Чудовище маякаи другие хонкаку - Осака Кейкичи. Страница 17

– Кто? Это была дочь, но, возможно?..

– Разумеется, это была Мидори.

Адзумая молча сел на ближайший стул, положил локти на колени и сцепил пальцы. Несколько раз покачав головой, словно все еще в раздумьях, он начал неспешно объяснять:

– Боюсь, что пока это только теория, а я не специалист по романтике, но мое воображение не может не вести меня по этому пути. В любом случае, пожалуйста, представьте себе дочь смотрителя маяка, девушку с чистым сердцем. Однажды она влюбляется в моряка, спасенного с терпящего бедствие судна. Однако ее отец – человек ужасно строгих нравов – не одобряет чувств своей дочери. Молодые возлюбленные сбегают в поисках райских кущ. Но когда девушка понесла плод совместной любви, мужчина вербуется на флот и уходит в дальнее плавание. Обманутая девушка возвращается домой с беспощадной ненавистью в сердце. Прохладное отношение ее отца лишь подталкивает девушку в пасть безумия, и вид кораблей, проходящих мимо, как мираж, днями и ночами вскармливает ненависть в ее сердце. Ненависть к одному человеку оборачивается ненавистью ко всем морякам, а ненависть к морякам оборачивается ненавистью к кораблям. Желая потопить все эти проходящие мимо суда, она решает нарушить одно непререкаемое правило. В туманные ночи она ждала, когда вахтенный задремлет, и самым губительным образом вмешивалась в работу маяка – спасительного круга для мореходов. Однажды ее злодеяние было прервано смотрителем маяка, и она, обезумев, схватила топор и обрушила его на голову мужчины. Напуганная ужасным преступлением, она проделала этот трюк с камнем, чтобы похоронить улики и скрыть следы содеянного. Вероятно, трюк был придуман ею заранее как часть плана по дестабилизации работы маяка.

– Но как быть с этим мерзким чудовищем? – Я имел право спросить.

– Никакого чудовища не было.

– Но вы же сами сказали, что видели его.

– Потерпите минуту. Пожалуйста, дайте мне досказать. Ее старый отец – невероятно строгий и суровый человек, с большим чувством ответственности – никогда бы не простил такой, по его мнению, распущенности. Его чувства к согрешившей дочери охладели. И все же в этом ледяном панцире произошел качественный сдвиг в тот момент, когда он вошел в фонарный отсек, услышав всю эту какофонию. Именно тогда он впервые в жизни открыл для себя нечто новое – он стал лжецом, выдумав легенду о чудовище, чтобы скрыть преступление своего дитя.

– Но если все это было откровенной ложью, тогда как объяснить следы, оставленные чудовищем? Ту жутковатую на вид слизь, стон, который засвидетельствовал господин Митамура, да и этот необычный крик?

– Позвольте мне закончить. Старый смотритель маяка зажег свечу и, дрожа от страха, стал подниматься по лестнице маяка. Как вы думаете, что он увидел, поднявшись в фонарный отсек? Не разбитые стекла. Не разрушенный механизм. Не тело Томиды. Послушайте – он увидел двух живых людей! Свою несчастную дочь, уже наполовину спятившую после жестокого убийства – она стояла по ту сторону оконного стекла, и он не мог помешать ей прыгнуть в море. Но был еще один человек... Мягкое скользкое красное существо, похожее на осьминога. Психологический шок и возбуждение, вызванные напряженными усилиями, привели к преждевременным родам: это был его первый внук, появившийся на свет вполне себе здоровым!

Я не мог сдержать слез.

Так вот в чем дело! Удивительно, как я до сих пор не догадался сам. Загадочный стон был вызван мучительными, болезненными потугами роженицы; своеобразный крик, подобный свистку из воздушного шарика, был первым криком новорожденного; а странная слизистая жидкость – амниотическими водами, которые отошли, выполнив задачу по защите плода. Я начал представлять, каким старым, должно быть, чувствовал себя Кадзама в ту минуту, когда увидел милое личико своего первого внука, призывающее его сердце смягчиться.

В этот момент мой приятный мысленный образ был прерван легким скрипом. Сломленный старый смотритель маяка, Дзороку Кадзама, показался в дверях; тусклый свет отражался на его опухших веках.

Три безумца

Частная лечебница для душевнобольных, управляемая доктором Акадзавой, стояла на вершине Акацутиямы, небольшого холма на окраине города М., посреди зарослей, выходящих на дорогу, ведущую к крематорию. Это было старомодное одноэтажное здание, напоминавшее большого, ползущего по земле паука.

Говорят, беда не приходит одна. Еще до того, как произошел этот ужаснейший случай, за деревянными стенами лечебницы Акадзавы уже сконцентрировались миазмы безумия и боли, подтачивавшие сами основы этого учреждения. Как стало понятно впоследствии, разрушение было неизбежным.

Согласно доктору Акадзаве, забота о душевнобольных представляла невероятно сложную задачу. Многие из пациентов могли – по причинам вполне тривиальным или мотивам вовсе неведомым – совершать ужасные поступки: насилия или поджоги. Другие убегали, отказывались принимать пищу, лекарства или вообще кончали жизнь самоубийством. Понятно, такие пациенты часто становились опасны не только для санитаров, но и для общества в целом. Для обеспечения ухода, опеки и душевного спокойствия следовало помещать подобных лиц в медицинское учреждение, удалив их из человеческого общества. В отличие от больных и раненых, большинство таких душевнобольных о своем недуге не знали. Они не боялись действий, которые могут предпринять их тела, и оставались вполне спокойными перед лицом любой опасности, так что забота об этих людях требовала осторожности и терпения. Исследования показали, что лучше было взамен крупного учреждения вроде больницы содержать небольшое число пациентов в домашних условиях, обеспечивающих им домашний уход, чтобы каждый пациент непременно обслуживался персональным санитаром.

Первым в семье понял это дед Акадзавы по отцу. Неудивительно, ведь он прибыл из Ивакура-муры в Киото, первого места в Японии, где появился домашний уход за больными. Он сумел объединить два противоречивых способа ухода и открыл то, что можно было назвать первой небольшой домашней лечебницей. Но, поскольку у каждого пациента был персональный санитар, расходы на содержание подобной больницы вышли чрезвычайно высокими. Первый директор каким-то образом смог, реализовав эту идею, даже получить прибыль. Во время работы второго директора финансовые проблемы лишь наметились. А третьему, нынешнему директору, уже пришлось вкладывать личные средства.

В лечебнице всегда было мало пациентов, но с наступлением новой эры и открытием новой муниципальной психиатрической больницы число их стало сокращаться еще быстрее. Великие полководцы и изобретатели, бродившие по палате, покидали ее один за другим. Бодрое пение, некогда звучавшее для слушателей, превратилось в странную, одинокую мелодию, особенно жуткую по ночам, когда завывал ветер. Два-три санитара просто бежали, бросив работу. Остался лишь один, в возрасте уже за пятьдесят, заботившийся об оставшихся трех пациентах, никем не охраняемых. Кроме санитара, были там студентка медицинского факультета, выполнявшая также обязанности горничной, и жена директора, так что всего в лечебнице находились семь человек. Но эта маленькая группа была не в состоянии обеспечить покой пустынного холма.

Когда эта атмосфера (напоминавшая доктору Акадзаве о запертых окнах, покрытых паутиной и душными, заплесневелыми циновками татами) стала ощутимее, доктор вынужден был признать, что находится на грани. Однажды он, задумавшись, выдернул слишком много молодых побегов, ухаживая за деревом бонсай – недавним своим увлечением. А во время обхода совершил безответственный поступок – в запале крикнул своим пациентам: «Вы идиоты! Вам нужны новые мозги!» К счастью, в тот момент пациенты находились в невменяемом состоянии и никак не отреагировали. Санитар и горничная, ставшие свидетелями этой сцены, были обеспокоены скорее директором, чем пациентами, и, переглянувшись, поморщились. Но пациенты внезапно закрыли рты и отшатнулись, глядя на доктора, будто поняли, что же все-таки он сказал.