Западня для леших - Алексеев Иван. Страница 20

Дымок задумался, пытаясь покороче сформулировать множество вопросов к митрополиту, так как понимал, что время встречи ограничено.

– Во-первых, отче, я хотел бы знать, что ты думаешь о нашем вызове в Москву и порученной нам службе: зачем это опричникам понадобилось? После твоего рассказа мне совершенно ясно, что отнюдь не о благополучии населения и благоустройстве государства они пекутся.

– Не знаю, сыне, – покачал головой Филипп. – Ведаю только, что считают они Ропшу-боярина да дружину его людьми слабыми и недалекими. Зачем подставили они вас под разбойный люд – сами догадывайтесь. Могу лишь предположить, что им зачем-то очень надо показать силу и многочисленность разбойников в России, и что, дескать, даже боярское ополчение на них подняли, а справиться не можем.

– Ну, уж воровства и разбою-то на Руси и так немерено, чего там преувеличивать-то? – задумчиво произнес Дымок. – Теперь второй вопрос, опять-таки по разбойникам. Показалось нам за неделю службы, что ватаги единой волей направляются. К тому же как-то узнают они о перемещениях наших, которые должны быть ведомы лишь начальникам стражи московской да главным охранникам персоны царской – Малюте и Басмановым. Может ли такое быть, отче, или людям моим померещилось?

– Да, такое быть может, хотя и не знаю я наверняка. Кое-кто в Москве вполголоса произносит имя Хлопуни – есть-де такой соколик, большинство ватаг московских и пригородных под свою руку собравший. И еще добавляют, совсем уж шепотом, что есть у него поддержка в самых верхах, опричь государя. Вполне допускаю, что это правда: иногда терзать народ свой самому несподручно бывает, и нужен козел отпущения, на которого можно свалить все грехи, в том числе – собственные. Хотя вряд ли весь разбойный люд поголовно в одну ватагу объединен. Наверняка есть много мелких шаек, никак друг с другом не связанных. В последнее время множество людей дворовых от погубленных бояр, от семейных гнезд, опричниками разоренных, с отчаяния в леса дремучие да на дороги проезжие подались. Ежели вы Хлопуню-душегуба достанете и к ответу суровому призовете – благо сделаете. Ежели отчаявшихся людей остановите и простите – другое благо сотворите. Однако главная цель ваша – библиотека.

– Ясно, отче. Теперь вопрос по библиотеке. Кто может знать, где она хранится или когда ее за границу повезут? И как, по-твоему, лучше отбивать ее: при перевозке или непосредственно из хранилища тайного?

– Обо всем этом ведают, по моему разумению, лишь два-три человека, самых к царю близких. Ты их уже назвал: Малюта и Басмановы. На них и ищи выходы, причем лучше хитростью, нежели силой. Ну а как библиотеку найти и вызволить – в подземелье ли проникнуть, при вывозе перехватить – тебе, человеку воинскому, видней. Об одном лишь тебя прошу: блюди уважение не к человеку, но к сану царя русского, зерна смуты не посей, мятущиеся души на бунт не сподвигни. Прими на это мое пастырское благословение.

Дымок встал, приложил правую руку к сердцу, склонил голову под благословение. Затем окинул долгим взглядом скромную келью, скупо озаренную огоньком свечи, посмотрел в глаза митрополиту, как бы стараясь почерпнуть частицу веры, терпения и мудрости у этого человека, запомнить навсегда слова, жесты и облик пастыря, уже приближающегося к незримой границе святости, четко, по-военному повернулся и вышел пружинистой беззвучной походкой, как уходит пешая разведка ночной порой в неприятельский стан, где ждет ее то ли незаметная слава, то ли безвестная смерть.

Успехи леших в деле борьбы с мелкими шайками, оцениваемые и командирами, и рядовыми бойцами весьма скептически, все же дали некий результат. Правда, сами лешие о нем пока не догадывались. Когда хитроумные Басмановы вызывали в стольный град потомственных придурков с северов с целью последующего распространения среди широких масс иноземцев легенды о внутренней угрозе царю-батюшке, они не рассчитывали, что за одну-две недели дружинники Ропши накрепко прижмут всю местную шелупонь, а сами не получат при этом ни единой царапины. Данные обстоятельства грозили провалить всю затею. Поэтому Басмановы срочно собрали в своей московской усадьбе небольшое количество ближайших соратников, посвященных в их замысел.

В обширной палате, предназначенной для веселых пиров в узком кругу, собралось около двух десятков опричников. Сейчас на длинном дубовом столе не было особых угощений, а стояли лишь скромные запивки да заедки (впрочем, иной немецкий князь с радостью пировал бы этими заедками дня два вместе с чадами и домочадцами). Выпив для проформы по ковшу медовухи и лениво закусив кто рябчиком с чесночком, кто поросеночком с хренком, опричники слушали Басманова-старшего, в речи которого не было особой тревоги, но содержалась некая легкая озабоченность.

– Братья-опричники, дело, государем нам порученное, пока не тем боком выходит. Ропшины дружинники, над коими мы с вами вдоволь похихикали, без особого труда и без потерь придавили множество шаек в Москве и в округе. Что ж они после этого рассказывать станут в заморских странах? Хочу услышать ваши соображения: отчего сия ерунда получается? Давай-ка, свет-Егорушка, с тебя начнем спрашивать, поскольку ты их первый возле столицы встретил, – обратился Басманов к белокурому красавчику, сидевшему в томной позе и небрежно поигрывавшему тяжелым золотым кубком.

Красавчик поставил кубок, выпрямился, наморщил лоб, что, по-видимому, должно было обозначать усердную мыслительную деятельность.

– Я думаю, что они сталкивались исключительно с сиволапым мужичьем, годным лишь пугать робких горожан да толстых купцов темной ночью. – Он вспомнил слова Разика, сказанные в придорожном кабаке, и добавил: – Вот если бы на них навалились настоящие соколики, тогда оно, конечно…

Довольный своей речью, красавчик обвел гордым взглядом всех присутствующих. Опричники одобрительно загудели, согласно закивали головами.

– Может быть, ты и прав, Егорушка, – произнес Басманов после некоторого раздумья. – Действительно, серьезные люди пока что стороной обходили их заставы и дозоры, с нашей помощью. Ну да ладно, чтоб не все коту была масленица, устроим поморам-молодцам Великий Пост. Они слова иноземные любят произносить, а по-англицки, слыхал я, вроде бы застава так и называется – пост. Вот пусть и попостятся они на своем посту-заставе до смертного голода…

Он хищно усмехнулся, его пухлые губы растянулись в ядовитой улыбке, не сулившей ничего хорошего вольным или невольным нарушителям его замыслов.

– Ладно, братие, велю накрывать на стол: пришло время попировать по-настоящему. А сам пока схожу к Малюте. – Он сделал небольшую паузу и с особой интонацией, хорошо понятной присутствующим, произнес: – Посоветуюсь…

Хотя уже перевалило за полночь, небо было по-летнему довольно светлым, а ветерок с окрестных лугов мягко веял теплом и сладким медовым запахом. Они сидели втроем на лавочке под яблонями, по-детски болтали ногами, разговаривали обо всем и ни о чем, часто и весело смеялись по, казалось бы, пустячным поводам. Михась считался раненым, хотя бок у него уже практически зажил, Разик был десятник и мог иметь собственный распорядок, а Катька, как девица, не подчинялась в полной мере общим правилам. Поэтому они сейчас не отдыхали вместе со всеми в блокгаузах, а, тихонько выскользнув в обширный сад, вот уже который час наслаждались летней ночью, молодостью и вообще всем окружающим их миром.

Последнюю неделю Катька, переодеваясь крестьянкой или дворовой девкой, время от времени ходила в город с особниками, осуществлявшими какие-то свои разведывательные дела, в суть которых ее, естественно, не посвящали. Сшибок, слава Богу, пока не случалось, но происходило достаточное количество смешных или просто любопытных вещей, о которых стоило рассказать братцу и его другу. Это было естественно: когда по городу привычной дорогой на базар идет за покупками реальная девка-служанка, она получает совсем не те впечатления, что переодетая разведчица. Катьке все вокруг казалось таинственным, полным скрытой опасности и особого смысла. К тому же ей, как и любому свежепроизведенному в бойцы мальку, не терпелось подраться. Очевидно, что такая оружейная новинка, как пистоль, уже сама по себе произвела бы в Москве фурор, ну а уж пистоль, выхваченный из-под юбки… – просто нет слов, до чего Катьке хотелось подраться! (Кирилл, усмехаясь в бороду, предупреждал Фрола – особника, старшего в разведдвойке: «Ты Катерину-то придерживай, она ведь вся в братца, такая же художница. Хлебом не корми – дай руками-ногами помахать, оружием побренчать поэффектней! Но девчонка она умная, в нашем деле, пожалуй, больших успехов достигнуть способна, так что учи и воспитывай ее как следует».) Катька об этом разговоре не знала, но дисциплинированно выполняла строгое указание Фрола: ни в коем случае не раскрывать себя.