Финист Урван и око василиска (СИ) - Нирут Михаил. Страница 17

Вольдемар медленно поклонился в ноги перед своими ратоборцами. Ошеломлённые признанием воины молча ответили тем же. Градоначальник развернулся лицом к долине и застыл в ожидании прибытия оборотней. Ему не терпелось закончить размен и заполучить финиста.

После слов князя, боевой дух дружинников заметно ослаб. Оказалось непросто осознать и принять тот факт, что чудовища, перебившие столько людей, — это те маленькие сироты, с которыми горожане в своё время так бессердечно обошлись. Но они поступили жестоко вопреки своему желанию, вынужденные подчиниться злой воле князя. Снедаемые томными мучительными раздумьями они также застыли рядом с повелителем в ожидании вторжения.

Спустя два часа на горизонте появился синий силуэт. Он становился всё больше и больше, превращаясь из маленькой точки в красивого крылатого льва. Каждый взмах крыльев подобно грому накрывал всю долину.

Увидев грифона, заскучавшие было воины сразу засуетились. Крепость моментально наполнилась шумом и бешеной суматохой. Баллисты загудели, когда в них орудийный наряд принялся заряжать копья. Они начали заряжать луки и арбалеты, и через несколько минут все отряды стали плечом к плечу и ощетинились наконечниками снарядов.

Князь поднял ладонь высоко вверх, сигнализируя запрет на атаку. Лев подлетел к крепости на расстояние выстрела и начал летать вдоль стены взад-вперёд, ожидая внезапного нападения. Воины, послушные приказу военачальника, стояли недвижно. Зинон, убедившись в безопасности, взял курс на левую башню. Осторожничая, он медленно приземлился перед градоначальником.

Повелитель посмотрел льву в глаза, ожидая увидеть в них кровожадного монстра. Но, к своему удивлению, обнаружил беззащитного сироту. Перед ним предстал несчастный ребёнок, испытавший много зла от жестокосердного правителя.

— Ты вернёшь нам финиста? — спокойно спросил Вольдемар и опустил ладонь.

Грифон устремил взгляд с князя на офалмон. Своим видом камень напоминал прекрасное произведение искусства. Зелёное око в лучах солнца переливалось изумрудным светом. Однако каким бы изысканным он ни казался, вблизи него душу пробирало отвращение.

Лев перевёл взор с камня на градоначальника. Вольдемар понял, что Зинон не собирается возвращать Урвана. Он прилетел за оком, а наличие заложника гарантировало ему безопасный проход к проклятому камню.

Грифон вскинул лапу и вмиг блеснули когти. Острые словно лезвия и здоровые точно кавалерийские сабли они представляли грозное оружие. Князь раскинул руки крестом и смиренно склонил голову перед чудовищем.

— Прости меня, Зинон, — быстро проговорил Вольдемар и закрыл глаза.

И тут случилось нечто совершенно неожиданное. Оборотень молниеносно ударил когтями и разрубил градоначальника на семь частей. Голова отлетела в сторону и упала к ногам Ярослава. Разделенное на две части туловище рухнуло на близстоящих дружинников. Ноги, также разрезанные пополам, свалились со стены.

Всё произошло столь стремительно, что никто не успел среагировать. Воины впали в оцепенение. Бард застыл подобно каменной статуе, забрызганный кровью. Ещё секунду назад Вольдемар вдохновлял их на бой с чудовищами, а теперь так бесцеремонно и жестоко убит.

Лев бросился к оку, схватил его пастью и, раскинув крылья, рванул вниз с бастиона. Стреломётчики, наконец, пришли в себя и выпустили вслед удирающему оборотню два снаряда. Копья со свистом пролетели над грифоном, едва не задев. Дружинники принялись судорожно палить из луков и арбалетов по монстру, но толстой коже чудовища они доставляли беспокойства не больше чем занозы.

Зинон всё удалялся и через минуту стал вне досягаемости орудий защитников крепости. Орудийный наряд, как и предполагал регламент, вновь заряжал баллисту, хотя и было очевидно, что грифон уже не вернётся.

Ярослав наблюдал за всем разинув рот. Ратоборцы поочерёдно поворачивали головы к менестрелю, ожидая от него услышать как им действовать дальше. Ведь последние сутки он не расставался с князем, и кому как не ему знать последние замыслы повелителя.

Трясущимися руками поэт откинул кафтан и вытащил конверт. Не раздумывая, сломал печать на клапане и вытащил письмо. Менестрель развернул сложенный пополам листок и увидел длинный текст.

«Да будет воля Божья!

Мой дорогой Ярослав, если ты читаешь это письмо, то я, скорее всего, мёртв. И в этот трагический час хочу исповедоваться перед тобой, моим другом. Моя душевная боль нестерпима. Всё время мучает один и тот же вопрос: как я, будучи просвещён в вере своих отцов, смог допустить страдания безвинных сирот?.. Перед глазами с неизменным постоянством всплывают жуткие видения бедных детей, выброшенных мною на холодную улицу. То они предстают проснувшимися в слезах, то ищут в темноте отцовскую руку и ждут ласкового слова… Мою душу наполняет страх и стыд: страх, что Бог проклянёт меня, и стыд, что дивногорцы от меня отрекутся.

Если бы в своё время я приютил сирот, а лучше усыновил, то всё могло пойти по-другому. Добрым примером воспитал бы хороших сыновей, а не злых оборотней и колдунов. Даже если бы из-за этого мои подданные лишись наглядного примера, вреда магии, то невелика потеря, ибо пользы от воспитания сирот было бы значительно больше.

Но я — человек, и как человек я согрешил. Господь явил свою правду над неправдой моей. Я верю, что Он смилостивится перед моими слезами. Элогим милосердный, он любит раскаивающихся и слушает молящихся. И человеческий суд также смягчает приговор при чистосердечном раскаянии. А вечный Бог по милости своей даёт кающемуся избавление от вечного осуждения.

Душою я предчувствую, что сегодняшнюю встречу с Замврием и Зиноном не переживу. Я совершил грех, и за этот грех час расплаты настал. Земное наказание хоть и неизбежно, но не так страшит как наказание небесное. Его я боюсь больше всего. Я виноват перед тобой и дивногорцами за все беды, что выпали нам в последнее время, и я хотел бы уйти из этого мира хотя бы с одним прощением — твоим.

Что будет с городом, я не могу знать, но отныне его судьба в твоих руках. Теперь ты — князь. Пока я жив, Дивногорск обречён, но я верю, что с моей кончиной Всевышний смилуется над городом и его жителями. После моей смерти я прошу тебя, как старого друга, сделать мне одолжение. Приглядывай за моим сыном, ибо я знаю, что раз я угнетал чьих-то детей, то и моего ребёнка ждёт та же участь. Бедное дитя я отослал в столицу, дабы он мог избежать страшной судьбы, уготованной его отцу. Прости меня, брат. Прости от всего сердца».

Дрожащими руками Ярослав опустил письмо. На его глазах проступили слёзы. Слова его друга настолько потрясли его, что он не мог выговорить ни слова.

Воины по-прежнему смотрели на менестреля. В их взглядах смешались отчаяние и надежда. Страх за своё будущее терзал мужественные души ратоборцев. Со старым князем они прошли множество войн и ещё больше сражений. Для них он был живым символом, не меньшим по значимости, чем флаг или герб. Сейчас же он мёртв, и всех мучил вопрос, кто же теперь их возглавит?

— Что сказал повелитель? — послышался голос из толпы.

— Князь очень раскаивается за свой поступок и просит вас простить его, — ответил бард после недолгого молчания.

— А что нам делать? Кто теперь станет главнокомандующим? — спросил арбалетчик.

Вопрос стрелка заставил поэта испытать смущение. Он никак не рассчитывал в одночасье превратиться из простого трубадура в светлейшего князя. Ещё более неловко было объявить о решении повелителя, будучи облачённым в свой нелепый кафтан. Его кунтуш больше подходил для будничных представлений в вонючем кабаке, чем для объявления последней воли правителя.

Ратники могли воспринять слова барда, как нелепую шутку. Им сейчас с трудом давалось душевное равновесие, и лишний раз их нервировать не стоило. Безусловно, если бы он сейчас стоял экипированный в доспехи, то объявить княжескую волю стало бы куда проще.

— Вольдемар просит меня стать вашим князем, — набравшись решимости, с волнением в голосе сказал Ярослав.