Год гнева Господня (СИ) - Шатай Георгий. Страница 30

— Каких еще девяти героев? — не понял Томас.

— Девять великих героев было в мире: трое языческих — Гектор, Александр Македонский и Юлий Цезарь, трое иудейских — Иисус Навин, царь Давид и Иуда Маккавей, и трое христианских — король Артур, Карл Великий и Готфрид Бульонский.

Томас почтительно промолчал, оглушенный лавиной неведомых ему имен.

— Когда Филипп узнал, что англичане встали у Креси и, кажется, не спешат уходить, он спешно отстоял мессу, поднял свою армию и вышел из Абвиля вдогонку за нами. Это был его последний шанс поквитаться с дерзким обидчиком. «Даже если позиция будет не самой выгодной — плевать, задавим числом». Так, должно быть, думал король Филипп. И гнал, гнал без устали свою армию по дороге на Креси. Сначала итальянских арбалетчиков, потом конницу, потом — всех остальных. Миль двенадцать они прошли в спешке с полудня. Когда генуэзцы показались из-за леса Креси, уже начинало вечереть.

— А вы как встали? — спросил Томас, счищая чешую с вяленого леща.

— Справа от нас была болотистая речка, почти сразу за ней начинался лес. А от речки к нам шел подъем такими ступеньками, местные еще назвали их «морщинами». Что-то вроде террас высотой с человеческий рост. В общем, с этой стороны все было безопасно. Между Креси и Вадикуром — расстояние больше мили, и мы почти полностью перекрыли его двумя большими баталиями. Плюс еще сзади встала в резерве баталия короля Эдуарда и тележное кольцо.

— Что за тележное кольцо?

— Все подводы поставили кольцом, внутрь загнали лошадей с конюхами, да еще рибальды в придачу. Бедные лошадки. Но я недорассказал про долину. Если смотреть с нашей стороны в сторону французов, там будет такая широкая низина между нами. Склоны ее издали кажутся ровными и пологими, но в этом-то все и коварство. Как доходит до дела, пологий, казалось бы, склон вдруг оказывается непроходимой для конницы террасой. Лошадь просто упирается в почти отвесную стенку, пусть невысокую, меньше человеческого роста, но на нее никак не запрыгнуть, тем более с одоспешенным всадником. Такая вот долина-ловушка. Говорят, король Эдуард в молодости бывал в тех местах, охотился там не раз. Это же были наследные земли его матушки, Изабеллы Французской. Ну или же сиры Уорик и Утред, наши маршалы, так удачно выбрали место для боя, не знаю. Но террасы на склонах — это еще не все коварство долины Креси. Там, откуда шли французы, она сужалась наподобие бутылочного горлышка. Потом немного расширялась, но все равно французы не могли развернуться в достаточно широкий фронт. И им проходилось тесниться и мешать друг другу. Большой зверь оказался в слишком тесной берлоге.

— А что там случилось с генуэзцами? — спросил Томас. — Я слышал, их порубили свои же.

— Не совсем так. В общем, когда авангард французов показался в долине, уже начинало вечереть. Солнце заходило за наши спины и било французам в лицо. Плюс усталость от долгого перехода. По уму, Филипп должен был отложить бой на следующее утро. Но вдруг эти англичане снимутся ночью и уйдут? Тогда точно всё. Возможно, он понадеялся закончить дело до сумерек. А может, все случилось само собой. Первыми, как обычно, пошли генуэзцы-арбалетчики — чтобы издали, с безопасной дистанции, расстрелять наших лучников. Но, видимо, у них и впрямь промокли арбалеты под дождем. Тогда как раз закончился страшный ливень. В общем, болты генуэзцев не долетали до нас. А павез у них с собой не было: похоже, они остались в обозе. В итоге им пришлось сокращать дистанцию без щитов. Тут мы по ним и вдарили. У нас ведь больше половины войска были лучники. Это тысяч семь или восемь. Ты представляешь, что такое восемь тысяч стрел?

— Сочувствую, — кивнул головой Томас. — И что, они побежали?

— А кто бы не побежал? Когда тебя уставшего, с урчащим желудком, с промокшим арбалетом, да еще и без щитов посылают на убой? Вот только бежать было некуда. Ведь сзади уже напирала рыцарская конница. В том бутылочном горлышке, о котором я говорил, они и встретились, как два осла на горной дороге. Ни туда и ни сюда. Естественно, рыцари смяли их и потоптали. Кто-то, может, даже и рубанул сгоряча. Но суть не в этом. А в том, что наши лучники остались невредимыми: как стояли эрсом, так и остались стоять.

— Что за эрс? — недоуменно поднял брови Томас.

— Ты что, в церковь не ходишь? Видел там подсвечник на пятнадцать свечей, на ножке такой? Эрс называется. Вот и мы, как те свечки, встали на склоне друг над другом — где в три ряда, а где и больше. Лесенкой. А за нами — спешенные рыцари, латники и копейщики, чтобы мы, когда станет совсем жарко, могли укрыться за ними.

— Это понятно. И что дальше, французы поскакали на вас всем скопом?

— Если бы. Место на входе в долину узкое, неудобное, управлять войсками в такой теснине — та еще незадача. Тем более французскими рыцарями, с их-то гонором и спесью. Вот, допустим, входит в долину с марша одна баньера рыцарей, начинает строиться для атаки. А сзади ее уже другие подпирают. Ну и выталкивают ее на нас. Так они по частям на нас и накатывались. А мы их по частям чехвостили. Похоже, жизнь французов вообще ничему не учит. Что при Морлэ, что здесь — с новой силой на те же грабли. Атак пятнадцать на нас было до ночи, не меньше. А пока они к нам скачут, мы их стрелами поливаем. Хоть они и в доспехах, а восемь тысяч стрел дырочку найдут. И не одну. И уже после третьей атаки там приличные такие холмики стали вырастать на поле — из раненых, из мертвых лошадей. Говорят, французов под собственными лошадьми полегло — просто немерено. А наши валлийцы с мизерикордиями выбегали после каждой атаки и добивали орущих, чтоб не мучились.

— Говорят, Филипп перед боем поднял свою орифламму, дескать, «врагов не оставлять в живых». Поэтому король Эдуард тоже отдал приказ пленников не брать. Хотя многие до сих пор удивляются такому приказу.

Джон задумался, разгладил усы, отхлебнул из кружки. Затем, чуть понизив голос, ответил:

— Знаешь, если начистоту насчет этой орифламмы. Может, оно и не совсем так было на самом деле, как говорят. Я нашего короля не осуждаю, нет. Так нужно было. Я слышал от французов, что орифламма ихняя означает что-то вроде «королевство в смертельной опасности», ничего более. Но ты ж понимаешь, если бы мы начали гоняться за пленниками по всему полю, там бы такая чехарда началась. А вся наша сила была в порядке. В системе, как говорят схолары. Рассыпься этот порядок — и нам крышка. Поэтому нужно было, скажем так, слегка припугнуть нашего брата. Даже если это и была ложь — то ради благого дела, ради победы и выживания. А что важнее, абстрактная правда или реальные жизни?

Томас молча пожал плечами.

— Вот тот-то и оно, — продолжил Джон. — Помню, был у нас такой рыцарь Эймер Роксли, молодой, горячий. Во время второй атаки не выдержал, кинулся на выручку лучникам. Ну и оказался прямо в гуще французов. Погиб, разумеется. Хотя кому-то из лучников жизнь все же спас, — Джон на секунду задумался. — Но все это рыцарство безрассудное, вся эта благородная мишура — все это понемногу уходит в прошлое. Нынче такие долго не живут.

— Только слепого короля Иоанна Богемского жаль немного, — посетовал Томас. — Целая эпоха ушла! Говорят, он велел привязать своего коня к коням двух своих рыцарей, и так они вместе и поскакали в бой. Слепой король и два его верных вассала, последние рыцари уходящей эпохи. Король наш, говорят, очень ценил его, да и принц Эдуард тоже.

— Да, ценил. Даже перья страусиные взял себе с его шлема. И еще какую-то надпись тевтонскую на герб свой переписал, «я служу», кажется. Ну и до чего же «дослужился» этот слепой старик, «последний рыцарь» твой? — внезапно рассердился Джон. — Богемию свою изнурил, французам не помог, только погиб бессмысленно, да еще и слуг с собой утащил в могилу. Сынок-то его вон быстро понял, куда ветер дует, да свинтил по-тихому из-под Креси. Теперь сидит крепко на своей земле, возрождает ее после родителя своего беспутного.

— Зря ты так, Джон, — покачал головой Томас. — Все ж таки легендарный человек был. Храбрости и репутации безупречной. Помнишь, как он, будучи уже слепым, согласился на поединок…