Западня для леших - Алексеев Иван. Страница 30

Басманов с прямотой, на первый взгляд граничившей с безрассудством, не щадя и не выгораживая себя, обрисовал положение дел, которое сложилось вследствие появления в Москве хорошо вооруженных поморских дружинников. В этой прямоте и заключался его тонкий расчет. Во-первых, Малюта сразу же осознал опасность и сложность неожиданно возникшей ситуации, исправлять которую надо было не спеша, по возможности скрытно и, конечно же, совместными усилиями. Во-вторых, Басманов, откровенно признавший свою вину в случившемся, как бы отдавал себя тем самым на добрую волю Малюты, переставая быть для него опасным соперником и превращаясь в верного союзника, которого выгоднее держать на крючке, чем уничтожать. Тонкий расчет старого интригана оказался правильным.

– Ладно, Басманов, – сменив гнев на милость, сказал Малюта спокойным и деловитым тоном. – Считай, что пришел и повинился ты вовремя: и опасность совместно успеем устранить, и выгоду государственную, о которой пекся ты усердно, но бестолково, не упустим. А вовремя потому, что тайные посланцы королевы английской уже не сегодня-завтра в Москву прибывают. В основном, конечно, хотят они на приданое посмотреть, – Малюта криво усмехнулся. – Ну, в этом-то затруднений не предвижу. Но думаю также, что пожелают они по столице пошастать да повынюхивать про дела наши внутренние, до них не касающиеся. Мы, конечно, отговоримся невозможностью раскрыть невзначай тайное их присутствие, но кое-что показать придется, чтобы осознали необходимость насущную учрежденной царем опричнины… А посему произойдет вскорости разбой-грабеж одной из московских усадеб боярских, после которого шайка накрыта будет доблестными опричниками да стражей моей и казнена сурово за свое злодейство лютое. И послы свидетелями последствий сего разбоя кровавого да усердия опричников доблестных, злодеев поймавших и покаравших, станут. Чтобы поморы твои несуразные опять не помешали нам невзначай, давай подумаем вместе, как их по рукам-ногам связать понадежнее. Но уже не с кондачка это сделаем, а подготовим все тщательно и ответственно. Учтем, что взять их силой, в лоб, не получится… пока! – Он хищно оскалился, выбросив в пространство руку с вытянутым указательным пальцем. – Конечно, много чести для мужичья сиволапого, чтобы мы в обход да хитростью против них действовали. Ну, да ладно, так или иначе заплатят нам за беспокойство… Сейчас соберу своих людей, посовещаемся. А ты, Басманов, ступай к себе. Указания мои, – он не без удовольствия выделил последние слова, означавшие подчинение доселе почти равного соперника, – тебе передадут.

На следующий день по стольному граду Государства Российского, матушке-Москве, среди множества телег, возков и колымаг двигалось три совершенно не похожих друг на друга гужевых транспортных средства. Они следовали в различных направлениях и в разное время суток, команды каждого из них не подозревали о существовании друг друга, но все эти люди уже были связаны незримыми нитями судьбы, предопределившей их нечаянную встречу и совместные хлопоты с непредсказуемым страшным исходом.

Первая повозка являла собой типичную боярскую колымагу: огромный и неповоротливый дом на колесах, закрытый со всех сторон от дождя, ветра и нескромных взоров. Перед самым обедом колымага торжественно и шумно выкатилась со двора князя Юрия и медленно загромыхала в направлении усадьбы боярина Ропши. Сопровождали ее трое конных леших в полном боевом вооружении. Постороннему наблюдателю оставалось только гадать, кто сидел в колымаге: сам ли князь Юрий, или же его чада и домочадцы.

К сожалению, такие отнюдь не праздношатающиеся наблюдатели действительно имелись. Они вначале встретили колымагу на подходе к усадьбе Ропши, а затем, вечером, незаметно проводили назад, до ворот князя Юрия. Но самое неприятное состояло в том, что конвой леших не заметил этих искусно скрывавшихся в толпе или на местности соглядатаев ни на прямом, ни на обратном пути следования. Маршрут, являвшийся достаточно безопасным и несложным по обстановке, не прикрывался особниками, и поэтому факт слежки не стал известен лешим.

Вторая повозка – легкая и удобная карета для дальних странствий, также тщательно закрытая со всех сторон, прибыла в Москву по большой дороге, проследовала через заставы московской стражи и скрылась в глубине обширной городской усадьбы, принадлежавшей Малюте Скуратову. По удивительной случайности, на всем пути следования кареты не оказалось ни одной заставы дружинников-поморов. Еще более удивительным совпадением явилось то обстоятельство, что и московские стражники практически не обратили на нее внимания: когда карета неслышно проезжала мимо каждой заставы на хорошо смазанных колесах, стражники были увлечены важными и совершенно безотлагательными беседами с внезапно нагрянувшими к ним опричниками.

Но уж зато третья повозка – простая крестьянская телега, запряженная парой захудалых лошаденок, прибыв в Москву под самый вечер, наделала несравненно больше шуму, чем все остальные вместе взятые. На телеге, на нескольких мешках муки, привезенных в столицу в оброк или на продажу, сидели трое понурых, ничем не примечательных мужиков в сермяжной одежде. Опущенные плечи, сгорбленные спины, усталые лица, давно не чесанные бороды. Сотни и тысячи таких же трудяг ежедневно питали ненасытный стольный град. Стража не обратила на мужиков никакого специального внимания, и в череде других таких же телег они въехали в предместье.

Лошаденки не спеша трусили по окраине, когда вдруг на перекрестке из-за поворота раздался нарастающий грохот, топот копыт, звуки бубнов и дудок, сопровождающих разухабистую песню, выводимую нестройным хором хмельных голосов. Навстречу телеге вылетела шестерка рослых вороных коней в лентах и бубенцах, впряженных в позолоченную открытую иноземную карету, богато украшенную всевозможной резьбой, завитушками и финтифлюшками. Бешено горланящий песню красномордый кучер в шелковой рубахе с распахнутым воротом даже не пытался осадить или хотя бы придержать своих зверообразных вороных. Карета, плохо вписываясь в поворот, с душераздирающим треском врезалась в бок мужицкой телеги, зацепившись за нее передком и осями.

Вылетели оглобли, дико заржали испуганные кони, уносясь вдаль по улице, волоча за собой по земле уцепившегося за вожжи ничего не соображающего горе-кучера. Два расписных колеса кареты отскочили в разные стороны. Разлетелись широко вокруг отломившиеся завитушки и финтифлюшки. Посыпались на пыльную, покрытую навозом землю добры молодцы в дорогих кафтанах.

От телеги тоже отвалилось заднее колесо, скромно откатилось к ближайшему забору. Мешки с мукой слетели в грязь, а мужики с удивительным проворством соскочили с телеги и остались стоять на ногах.

Наступившая на мгновенье относительная тишина тут же была нарушена взрывом страшной брани. Поднявшись и отряхнувшись, молодцы, в которых по повадкам можно было безошибочно узнать загулявших опричников, нарочито медленно направились к мужикам. Те стояли понуро, привычно сгорбившись, опустив головы.

– Ну что, растакие-разэдакие? – начал толстый опричник.

Он почти рычал, брызгая слюной, выкатив налитые кровью глаза. В его голосе слышалась такая страшная угроза, что несколько невольных посторонних свидетелей происшествия мгновенно исчезли, и улица совершенно обезлюдела.

– Как рассчитываться будете, свиньи сиволапые? – продолжал неистовствовать опричник. – Все ваши души и пожитки поганые одной спицы золоченой англицкой не стоят! Убью на месте!! Чьи холопы?! – взревел он и с лязгом выволок из ножен кривую татарскую саблю.

Стоящий чуть впереди своих товарищей довольно высокий даже в сутулой позе мужик, оглянувшись по сторонам, вдруг неожиданно выпрямился, расправил плечи, поднял голову и в упор взглянул на опричника засверкавшими глазами.

– Не хрен по городу с такой резвостью гонять, петух! – с ненавистью выпалил он.

Задохнувшийся от удивления и ярости опричник взмахнул саблей, но было уже поздно. Выхватив из-за веревочного пояса простой плотницкий топор, мужик ловко и привычно отбил обухом клинок. Сверкнув остро отточенной кромкой, тяжелое темное лезвие топора наискось разрубило череп самоуверенному и доселе безнаказанному хозяину земли русской.