Бедный Павел. Часть 2 (СИ) - Голубев Владимир Евгеньевич. Страница 24

— И что, Павел Петрович? Что мне делать? — в нём явно боролись два противоположных чувства — он был счастлив от моих комплиментов, но боялся изменений в своей судьбе.

— Вам, душа моя, предстоит возглавить новое ведомство, которое займётся всем, что я ранее Вам описал! Именно Вам надо будет научить крестьян и дворян, обеспечить им необходимым и проследить, чтобы всё было как надо! Как Вам эта задача?

Одной из причин, по которой мама соглашалась так долго терпеть малый приток населения из-за рубежа, был мой эксперимент с Симоном Лейбовичем, теперь больше известным как барон фон Штейнбург. Мне казалось, что сейчас в конце XVIII века должен наступить рассвет европейского романтизма, в том числе и в литературе. Вскоре должны появиться Гёте, Гейне, Вальтер Скотт, которые станут реальными лидерами общественного мнения, а точнее они его будут формировать, наполняя меха общественной мысли мёдом сентиментальных рассуждений о том, что надо подчиняться не устарелым правилам, а сильным, ярким страстям.

И я решил попробовать начать ковать железо заранее. Сам заниматься этим я не мог, и в силу собственного положения, и для того, чтобы выходящие книги не связывали с моим именем, и люди как можно дольше не видели в них пропаганды, и в силу просто своей удалённости от Европы, где формировались таланты и идеи.

Здесь мне очень вовремя подвернулся Симон. Я изначально решил, что ему следует войти в число крупных европейских издателей. Ему было необходимо создать в мировых державах — Англии, Франции, Австрии издательства, которые вскоре начнут публиковать эти самые романтические книги. Он смог выполнить задачу, и теперь мы развернулись.

Первый роман о несчастной любви Людовика Заики прошёл на ура. Молодые литераторы начали активно вспахивать эту ниву дальше, выпуская новые романы раз в полгода. Пока чаще их выпускать Лейбович считал излишним. А пока каждый роман звучал в Европе как пушечный выстрел. Ему удалось оседлать эту волну и стать, пусть и временно, монополистом. Ходили разные слухи, кто стоит за этими книгами.

Большая литера L, увитая плющом, красовалась на оттиске всех издательств, что публиковали книги насыщенные страданиями и любовными страстями. Лейбович был довольно тщеславен, но очень осмотрителен, поэтому большинство слухов приводили общество к персоне какого-либо члена фамилии Лихтенштейн, что придавало изданиям ещё более романтический флёр.

В этих книгах тема любви и страданий была основной, а действия их происходили в максимально романтических декорациях. Сюжет развивался в Крестовом походе в Святую землю, когда доблестный рыцарь-крестоносец, влюблялся в деву древнего рода, проходил через многочисленные препятствия на пути к счастью, наконец, побеждал и женился на своей избраннице, оставаясь править и жить на новой родине. В последнем же романе действие происходило уже в России, где прекрасный германский рыцарь находил истинную любовь, сражаясь с прокля́тыми турками.

То есть потихоньку мы создавали романтический образ нашей империи. Она приобретала черты, если уж не земли обетованной, то страны огромных просторов и возможностей, в которой местные рыцари в сверкающих доспехах защищают Европу от кошмарных азиатов, а добродушные пейзане под их защитой создают истинный рай на земле.

Мама с интересом наблюдала за моей тайной политикой литературного продвижения России в Европе и ждала от ученика Дидро и Вольтера результата. Пока она доверяла моим идеям.

Создание этого самого романтичного покрывала для России шло довольно успешно, а вот программы мамы по привлечению мигрантов были сокращены, дабы не вызывать лишней агрессии у немецких князей, теряющих налогоплательщиков, и не подорвать ненароком литературного проекта. Мамины агенты, которые активно занимались вербовкой мигрантов, к тому времени себя раскрыли и зачастую были посажены в тюрьму или даже убиты, так что эта программа уже не могла работать нормально. Но вот экзотический романтизм должен был вскоре дать свои всходы.

Симон умудрился обернуть даже мою личную трагедию — смерть Маши, бунт в Петербурге и разорение Москвы в пользу нашего проекта. Талант он был, что говорить. Вышел, наверное, самый громкий роман, который просто взорвал уже не только образованное общество, но и простой народ, правда, для них он вышел в упрощённом варианте.

«Чёрный рыцарь» молодого Гёте стал первым безусловным бестселлером европейского литературного рынка. Даже я умудрился его прочесть, и даже закалённый беллетристикой, что прочёл в прошлой жизни, был приятно удивлён качеством произведения. Чёрный рыцарь Иоганн фон Горн, уезжает в Крестовый поход в Святую землю. Пока он находится в походе, его возлюбленная умирает. Вернувшись, он узнает об этом, и на её могиле даёт клятву сражаться, пока господь не заберёт его к ней в лучший мир.

Фон Горн возвращается в Святую землю и становится ещё более яростным и честным воином, чем был раньше, высочайшим авторитетом как среди крестоносцев, так и среди мусульман. Он ищет смерти, но находит новую любовь. Очень красиво получилось, это был действительно неплохой роман.

Гёте был большим талантом, и пусть я не думал именно про него, когда задумывал этот план, но он стал подлинным открытием Симона. Кстати, самым романтичным народом в Европе сейчас оказались именно немцы, не французы, как Дюма, или шотландцы, как Вальтер Скотт, а немцы! И нам удалось повести мир за собой. В Англии в результате выхода этого романа я получил прозвище «Чёрный принц».

В общественном сознании мой образ начал сливаться с образом того легендарного принца Эдуарда. Конечно, Симон заранее решил использовать мою привычку к тёмным одеждам, но эффект был просто потрясающий. Мой авторитет в Англии поднялся на небывалую высоту. Даже памфлеты, что публиковались с подачи правительств европейских стран, которым активно не нравилось, что Россия после победы над Турцией столь усилилась, не смогли изменить ситуацию.

Наш образ в Европе вырос почти до статуса волшебной страны, в которой каждый может найти своё счастье. Установилось мнение, что территории наши огромны, а условия жизни как минимум не хуже, чем в Европе.

Конечно, сей процесс захватил в большей степени девиц, которые начали воздыхать о русских рыцарях, сражающихся с азиатской напастью и юношей, что грезили о прекрасных русских девах и воинской славе. Но постепенно их мнение захватывало и остальных — только так, исподволь, не требуя сразу серьёзных решений, мы и должны действовать.

Больше всего укрепились наши отношения с Англией. Это позволило нам договориться с их правительством и аристократией о свободной вербовке людей. Там продолжался массовый сгон крестьян с земли — эвикция, то, что я знал, как огораживание. Города Англии наполнялись бездомными и нищими людьми, и правящий класс был не против, чтобы часть этих новых пролетариев отправилась в Россию. В Англии ещё не утвердилось представление, что люди, которые изгоняются с земли, должны стать рабочей силой для промышленности.

Наоборот, исчезновение наиболее активной части обедневших крестьян снимало социальную напряжённость. Так что мы начали вывозить с острова людей. Какая разница, кто переезжает к нам в государство — немцы или англичане с шотландцами? Главное, что они хотят и умеют работать с землёй. Конечно, мы отхватили лишь небольшую часть миграционного потока с острова, но и это неплохо.

Причём уже через несколько лет процесс внезапно интенсифицировался, и пошёл уже и на неофициальном уровне — к нему подключились английские купцы. С купцами налаживалось взаимовыгодное сотрудничество — мы принимали людей, предоставляя им землю и орудия труда, а купцы за доставку переселенцев получали вознаграждение, причём с двух сторон — от нас и от самих переселенцев.

Купцы включились в процесс вербовки, и к нам начали переселяться уже не только полностью отчаявшиеся люди. Крестьяне и рабочие были уверены, что на новом берегу им предоставят все необходимое, пусть и в креди́т, и спокойно оставляли перевозчикам своё имущество в плату за перевоз. Англичане, обездоленные новой экономической реальностью, стремились к новой жизни, которая была сравнительно недалеко.