Ричард – львиное сердце - Хьюлетт (Юлет) Морис. Страница 31

Элоиза залилась слезами, изнеможенная всеми этими ужасами.

– О, Ричард! – промолвила она, – Прости мне мои прегрешения. Я так несчастна!..

Он двинулся вперед и, перегнувшись над покойником, поцеловал ее в лоб.

Бог свидетель, я прощаю тебе, Элоиза! – сказал он.

Она удалилась со своими приближенными и, немного спустя, кажется, приняла пострижение в монастыре Фонтевро".

В таких выражениях Мило передает эту сцену, непосильную для моего пера.

По окончании похорон старого короля, Ричард послал письмо своему брату, королю Франции, напоминая ему дело, которое они задумали вместе, а именно – освободить Гроб Господа и восстановить святой Крест в Иерусалиме.

– Что же касается меня, – писал Ричард, – я имею самое твердое намерение приняться за дело как можно скорее и прошу вас, государь брат мой, присутствовать при возложении на меня святого Креста в сем самом храме города Фонтепро в предстоящий праздник святого Иоанна Крестителя. Пусть и все ваши служилые, именитый герцог Бургундский, Конрад, маркиз Монферратский и двоюродный брат мой, граф Генрих, прибудут с Вами и вместе с Вами примут участие в новом обете.

Покончив с письмом, Ричард отправился в Шинон, дабы сложить в сохранном месте отцовскую казну, а затем занялся приготовлениями к своему венчанию графской анжуйской короной, а также и к венчанию своей Жанны,

Как только она получила его приказание встретиться в Анжере в известный день, у нее и в мыслях не было ослушаться: надувшиеся губки означали вовсе не возмущение, а скорее страх. В Анжере графов Анжуйских венчают красной шапочкой и обувают в красные сапожки. Так Ричард и вправду сделается Красным Графом, а прокаженный ведь предупреждал ее, чтоб она опасалась графской шапочки и ложа.

Опасаться их она могла, конечно, но как их избежать? Она уже успела испытать на себе, что Ричард – глава над нею. Год тому назад она подчинила его своей воле в Темной Башне. Но с тех пор он вертел ею, делил из нес, что угодно: стояло ему кивнуть – и она тотчас же исполняла ею волю. С тяжелым сердцем прибыла она поджидать его в черноватый городок Анжер, гнездившийся на аспидных скалах.

Их встреча у многих вызвала слезы на глазах. Жанна пала к стопам супруга, обняла его колени и не могла ни вымолвить слова, ни оторваться взглядом от него. А он, такой царственно прекрасный, поднял и прижал ее к своей груди, гладил ее личико, целовал ее глазки и скорбные уста.

– Дитя! Рада ли ты мне? – повторял он, спрашивая все о том же, что ему было хорошо известно, как это делают влюбленные.

– О, Ричард!.. О, Ричард! – только и могла бедняжка проронить в ответ.

Да, бедняжка, конечно, не в смысле этих слов новобрачной, а в смысле той страсти, что лишает человека дара слова.

Все муки самообвинения, страха за него, недоверия, сознания коварного рока слышались в этих рыдающих словах: «О, Ричард!.. О, Ричард!»

Голос вернулся к ней лишь среди ночи, когда они остались одни. Тогда, считая эти минуты самыми подходящими, Жанна принялась умолять его, нежно лаская его подбородок, между тем как он обвивал ее шею рукой. Все женские чары были в ее власти в эту ночь; но его новое намерение было решением мужчины. Тяжкое потрясение пришлось ему перенести, и он вполне почувствовал свой грех. Старческое лицо со злой усмешкой выделялось серой грудой среди свечей в этой спальне, где покоились супруги,..

И он поклялся сам себе, что уж никогда больше грешить не будет. Нет, нет! Он – король и будет поступать по-королевски! А ей, своей Жанне, которую он крепко держал в своих объятиях, он расточал свои поцелуи и нежные речи. Увы, ей не нужны были его медоточивые слова! Она предпочла бы, чтоб они были горьки, хоть это и дорого бы обошлось ей. Лежа в его объятиях, убаюканная, но не убежденная, она рыдала все слабее и слабее и дорыдалась до того, что уснула, а он и спящую ее все целовал, целовал-..

В соборе своих предков возложил Ричард на себя из рук архиепископа красную шапочку, пояс и обувь анжуйцев; и поднял он высоко свой щит с гербом леопарда, чтобы все видели его. Там же возложил он на минуту на понурую головку коленопреклоненной Жанны ту же тапочку, а затем на ее место – венок из золотых листьев. Если он был теперь державный граф, опоясанный мечом, то она стала графиней Анжуйской пред лицом всего завистливого света. Но не только графиней: она – жена убитого и его убийцы! Эти слова преследовали ее: они омрачили всю ее дальнейшую жизнь.

Глава XIV

О ТОМ, ЧТО СКАЗАЛ КОРОЛЬ РИЧАРД КИВАЮЩЕМУ РАСПЯТИЮ И ЧТО СКАЗАЛА ЖАННА КОРОЛЮ РИЧАРДУ

Я – простец: по мне, чудеса – дело церкви. Уже по одному этому сия глава должна принадлежать аббату Мило. Но есть другое основание, и немаловажное; Мило настроил дудку, под которую заплясал король Ричард. И чудесная то была дудка, если верить аббату! Так пусть он и говорит об этом.

"Обязанность аббата, – пишет он, – великая, торжественная обязанность. Это – ни больше, ни меньше, как быть духовным отцом целой, так сказать, семьи людей посвященных: так ведь и пишется Аbbа [42], то есть отец. Но не подобает по сей причине богобоязненному человеку надувать себе щеки от тщеславия. Бог свидетель, я не хвастун, посему он не осудит меня, как иные люди; если я тут упомяну (по основательному доброму поводу) о чрезвычайных почестях, которые были мне оказаны в день Владыки нашего, святого Иоанна Крестителя, в лето тысяча сто восемьдесят девятое по чистом Искуплении.

Истинно говорю вам, что я самый, аббат Мило из церкви святой Марии Сосповской, был избран сказать проповедь во храме монашенок в Фонтевро пред сборищем, состоявшем из таких особ: двое королей (один уже венчаный), один легат a latere [43], один царствующий герцог (я разумею Бургундского), пятеро опоясанных графов, полдюжины епископов и бесчисленное множество аббатов; далее – Жанна, графиня Анжуйская и супруга короля английского, графиня де Руссильон, две графини Ангулемских (старая и молодая), мадам Элиса Монфор (слывшая самой умной леди во всем Лангедоке); тринадцать признанных поэтов да цирюльник короля французского, не говоря уже о других. И сия моя проповедь (не стыжусь заявить о сем) найдена достойной занесения в монастырскую книгу Фонтевро. И на начальном листе ее, обрамленном золотым венком, прекраснейшим на взгляд, находится мое самоличное изображение в полном облачении с митрой на голове. И все это исполнено искусным художником и ревностным христианином Аристархом Византийским suspirante Deo [44]. Там любопытствующие могут видеть это, да и видят. Надеюсь, я настолько хорошо знаю требования истории в смысле размеров, что не стану выписывать ее тут целиком. Короче сказать, я, как второй Петр Пустынник, предстал полный смелости пред лицом всего этого общества венценосцев.

– Как?! – вопрошал я. – Ужели же фараон – лишь звук пустой? Ужели праотец Авраам лишь прах, брошенный в пещеру? Герцог Лот удостоен менее прочного памятника, нежели его грешная жена! Ноя, этого величайшего из адмиралов, поглотили воды забвения, когда и воды Господни не в силах были поглотить его. Непобедимый Агамемнон лежит побежденный! Не то же ли с Юлием Цезарем? А Новуходоносор, питавшийся травой, что он теперь такое! Цари преходящи; и лишь легкую пыль оставляют по себе их царские седалища!.. Но вот является домоправитель – Время, и метелочкой сгоняет оно со стены ящерицу в ее норку… Подумайте же здраво, о цари земные! Ведь ваши венцы – лишь желтенький металл, ваши пурпурные облачения – пища для моли, а скипетры, эти знаки вашей власти, – не лучше прутиков, которыми гоняют крыс. Вокруг ваших хрустальных буркул гадят ночной порой шаловливые блохи. Не много пройдет времени – и ваши ноги будут взбираться по ступенькам трона не тверже, чем тащатся ноги старого лодочника на его грязную корму…