Западня для леших - Алексеев Иван. Страница 19

– Знаешь ли ты, сыне, что происходит в отечестве нашем в последние годы, что творится в Москве-матушке и пригородах с городками? – Митрополит поднялся, подошел к Дымку, пристально посмотрел ему в глаза.

– Расскажи, отче. – Дымок не стал умничать. Он понимал, что Филиппу известно гораздо больше, чем ему, простому сотнику из Лесного Стана. К тому же Дымка интересовали не только сами события в государстве, но, в первую очередь, мнение о них митрополита. Как и всякий леший, он привык мгновенно оценивать при встрече телосложение человека, прикидывать его силу и ловкость. Люди, в которых не чувствовалось телесной мощи, отсутствовала пружинистая собранность и мягкая быстрота движений, вызывали у него жалость и недоумение. Митрополит явно не принадлежал к категории лихих бойцов. Его совсем не атлетическая, чуть сгорбленная фигура свидетельствовала о малоподвижном образе жизни, в котором нет места воинским упражнениям или тяжелому ручному труду. Однако высокий лоб, темные глаза, в глубине которых светился ровный огонек веры, резко отличавшийся от лихорадочного блеска, присущего фанатикам, его манера стоять, движение рук, благословляющих ближних своих, – все это придавало Филиппу столь значительную силу одухотворенности, что Дымок практически сразу ощутил особую гармонию и праведность митрополита, проникся безграничным уважением и доверием к нему.

– Одному Богу известно, по какой причине почернела душа государя нашего. Ополчился он не на врагов внешних, а на свой же народ. Грех и беззаконие стали законом для него и ближних его – опричников, коих народ именует кромешниками: из ада кромешного посланы они нам за прегрешения наши перед Господом. Пять тысяч злодеев подлого роду-племени разместил царь возле себя, включив в дружину лютую. Казни, погромы, разорение мирных граждан и славнейших родов боярских, коими всегда крепка была Русь, непрерывной чередой кровавой следуют. Князя Федора якобы за заговор прямо при всем дворе царь, издеваясь, посадил на трон свой, а затем с оного свергнул, ножом в сердце ударив. Растерзали тут же почтенного заслуженного старца кромешники лютые. Князя Петра Щенятева, в келью монастырскую ушедшего, на сковороде жгли, иглы под ногти забивали, рассекли затем на части и его, и жену, и детей-младенцев! Воеводу, князя Ростовского в церкви схватили, голову отсекли, принесли царю, он пинал ее ногой со смехом злобным. Князя Владимира Андреевича, с супругой его, Евдокией, родом княжной Одоевской, заставил выпить чашу с ядом на пиру, наблюдая и радуясь затем их терзаниям и смерти. Призвав боярынь и служанок добродетельной княгини, царь указал на трупы хозяев, велел плюнуть на них, тогда обещал даровать жизнь и милость. Сии юные жены, вдохновенные омерзением к злодейству, ответили единогласно: «Мы не хотим твоего милосердия, зверь кровожадный! Гнушаемся тобой, презираем!» Тогда предал он их позору неслыханному: велел раздеть, надругаться и расстрелять!

Дымок почувствовал, как по телу пробежал внезапный озноб, достигший корней волос, сердце его застыло от ужаса и омерзения. «Анастасия! Настенька!» – милый образ слился в кошмарном видении с образами юных, бесстрашных девушек, погибающих от рук палачей. Он сжал кулаки, вскинул голову.

– Отче! – крикнул он. – Только скажи! У меня три сотни леших, раздавим гадов, мокрого места не останется!

– Нет, сыне! Подняв руку на царя законного, посеем мы великую смуту в государстве. Вспомни, как еще совсем недавно распри боярские раздирали Русь на части, и становилась она легкой добычей врагов многочисленных. Кто хотел властвовать, тот и рвался к престолу, покрывая путь свой жертвами людскими. Только лишь три поколения как передается у нас власть государственная по праву престолонаследия. С благословения Всевышнего, помазанник Божий восседает на троне. Это порядок, который есть основа любой государственности. Плохо ли, хорошо ли протекает жизнь государственная, но осуществляется она по закону, всем известному, раз и навсегда действующему, который никто оспорить не смеет. Знаком ли ты с книгами древними, грецкими и латинскими?

Дымок кивнул.

– Тогда знать должен изречения, кои гласят, что закон суров, но он закон! И иное важное: пусть рухнет мир вокруг, но царит закон. Предвижу я, что как только на Руси дерзнут нарушить порядок престолонаследия, станут царей избирать по хотению человеческому, а не по воле Божьей, прольются такие реки крови людей русских, что никакие беззакония самодержца с рассудком затуманенным с ними не сравнятся. Власть одного человека бывает страшной и лютой, но власть толпы – в тысячу раз лютее…

Митрополит замолчал, скорбно поникнув головой. Было видно, что эти рассуждения, коими он спасал людей многих, но и отдавал на заклание скольких-то невинных, невероятной тяжестью ложились на его пастырское сердце. Затем он поднял глаза, положил руку на плечо сотника:

– Присаживайся, сыне, выслушай мою просьбу, с которой обращаюсь я к вам, лесным витязям, чуждым страха и корысти.

Они сели на лавки возле простого деревянного стола.

– Среди множества прегрешений самодержца нашего есть и грех сластолюбия. Схоронив-спровадив трех жен, требует он разрешения церковного на четвертый брак. Это против законов божеских и человеческих. Я, долг свой исполняя, буду греху препятствовать, но не послушает он меня и поступит по-своему. Дело, однако ж, не в самом браке. На сей раз царь наш собирается свататься к заморской королеве – Елизавете Английской. Вероятнее всего, затея эта пустая, и в конце концов он найдет жену поближе. Но сейчас Иван Васильевич сватовство готовит со всем усердием и размахом царским. И подарок будущей невесте он замыслил сделать воистину бесценный.

Злато-серебро, каменья и меха, вычурным искусством мастеров приукрашенные, – этого добра и у самой Елизаветы хватает. Но есть на Руси сокровище, доставшееся нам от древней Византии, бабкой Ивана Васильевича, царевной Софьей Палеолог привезенное и уже в самой России трудами мужей просвещенных приумноженное. Вижу, ты уже догадался, сыне. Да, речь идет о библиотеке царской. Душа народа, корни нашей веры греческой, жития святых князей доблестных, история родов славных – вся мудрость многовековая заключена в этих книгах. Это опора духовности нашей, коей мы и от Запада, и от Востока отличаемся. Только одно лишь «Слово о полку Игореве» всю боль и геройство народную выразило так ярко, что будет оно освещать путь и согревать сердца сотням поколений будущих. Нет доселе в книгах ничего равного, кроме «Илиады» и «Одиссеи» греков древних.

Давно уже иезуиты западные на нашу библиотеку зарятся. Понимают они, что, отняв у народа память историческую, можно его с пути истинного легко столкнуть, покорить и обесчестить, превратить в стадо скотов бессмысленных. Легко рассуждать о варварстве народа, когда нет у него письменных свидетельств истории славной. Больно мне, что и царь наш, ослепленный ненавистью к боярам, также хочет их корней исторических лишить. Отняв честь у родов знатных, столетиями служивших торжеству и мощи государства, вычеркнув из их памяти деяния предков доблестных, легко людей ломать, превращать их в рабов безропотных. Может быть, не только ослепление страстью похотливой, но и холодный расчет, на изничтожение знатных родов направленный, заставляет царя передать Западу бесценное достояние народа русского.

– Понимаю, отче. И готов все, что прикажешь, выполнить для спасения чести и памяти Руси-матушки.

– Задача твоя – вывозу библиотеки на Запад воспрепятствовать и доставить ее тайно в монастырь ваш северный. Сделать это нелегко. Где сейчас библиотека – мне неведомо. Якобы опасаясь врагов внутренних, царь запрятал ее в одном из подземелий кремлевских. Думаю я, что сделал он это с расчетом: никто библиотеки давно не видел, и, когда ее в Англию повезут, узнать невозможно будет, поскольку она сейчас уже с глаз людских исчезла. Все-таки остерегается еще Иван Васильевич в открытую духовное наследие всея Руси разбазаривать. А так – то ли библиотека в подземелье, то ли еще где – никому не известно, и соблазнов лишних для брожения умов нет. Вот что я хотел тебе сказать, витязь. Теперь спрашивай, коли что неясно.