не смогу вырвать ее из этих лап! — только и успел я подумать, когда Цербер выпрыгнул на причал, и свалил монстра.

Теперь пес барахтался в объятиях Охотника. Я забросил визжащую Таню в лодку, но она рвалась обратно. И тогда я заехал ей. В подбородок. Вырубил.

Одной ногой закрепившись на корме, а другой — на настиле, я что есть силы рассек воздух свистящим Кракобоем. Черепная коробка Охотника затрещала, и его потная голова отлетела в сторону, увлекая за собой жилистое тело. И нет, я не спасал собаку — я хотел избавиться от назойливого чудовища.

Цербер вскочил в посудину, и когда кракл приподнялся, мы были уже метрах в шести от него. Он разъяренно рычал, и хоть меня таким не удивишь — этот рык мне не понравился. Как обещание страданий. Луна осветила разбитую морду Охотника — и выбитый глаз. Но он не преследовал нас.

Мы чудом спаслись. Правда, с моей стороны это было продуманное чудо. Ведь я знал, что трескуны не умеют плавать.

****

Джип с включенным ближним светом свернул вправо от железнодорожных путей и подъехал к гаражу. Он спешно притормозил, и все равно наехал на опору. Лампы и плафоны, которыми столб был увешан, как новогоднее дерево, со звоном посыпались на капот.

С двери вывалился Гермес. Упав на холодный щебень, он с непривычным удовольствием пролежал несколько минут, прежде чем взобраться по машине, и принять вертикальное положение. Ключ никак не хотел проворачиваться в замочной скважине. Когда все же удалось отворить ворота, он вернулся на окровавленное водительское кресло, и въехал внутрь.

«Птолемей, Дарий, Иеремия… — шептал сзади обездвиженный пастырь Арго. — Птолемей, Дарий, Иеремия». Святой отец пока что был в «чистилище», в искусственном состоянии, в которое можно ввести зараженного в инкубационном периоде, в течение 5-10 минут после инфицирования. Для этого использовался «Армивир» — неудачная вакцина от фуремии. Единственное достоинство препарата — возможность отсрочить потерю разума. Ненадолго, максимально часа на четыре — и тогда сразу после чистилища стартовала метаморфоза.

Армивир давал семьям шанс попрощаться с заболевшим… Реальность оказалась суровей. Вспышка снесла цивилизацию слишком быстро, и прощаться оказалось не с кем. А разработка оказалась в руках Божьего промысла.

Уже внутри гаража Гермес включил фары и оглядел помещение, пыльное и затянутое паутиной. У стен лежали вещи, связанные с железной дорогой: светофор, ящики с шурупами, с уложенными сверху колесными парами, цепи и костыли. В дальнем углу слева стояли две пары шпал и старенькая дрезина. А в углу напротив — большой железный стол со шкафом, завешенным спецовками. Бывало и похуже. Сейчас бы продержаться. И выжить.

Он сделал себе укол. Суфентанил поможет остаться в сознании и в физической кондиции. Когда синдик вылез из авто, его стошнило кровью, но он даже не наклонился — сделал это стоя.

Инъекция начала действовать, и Гермес поволок пастыря как тряпичную куклу, перегибая и переламывая тело в самых неподходящих местах — священник не чувствовал боли, а уложить тело на стол иным способом не удалось бы. Под столом был спрятан ключ от шкафа: Гермес знал об этом, и достал оттуда герметично закрытую коробку. Скальпели, ножницы, жгуты, пластыри и бинты, шприцы и ампулы, наркотики, антибиотики и гемостатики… аптечка, намеренно оставленная здесь богобратьями. Укрытие Синдиката. На всякий случай.

Он разрезал одежду пастыря; штаны, нательное белье под кольчугой, и даже вериги — все в запекшейся крови. На бедре укус, шмат мяса просто вырван. Обширное место вокруг раны покраснело и блестело. Мастер был в невменяемом состоянии, его дыхание было тяжелым и редким, а температура достигла 42–43 градусов. Надо спешить, скоро от него не будет проку.

Синдик очистил лоб Арго от длинных слипшихся волос. Глаза восточного типа были прикрыты тяжелыми, иногда подергивающимися веками. И фарфоровые щеки, и лоб были покрыты татуировками — вплоть до небольшого носа. Всевидящее око на лбу, выглядящее сейчас особо пугающе из-за темной вздувшейся вены, пентаграмма в круге на правой щеке, и ороборос, гоняющийся за собственным хвостом — на левой. В Синдикате верят, что сигиллы — святые символы — защищают и приносят удачу, хотя оперативникам запрещено наносить такие обереги.

Гермес ввел в грудь очередную дозу Армивира, и лицо наставника порозовело. Его глаза с натугой приоткрылись, он пытался осознать, что происходит. Затем его взгляд опознал синдика.

— Мы потеряли Ковчег, упустили юношу-свидетеля. Мы провалили миссию, — он закашлялся.

— Нас застали врасплох, — Гермес присел на порожний бочонок, он уже надел респиратор.

— Нет. Ковчег — это главное. Мы обязаны заполучить его… — в безумных глазах Арго проскочило отчаяние, — пока он не пробудил Саморожденного.

— Саморожденный? О чем вы? — удивился Гермес, тем более, что он уже слышал такое раньше — вполуха, словно это секрет. Или великий обман.

— Забудь. Это выдумка. Ересь. Синдикат не допустит такого, — пастырь пришел в себя. — Надо сообщить Коллегии о произошедшем.

Синдик покачал головой.

— Отче, мы потеряли дрон, на связь выйти не получится.

— Ты знаешь, что делать. — Арго навел ладонь на оперативника в благословляющем жесте. — Будь честным с Синдикатом, будь верен Суровому Богу.