Чудовище маякаи другие хонкаку - Осака Кейкичи. Страница 18

Когда число пациентов сократилось до трех, их для удобства переместили в комнаты 1, 2 и 3, ближайшие к главному зданию. Все трое были мужчинами средних лет. Их, конечно, как-то на самом деле звали, но в лечебнице использовались прозвища. Человек в первой комнате именовался «Тук-тук». Все дни он проводил, стоя у окна комнаты. Глядя на ряды машин, едущих в крематорий, и воронов на телеграфном столбе, Тук-тук без остановки пинал босой правой ногой дверную панель, так что татами под окном, где он стоял, было стерто от беспрерывного шарканья. Ворсинки циновки стояли торчком, напоминая внутренности ступки фармацевта.

Мужчину во второй комнате звали «Дива». Этот бородатый человек день и ночь, облачившись в женское кимоно, распевал некогда популярные песни, которые, должно быть, помнил с тех пор, когда его рассудок еще не помутился. Затем он сам себе аплодировал и просил спеть на бис, но, не бисировал, а громко хохотал.

Человека в третьей комнате назвали «Раненым». В действительности он ранен не был, но уверял, что получил серьезные травмы. Все его лицо было обмотано бинтами, и он целыми днями лежал на спине, уверяя, что нуждается в полном покое. Всякий раз, как санитар приближался к нему, он кричал и яростно сопротивлялся прикосновению посторонних к его ранам. Слушался он лишь директора, время от времени менявшего повязки для поддержания гигиены.

Все три пациента были беззлобными людьми, целыми днями предававшимися своим занятиям в тесных стенах лечебницы Акадзавы, не беспокоясь о будущем. Но время шло, заботились о них все хуже и хуже, падало и качество еды, так что темное облако отбросило свою тень на дух и облик даже этой беспечной троицы. Пациенты столкнулись с растущими финансовыми проблемами директора, и атмосфера лечебницы потемнела и закружилась, подобно ветру, точно отражая настроение всех обитателей. Ветер становился все сильнее и жестче, пока, наконец, не поднялся вихрем, сурово толкавшим лечебницу Акадзавы к краю пропасти.

Случилось это жарким душным утром. По некой причине бесконечный поток машин направлялся в крематорий, поднимая на холме пыль.

Старый санитар Укити Тораяма встал в шесть, как и каждое утро. Ковыряя зубочисткой во рту, он направился по коридору к палате, но, пораженный, остановился, заметив, что задняя дверь деревянного забора в углу прогулочного двора распахнута.

Позвольте пояснить. Лечебница Акадзавы имела территорию площадью более пятисот пятидесяти цубо и была окружена высоким деревянным забором. В пределах этой территории сто пятьдесят цубо занимал прогулочный двор, огражденный с трех сторон. С одной стороны стояло главное здание, где располагались приемный покой, аптека, комнаты директора, его жены и других служащих. С другой стороны двора – палата в форме буквы «V». Оставшаяся сторона двора непосредственно ограждена деревянным забором. Деревянная дверь, находившаяся рядом с палатой, открывалась прямо в лесные заросли снаружи. Эта дверь, ведущая к игровой площадке для душевнобольных, в отличие от задних дверей главного здания или парадного входа, всегда была плотно закрыта. Директор использовал ее, выходя иногда прогуляться по лесу, так что, подбежав к двери, санитар Укити Тораяма подумал, что директор, должно быть, ушел. «Опрометчиво с его стороны оставить столь важную дверь открытой, отлучившись даже на минуту», – подумал Укити Тораяме, когда он, подойдя к двери, с тревогой выглянул за забор.

Ни души.

Птицы на вершинах деревьев пели свою утреннюю песню. И тут Укити осознал нечто очень неожиданное, заставившее его вытащить изо рта зубочистку.

В это утро он еще не слышал сопрано Дивы, хотя тот всегда начинал рано. Голоса Дивы не было слышно. Не слышал он и постоянного, громкого шума Тук-Тука. Одинокий двор был совершенно безмолвен. Пугающе одинокое место словно вымерло под утренним солнцем. Стояла полная тишина. Единственным шумом, какой можно расслышать, был тихий, медленный, постепенно ускоряющийся стук сердца Укити.

– Это... катастрофа!.. – прошептал Укити Тораяма. Он заметно побледнел, сгорбился и бросился в палату.

Стук-стук. Хлоп-хлоп. Какое-то время слышался шум от распахиваемых и захлопываемых дверей, сопровождавшийся дрожащим бормотанием: «До-доктор... это ужасно...» Укити начал с четвертой комнаты и двинулся к первой, затем выбежал в коридор и, громко крича, бросился к главному зданию, где все еще спали.

– У нас беда! Это ужасно… Все пациенты сбежали...

Люди в главном здании были потрясены, и шум начался и там.

– Где доктор, где?

– В спальне. Разбудите его.

– Его нет в спальне.

– Нет?

– В любом случае, пациенты сбежали.

– А другие комнаты?

– Их нет ни в одной.

– Разбудите же доктора...

– Но я не могу его найти.

Наконец, санитар Укити Тораяма, госпожа Акадзава и горничная, обе не вполне одетые, выбежали во двор.

Положение дел было очевидно.

Укити со спутницами выскочили наружу, в заросли. Растрепанные, испуганные, они и с утроенным тщанием принялись за поиски. Но душевнобольных нигде не было. В итоге группа снова собралась перед задней калиткой.

– Но где же доктор?.. – с тревогой спросила горничная.

Удивленные шумом, на верхушках деревьев зловеще закричали вороны. Колени Укити задрожали, он понятия не имел, что делать. А затем он увидел что-то у себя под ногами.

– Ой. Что это?.. – вскрикнул он и нагнулся. Со стороны лечебницы о дверь было разбито нечто вроде пивной бутылки. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что это одна из стеклянных бутылок с дезодорантом из туалета в палате. Среди осколков стекла тут и там виднелись пятна темно-красной жидкости. Горничная взвизгнула.

– Торияма, посмотри, похоже, что-то тащили по земле?

Госпожа Акадзава указала на неясные следы, тянувшиеся в сторону палаты, будто туда что-то волокли. Их сопровождали темно-красные капли...

Все трое ахнули и двинулись вдоль следов. Идя вдоль деревянного забора, они достигли туалета с входом снаружи палаты. Внутри был цементный пол, не покрытый циновками. Заглянув туда, все трое застыли от страха на месте, а потом закричали.

Весь грязный пол залило море крови. По центру этой кровавой лужи лежало скрюченное тело директора Акадзавы, все еще одетого в пижаму. Кровь текла из ужасных ран на лице и голове – вероятно, нанесенных осколком, холодно сверкавшим посреди лужи крови. Но уж совсем непереносимым это зрелище делала огромная дыра в его голове, уходившая посреди лба глубоко в череп, откуда был полностью извлечен мозг. Мозг унесли, следов мозгового вещества поблизости не было видно...

Старший полицейский сыщик, посланный из участка в городе М. сразу по получении экстренного сообщения, прибыл со своими подчиненными всего через двадцать минут.

Сыщика звали лейтенант Есиока, и он, выслушав краткий рассказ взволнованного Укити Токиямы, разослал подчиненных во всех направлениях с приказом найти и задержать сбежавших безумцев.

Вскоре прибыли представители прокуратуры, и незамедлительно начался осмотр окрестностей и предварительные допросы следственным судьей. Укити, госпожа Акадзава и горничная говорили очень сбивчиво. Поначалу полицейских раздражали их непоследовательные показания, но, когда те понемногу успокоились, удалось – с помощью некоторых наводящих вопросов – получить ответы о зловещей атмосфере, вызванной текущим финансовым положением лечебницы Ака­дзавы, агрессивном поведении директора в последнее время и особенностях троих душевнобольных.

Тем временем судмедэксперт выяснил время смерти – в рай­оне четырех утра. В тот момент все еще спали, и никто ничего не слышал. Полиция узнала, что директор всегда вставал рано, часто занимался физическими упражнениями или выходил прогуляться в пижаме.

По завершении предварительного следствия прокурор сказал лейтенанту:

– В любом случае, мы знаем, в чем мотив этого преступления. Вопрос в том, совершили ли его все трое безумцев вместе либо только один из них, и по отдельности ли они покинули больницу, заметив открытую дверь. Кстати, сколько полицейских вы послали схватить их?