Ковчег для Кареглазки (СИ) - Наседкин Евгений. Страница 20

Это только увеличило мою суммарную ненависть к блохастому гаденышу, ставшему причиной и заражения Тани, и ее последующей смерти. А еще болел глаз…

Моя охота на Цербера, это, конечно, было безответственно. Что вполне соответствует моему характеру и взгляду на жизнь. Безответственность вообще у меня в крови, передалась от отца. Он никогда не играл с детьми, фактически не интересовался нашими с Таней делами, вечно был занят. Наверное, именно его безответственность привела к тому, что он опубликовал непроверенные свидетельства о коррупции городских властей, что привело к краху всей его дальнейшей жизни. Потом он перебивался редкими мелочными заработками фрилансера, даже не задумываясь, как на это прокормить семью. А алкоголь помогал ему стереть остатки здравого смысла… Иногда я тоже поступаю, как он, и даже не знаю, что удерживает меня от полного уподобления отцу. Возможно, какая-то материнская часть, другие гены, полученные мной в результате их марьяжа.

Ладно, довольно самокопания! Наконец, в предрассветной игре лунного света я засек псину. Цербер, как обычно, смотрел взглядом, наполненным и виновностью, и сочувствием. Он нервно бегал в углу за домом, где был заблокирован еще и воротами с бензовозом на входе. Я же испытал облегчение. Всего лишь расстрелять. На черта его есть — не ем я собак. А вот казнить его я обязан.

Мой голос коварно прорезался и с горем пополам позвал животное: «Цер-бер! Цер-бе-рик, иди ко мне!». Пес выглянул из-под колес, и я спустил курок. Оглушительный грохот, отдача… а я вновь и вновь стреляю. Пламя взрыва застало меня врасплох и окутало ядовито-оранжевым жаром. Бензовоз разорвало на части, которые поднялись факелом и разнеслись во все стороны.

Последним чувством было, что я сгораю как спичка под напалмом — но перед этим взорвалась голова, вытек глаз, и передо мной мелькнул силуэт — как пума в прыжке… но это не точно.

Глава 5. Евнухам здесь не место

Ту-ту-тук, ту-ту-тук, ту… монотонный гул наполнял мозг спокойствием, убаюкивал, напоминая о далеких временах, когда Андрей-Гермес с классом ездил в Туапсе. Тепло и уютно, кажется. Спать бы и спать, но мозг уже очнулся и хотел быть полезным, словно не понимая, что не всегда эти мысленные изыскания приносят пользу.

Агент Синдиката открыл глаза, но было темно, и он ничего не увидел, кроме того, что он уже не в гараже. Ничего не болело — он вообще ничего не чувствовал. Как в тумане, в голове возникли образы и звуки, которые казались давно пережитым сновидением — человеческие голоса, ощущение невесомости, темный готический паровоз. Приятно осознавать, что твой разум способен на большее, чем просто существовать и считать до десяти.

Следуя дедукции — его эвакуировали. Сверху справа зажегся красный лазерный глаз, и просканировал синдика. Аппарат запищал, и зажегся свет — неяркий, мерцающий. Дверь распахнулась, пропустив троих мужчин. Гермес с облегчением заметил у высокого арийского блондина татуировку на правой щеке. Змея, кусающая себя за хвост. Уроборос.

— Как ты себя чувствуешь? — огромный сутулый детина в белом халате подошел ближе.

Гермес распознал в нем медицинского работника — по фонарику в руках и стетоскопу на груди. Нужно было ответить, но когда он попытался это сделать, губы слиплись — чтоб открыть рот, пришлось их разодрать.

— Я как под наркотой. Это лекарства? Все нормально?

Гигант улыбнулся, а блондин с уроборосом подошел к панели с экранами, что-то включая. Третий, похожий на богомола с огромной плешью на маленькой голове, пристально смотрел на оперативника. Казалось, что он никогда не моргает.

— Все нормально, Гермес, — успокаивающим тоном сообщил верзила. — Меня зовут Зенон. С нами в вагоне — сам священный приор Стикс, — он поклонился плешивому богомолу. — А это — пастырь Дионис, — он показал на блондина с уроборосом. — Расскажи нам, что произошло. Постарайся все вспомнить, это очень важно.

Гермес задумался, как подать информацию. Приоры были кормчими, они составляли Коллегию, управляющую Синдикатом. И сейчас вдруг оказалось, что он держит ответ перед одним из них. После провала. Фактически, это как пройтись по лезвию ножа, не порезавшись.

— Ну же! — пастырь Дионис нетерпеливо приподнял правую ладонь с огромным изумрудом на среднем пальце. — Клянусь Апокалипсисом, не всегда молчание — золото!

— Надо ведь думать, что говоришь…

— Вы с Арго умудрились провалить миссию, — высокий блондин занервничал. — И теперь нас интересует только то, где Ковчег.

Синдик попытался приподняться в постели и вдруг осознал, что не может этого сделать: не только из-за препаратов — он был «зафиксирован».

— Ковчег у парня. Высокий лапоухий выродок.

— Как его найти? — пастырь с уроборосом подошел ближе.

— Он где-то в Межнике. Там стая нечистых, поэтому он не мог уйти ночью.

Старейшина Стикс, плешивый богомол, подался вперед, его голос оказался красивым и высоким — что не могло утаить интонации властности и жесткости.

— Если Ковчег у него, то он может не бояться нечистых. Проклятье! Вы с Арго все испортили!

— Арго погиб! И я здесь привязан, как будто не оперативник Синдиката, а арестант! — возмутился Гермес. — Ищите крайних в другом месте. Буревестник, например, мог лучше спланировать эту часть миссии.

Стикс с Дионисом умолкли, синхронно подняв брови. В вагоне зашипело, и раздался громкий раздраженный голос.

— Трусливый пес, как ты смеешь обсуждать священных приоров, творящих промысел Божий? Как смеешь говорить богомерзкие вещи?! — Гермес с удивлением понял, что это был Буревестник. Так значит, блондин включил радиосвязь…

— Ты показал недостаточное усердие. Эгоизм и чрезмерное себялюбие, — голос за кадром с каждым словом все больше превращался в глас сурового проповедника, готового принести в жертву недостойного послушника.

Агент физически ощутил возмущение всех нервов. Он не доверял этому старейшине, давно отсутствующему в Синдикате, и творящему какие-то свои делишки черт знает где. «Буревестник» — это был его творческий псевдоним, так сказать. Официально он был «святым отцом Захарией».

— В произошедшем виноваты все. Не только наша группа. И Вы тоже, — возразил Гермес.

— Ты упорствуешь… — в голосе Буревестника просквозило раздражение. — Это гормоны, поверь. Они сводили с ума и более ответственных богобратьев. Я надеялся, что у тебя есть будущее.

— Будущее? Как у Сергея? Или как у Арго?! — Гермес почувствовал сладкий вкус бунтарства и даже пытался приподняться, чтоб показать, насколько он взбешен. — Конечно, проще винить во всем молодость и гормоны. Но и ваша дряхлость — не образец. Гормоны?! Наоборот, я думаю, что это маразматичным стариканам и безвольным евнухам не место в Синдикате!

«Евнухам здесь не место», — эта фраза приписывалась основателю Божьего промысла — Распутину. Верующий фанатик имел связь с Суровым Богом и паранормальные способности в разных сферах. Повисла тишина, радио шипело, а Буревестник все не отвечал. Прошло время, несколько минут, пока участники беседы смогли придти в себя от оскорблений синдика. Стикс глядел в угол, гневно сжав губы, Дионис неловко хрустел фалангами пальцев, а Зенон пытался подавить икоту задержкой дыхания. Наконец, Буревестник заговорил.

— Гермес, мне жаль, что твой брат погиб, — сожаление прозвучало вполне искренне. — Я ошибся, надеясь, что время излечит твою душу. Ты меня ненавидишь, но поверь, я сделал для Бога и Синдиката все, что было в моих силах. Считаешь… что старикам и евнухам нет места в нашем Богобратстве? Пути Господни неисповедимы, Гермес, и мне кажется, я знаю его план.

В динамике послышался щелчок, и телеком отключился. Плешивый Стикс и белокурый Дионис посмотрели на оперативника, как на виноватого ребенка, и вышли. Остался лишь Зенон.

— Что Буревестник имел в виду? — с некоторым беспокойством спросил у него Гермес.

Громила отвел глаза, покопошился в карманах и достал пачку сигарет.